Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна. Страница 27

— Я доберусь, — бормочу я невнятно, но он, не слушая, усаживает меня на переднее сидение и тянется за ремнем, — я сама, — поспешно говорю я, успевая перехватить ремень прежде, чем это сделает он.

Марк послушно отступает, захлопывает дверь, огибает свой автомобиль, при этом не спуская с меня глаз, смотрит через лобовое стекло. Интересно, он что, думает, что я в лучших традициях какого-нибудь дешевого сериала выпрыгну и убегу? Там же именно так принято делать? Нет, не убегу, у меня просто не хватит на это сил, поэтому я послушно пристегиваюсь. Интересно, а на этой машине вообще кого-то подвозили? Она выглядит идеально чистой даже коврики в ногах будто только из салона, и сидения из непрактичного молочного цвета кожи выглядят так, будто все это время их кто-то старательно натирал. Мне стало совсем неуютно сидеть в этом музее дорогого автомобилестроения, а когда Марк занял водительское место, то показалось, что большое пространство мгновенно сузилось до размеров оки, даже дышать стало тяжелее. Когда я вновь потеряла способность воспроизводить речь рядом с ним?

Мы выехали на полупустую дорогу и почти весь путь провели в гнетущем молчании. Он издевается или специально дает мне время? В любом случае, обе идеи никудышны, чем дольше мы едем, тем больше усиливается мое напряжение, и в конечном итоге, я начинаю ерзать.

Слава Богу, мы повернули на мою улицу! Марк тормозит возле подъезда, но почему-то все еще молчит! Еще и смотрит на освещаемую фарами улочку так, будто там что-то невообразимо интересное происходит. Ну не хочет говорить, значит я скажу! Только вдохну поглубже.

— Случившееся ничего не изменит, — говорю я, рассматривая свои дрожащие пальцы.

— Еще скажи, что это было ошибкой, — усмехается Марк и, видимо, поворачивается ко мне, потому что левая часть лица и шеи начинает покалывать.

— Нет, я не назову произошедшее ошибкой, — честно признаюсь я.

Язык не повернется так сказать. Может это было и неправильно, парадоксально, странно и не к месту, но это точно не было ошибкой. Наоборот, благодаря его поцелуям я поняла, что еще могу быть с кем-то и положительно реагировать.

— Но все останется так как есть, — добавляю твердо.

— Ничего уже не будет так, как было, — настырно говорит Марк, и вот меня прорывает:

— Марк, я не могу тебе доверять, я не могу быть уверена, что завтра об этом не узнает весь институт, что это не очередная жестокая шутка или розыгрыш или спор, условием которого будет что-то пакостное и низкое, и, что вы не будете обсуждать это во всех подробностях в своей компании, я этого просто не выдержу, — мой голос срывается, к глазам подступают слезы, но я успеваю запустить пальцы в волосы и стянуть их, отвлекаясь на болезненные ощущения.

— Почему ты так обо мне думаешь? — спрашивает Марк.

Я поворачиваюсь к нему, пытаясь распознать не шутит ли мой бывший одноклассник, но он, черт побери, серьезен! Но все же поймав мой взгляд он покорно соглашается:

— Ладно, причина есть, — и вдруг Марк подается ко мне, заключая мое лицо в свои ладони.

Почему же этот банальный жест вызывает во мне какое-то доверие, хотя его априори быть не может!?

— Я клянусь, что не причиню тебе больше боли. Никогда.

Можно ли доверять собственным ушам? Неужели Марк Радецкий действительно сказал мне такие слова?

— Просто поверь мне, — добавляет он и медленно наклоняется к моим губам.

И мне, страшно признаться, этого очень хочется — снова почувствовать себя окутанной пламенем, и так велик соблазн поддаться искушению. Все равно, как если бы хотелось ночью съесть большой кусок колбасы, и уговаривая себя сделать это, я бы непременно думала, что от еще одного раза ничего страшного не случится. Та же мысль сейчас вертится в моей голове. От еще одного раза ведь ничего не будет?

— Меня папа ждет, — произношу я в последний момент и отворачиваюсь, из-за чего губы Марка чиркают мне по щеке. Его ладони больше не прикасаются к моей коже, и это ужасно разочаровывает.

— Хорошо, — соглашается он, но я слышу его ответ уже с улицы.

