Нечаянно вышла замуж (СИ) - Соболева Агата. Страница 38

— Думаю, нам есть что обсудить, прежде чем говорить о каких-либо документах.

Ее собственный голос звучал ломано, сипло звучало в нем волнение.

— Что ты хочешь обсудить? Как я остался с окровавленными простынями и одеждой? Как метался по квартире, когда ты не брала трубку, а я боялся, что ты там умираешь от потери крови или еще каких-то осложнений. Когда я бесился, что ты там совсем одна переживаешь все в окружении чужих людей и… Это больница! Там мало хорошего. Там одни радуются аборту, когда другие ревут по потере ребенка, а третьи молятся о том, чтоб сохранить своего. Я даже представить боюсь атмосферу там. И вот ты пропадаешь из больницы. А я ношусь по городу, не зная, повесилась ли ты где-нибудь, или у тебя поехала крыша, и надо тебя искать с собаками и тащить в психушку в смирительной рубашке на курс реабилитации. Я ведь тоже потерял ребенка. Пусть не в моей утробе он был, но я его ждал и любил… И тебя любил. И тебя потерял… Только мне так и не понятно, почему ты поступила так жестоко. Ты не только меня вот так бросила. Но и своих подруг. А их за что? А мать? Ей хоть сообщила, что жива, и умотала к черту на рога. Если бы не твои скудные сообщения ей, мы бы все с ума сошли от беспокойства. Ты бросила всех, кто тебя любит. Я… Я не знаю, что тебе еще сказать. Я говорил с тобой мысленно каждый день. Но вот ты здесь, передо мной. Впервые с тех пор, как я посадил тебя в машину скорой помощи. И… Я понимаю, что ты приехала рубить последние канаты. Если тебе так будет лучше, я готов тебя отпустить, только не мучай меня разговорами. Мне больно, Юля.

Он закрыл лицо ладонями и растер его, как прогоняя усталость.

— Прости меня… — она, наконец, подняла взгляд на него.

Его светлые волосы падали на лицо. Он смотрел на сцепленные перед собой в замок руки на столешнице.

— Не надо растягивать мои мучения. Я побуду эгоистом, если позволишь.

— Я убегала не от тебя…

— А от кого? Мне казалось, что… Если бы ты не хотела, ты бы не позволила мне тебя добиваться и углубляться со мной в отношения. Неужели ты так боялась идти дальше, что решила сбежать? Или ты все это и правда делала, только чтобы кому-то что-то доказать?

— Марк… Пожалуйста. Прости… Я, правда, наделала глупостей. Я думала, что бегу от всех… Мне было больно и страшно, и я винила всех в том, что происходит. Я хотела освободиться от давления, которое было со всех сторон, от необходимости постоянно кому-то что-то доказывать, с кем-то бороться…

— Освободилась?

— Нет…

По щекам побежали один за одним ручейки.

— Я нашла там новую работу, сняла жилье и хотела начать жизнь сначала. Останься мы с тобой вместе или расстанься — все что произошло за эти месяцы все равно уже лежало как пласт бетона. Нельзя было ходить по тем же улицам, общаться с теми же людьми и делать вид, что ничего этого не было. Дело было не в тебе, не в нас… Во мне. Мне нужна была тишина и чистый лист.

— Что ж… У меня не было чистого листа. Мой слой бетона стал на два месяца толще. В нем набитые лица бывших друзей, общение с твоими подругами и мамой, твои вещи на каждом шагу, бессонные ночи, мысли по кругу…

— Другие женщины?

— Единственная женщина, которая была в моей постели и получающая внимание и подарки — это бешеная кошка. Я женат. Я люблю одну-единственную. И не собираюсь вместо подорожника прикладывать незнакомок. Даже после развода не собираюсь хватать первую попавшуюся и тащить ее за угол или в общественный туалет.

— Ты все еще меня любишь?

— Для тебя это разве имеет какое-то значение?

— Да.

Марк посмотрел ей в лицо. Его глаза скользили по ее мокрым ресницам, дорожкам слез на щеках, припухшим губам. Его кадык дрогнул от натужного сглатывания. В его глазах не было слез, но они текли внутри, едкие словно кислота. Он любил эту чокнутую женщину. До безумия. Он тосковал по ней. Переживал за нее. Его часто раздирали мысли, что она опять вляпается в какую-то историю и ее некому будет защитить или вытащить из передряги. Иногда он представлял ее с другим мужчиной. Как она ходит на свидания, в кафе, возможно засыпает с кем-то в одной постели. Все это терзало его мысли и душу. А сейчас она перед ним, заплаканная, и он так хочет ее обнять, высушить ее слезы.

— Ты сможешь меня когда-нибудь простить?

— Тебе не прощение нужно, а развод. Не надо меня обманывать.

— А если я больше не хочу развод?

Тишина. Долгая. Вязкая. Она смотрит на него, он смотрит в стол.

— Прошу, скажи что-нибудь.

— Что ты хочешь услышать?

— У нас есть шанс?

— Чтобы ты снова сбежала?

— Я не хочу больше сбегать. Я не хочу тот лист, тот город, тех людей. Несправедливо было винить кого-то, ведь все решения я принимала сама, меня никто не заставлял. И мне не о чем было жалеть, но тогда я этого не понимала. Ты прав, если бы я не хотела — ничего бы не было. И мне было страшно. Что я влюблюсь, а мне опять разобьют сердце. Что все не так, как кажется. Что ты просто очередная сволочь на моем пути.

Марк молчал. Он даже не смотрел на нее. А она… Она начинала паниковать. Горло сводил болезненный спазм, она шмыгала носом и не всегда могла сдержать всхлипов.

— Скажи что-нибудь…

Марк тяжело вздохнул и снова посмотрел на нее.

— А ты завтра не сбежишь? Или через неделю?..

— Можешь повесить на меня GPS маячок…

— Или приковать к батарее?

— Это как крайняя мера.

— Иди ко мне, сумасшедшая ты женщина.

Он отодвинулся на стуле и раскрыл ей объятья. Она тут же сорвалась с места и нырнула в омут его рук. Его запах, тепло тела… Она так скучала.

— Я люблю тебя…

Марк и не думал, что услышит когда-то от нее эти слова. Но они прозвучали. Искренние… Он прижал ее к себе еще крепче, вдохнул аромат ее духов от волос, поцеловал в висок.

— Ты голодная?

— Очень, — пробурчала она ему в грудь.

— Тогда давай поедим. Я сегодня еще не обедал даже.

— Я приготовлю?

— Закажем. Не хочу тебя отпускать.

— Можно я останусь здесь на ночь?

— Нужно. Только скажи мне, что за документы ты принесла?

— На самом деле, тут ничего особенного. Просто меня попросили передать документы, но не смогли подъехать на вокзал, чтоб их забрать, поэтому я взяла их с собой, если позвонят.

— Я хочу тебя поцеловать.

— Целуй…

Глава 34

Снег кружил огромными хлопьями. Сугробы росли буквально на глазах.

— Я же сказал, что привезу тебя сюда на Новый год.

Марк обнял за талию любимую женщину, вешающую сверкающий шар на елку. В печке потрескивали поленья. Немножко пахло дымом и хвоей. Звонко чихнула Калли из вороха блестяшек, где она с наслаждением жевала какую-то мишуру.

— А вот этого делать не надо, разбойница. Не хочу, чтоб потом у тебя из попы дождик торчал.

Наклонившись, Марк выудил безобразницу из ее кошачьего рая.

— Когда приедут твои родители?

— Первого, после обеда. Так что новогодняя ночь только для нас.

Он нежно поцеловал ее в губы, но в глазах его при этом отплясывали чертики.

— Я думала, что они все же приедут к нам…

— А я не расстроен. Могу заниматься любовью со своей женой прямо под елкой под бой курантов.

— Марк!

— Ушел распутывать дальше километр гирлянды.

Они второй день проводили за городом. Приехав вчера вечером, они топили печки и камин, согревали дом и выгоняли сырость. Хоть за домом и присматривал один из соседей, регулярно топил печь и включал отопление, все равно дом промерз без жильцов. Но сейчас… окна, как горящие жизнью глаза, наполнились светом. Пахло едой, слышались голоса, а по углам шебуршала кошка. Появившаяся в общей комнате большая пушистая елка расправила с мороза иголки и теперь наряжалась. Калли пыталась воровать шары из коробки, но после попытки, наверное, двадцатой, ей надоело, и она искала себе другие развлечения. Пока Юля украшала главную гостью этого праздника, Марк украшал дом гирляндами. На кухонном столе на большом блюде громоздилась гора мандаринов. В духовке запекалось мясо. А под полотенцем уже готовое картофельное пюре. Салаты и шампанское прятались в холодильнике. Близился вечер тридцать первого декабря.