Хлопнув дверцей, не секунды не раздумывая бегу к подъезду, иначе, чувствую, передумаю. Дома действительно ждет папа и предлагает мне поужинать, но об ужине этим вечером я думать не могу. Вместо этого, я забираюсь в прохладную ванну и еще долго пытаюсь прийти в себя.

Кто бы мог подумать, что именно сегодняшний день, не предвещающий ничего необычного, преподнесет такие события. Даже сейчас я не жалела ни о чем. Впервые за столь долгое время мне хотелось контакта с кем-либо. Но нужно ли мне продолжение? Горячие поцелуи в темных кабинетах — это, конечно, хорошо, но грань между поцелуями и нечто большим, увы, слишком тонка.

Горячая вода приходит на смену холодной, позволяя телу и разуму расслабиться. Я нежусь от покалывающих ощущений на коже, и мучаю себя воспоминаниями о нашей неожиданной встрече, вожу пальцем по губам, которые еще совсем недавно целовал Марк, веду пальцем к шее и прохожусь ими вниз и вверх, щекоча кожу самым кончиком ногтя. Здесь тоже были его губы, и от реалистичного воспоминания судорогой сводит низ живота.

Из ванны я выхожу уже в десятом часу, и то только потому что от папы на телефон приходит сообщение в духе: «ты там жива?». Едва голова касается подушки, перегруженный разум выключается.

Ночью я чувствую, как кто-то садится на кровать в моих ногах, как он медленно перемещается ближе и как матрас прогибается под тяжестью тела. Уже спиной ощущаю исходящий от него жар. Ладонь накрывает мое бедро и двигается выше, поддевая подол сорочки, а губы касаются шеи и впиваются в кожу. Мое тело мгновенно реагирует на его прикосновения, внутри загорается огонек, в ту же секунду разгорающийся до пожара. Его ладонь с бедра поднимается выше, а за ней, скользя шелком по разгоряченной коже, подтягивается и край сорочки. Еще чуть выше, почти достигая груди, и я начинаю неосознанно льнуть и уже готова умолять его прикоснуться.

— Я не причиню тебе боли. Никогда, — шепчет Марк, и я понимаю почему мне не страшно и не противно, а столь сладостно….

— Привет, Вера, — от неожиданности я захлёбываюсь глотком кофе, привлекая к себе внимание всех, кто сидит поблизости ко мне в аудитории, и чтобы как-то замять разгорающийся интерес публики к Марку, приветливо поздоровавшемуся со мной, я, отставляя в сторону стакан, и показательно взмахивая ладонями, говорю:

— Вот черт, это же кипяток!

Слава Богу, Марк не стал задерживаться, а прошел вместе с Егором выше. Его друг, кажется, удивлен так же, как и я. Интерес публики поугас, но тут вмешалась Ира со своим любопытством.

— Вера, что он сказал?

— Что? Не слышала, — отмахиваюсь я.

— Да нет же…

— Ира! — шиплю я сквозь зубы, потому что сидящие впереди девочки из соседней группы резко прекратили разговор и явно прислушиваются к нашему.

Благо, Ира понятливая, быстро умолкает и не задает мне вопросов до конца пары. Как я могла настолько замечтаться, что даже не уловила приближение Марка? Так же, как и ночью, когда очнулась в своей постели в одиночестве, в поту и диком возбуждении, сжимавшая в руках несчастную подушку. Столь дикого разочарования от осознания, что происходящее было лишь сном, я не испытывала никогда в жизни. После того, как мне не удалось вернуться в сон, чтобы досмотреть его до конца, и после десятиминутного плескания ледяной водой в лицо, я вернулась в кровать и еще два часа до будильника металась по постели, вспоминая Марка всеми добрыми словами. И сейчас замечталась, как влюбленная курица. Надеюсь, что хотя бы не с глупым лицом сидела.

— Поток, внимание! — раздался внизу до боли приторный и знакомый голос-колокольчик, и все как-то сразу стихли.

— О, профорг пришла, — улыбнулась Ира, — наверное, скажет про студактив.

Профорг? Диана профорг? Низкие, однако, тут требования к таким должностям. Черт, Диана! Есть же еще эта слащавая Диана со звенящим голосом, которая вешается на Радецкого по углам! Спазмы в животе угасли в секунду, будто кто-то ледяной водой облил. А словно в доказательство Иркиных слов, Диана зазвенела: