Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна. Страница 60

— Как видишь, — отзывается Марк.

— Димка, Егор, Миша чуть про вас не забыла, — она начинает переходить от одного парня к другому, показушно расцеловывая их в щеки.

— Ты что, в экономисты заделался? — кокетливо улыбаясь, спрашивает амеба у Димки, — вроде бы ваши в том конце коридора.

— Я тоже подошел поздороваться, — беззаботно отвечает Димка.

— С Верой, полагаю? — неожиданно спрашивает амеба, чем повергает меня и всех вокруг в ступор.

При чем тут вообще я и к чему она меня приплела? Но следующие ее слова многое проясняют:

— Вы ведь с Верой такие друзья! — наигранно восторгается она, — недавно узнала, что вы с детства дружите? Таким крепким отношениям можно только позавидовать!

Мне показалось, или это у Марка зубы скрипнули? По моему позвоночнику ухнула ледяная лавина, затылок закололо сотней иголок, а желудок опалило кислотой.

— Да, едва ли не с сада вместе, — подтверждает Димка, не подозревающий куда его ведут, — лучшие друзья, — добавляет он.

— Да, у вас такие замечательные отношения, — меж тем продолжает амеба, разворачивается так, чтобы говорить для всех нас, — слухи ходили, что вы встречаетесь, и на вас глядя, можно было бы так подумать!

— Встречаемся? — удивляется Димка, — с Веркой? Да мы как брат и сестра! — выдает он то, что закапывает меня с головой.

— В каком смысле? — впервые встревает Марк.

— Что? — непонимающе переспрашивает Димка, — мы с детства в одной песочнице играли, можно сказать, спали на соседних кроватях.

— Так и я думаю, — подначивает Диана, — ну какие отношения могут быть? Вроде бы Вера говорила, что вы просто друзья!

— Марк, я объясню, — не дожидаясь, пока случится непоправимое, тихо говорю я ему на ухо.

Но, кажется, говорить надо было раньше, а сейчас в нашем кругу виснет гробовая тишина, и кроме нас с Марком и белобрысой крысы, никто не понимает в чем же дело.

— Так значит, — произносит Марк, — брат и сестра?

Нет, его тон не сулит ничего хорошего, взгляд будто затмевается ледяной пеленой, он смотрит на меня так, как никогда не смотрел. И ощущение, что вместе с его взглядом мне передается могильный холод, который окутывает меня густым и липким туманом. Марк окидывает всех беглым взглядом, срывается с места и быстро шагает по коридору, а я тут же бросаюсь за ним. Не обращая внимания ни на удивленных друзей, ни на ехидно-улыбающуюся амебу, спешу вслед за Марком, но он двигается так быстро, что в своих сапожках на каблуке я очень быстро начинаю отставать.

— Марк, постой! — предпринимаю попытку позвать его, но он не реагирует, — Марк, пожалуйста, — не сдаюсь я.

Он не оборачиваясь спускается по лестнице этаж за этажом, а я бегу следом, отталкивая с дороги встречающихся студентов, и не реагирую на их недовольство.

— Марк! — зову в очередной раз, но он уже спустился на первый этаж в вестибюль и, пока я преодолевала последние ступеньки, вышел из корпуса.

Забыв, что на улице морозный январь, выскакиваю следом как есть — в свитере.

— Марк, погоди! — кричу на всю улицу, не стесняясь прохожих, и, кажется, только заинтересованные взгляды зевак и заставляют его остановиться.

Я, наконец, нагоняю его, но стоит приблизиться, как вся моя решительность теряется.

— Что? — спрашивает Марк, загоняя мое и без того растерянное сознание в тупик.

— Я могу объяснить, — повторяю то, что говорила еще в корпусе.

— Даже не сомневаюсь, — холодно отвечает Марк, — сомнения вызывает только правдивость твоих слов.

— Я знаю, что ты злишься…

— Нет Вера, я не просто злюсь! Я чувствую себя идиотом!

— Марк, пожалуйста, дай мне объяснить!

— У меня всего два вопроса, — говорит Марк голосом, в котором переливаются стальные нотки, — вы были с Фирсовым парой хотя бы один день, и, — он осекается, но быстро находит слова, — ты меня хоть немного любила?

Его слова и сомнения колют в самое сердце и одновременно бьют под дых, причиняя сильную боль, лишют возможности дышать. Но едва набираю в грудь побольше кислорода, чтобы ответить, сказать насколько сильно я его люблю, развеять любые сомнения, Марк меня опережает:

— Хотя, о чем я говорю? — усмехается он, — любящий человек так не поступает.

— Любящий человек поступает еще не так! — выкрикиваю прежде, чем успеваю подумать.

Как он может так говорить? Ему ли произносить столь громкие слова? Марк меняется в лице — видимо, тоже понял, на что я намекаю.

— Это разные вещи, — произносит он, не отводя пристального взгляда, — я поступал так от юношеской глупости, от незнания, как привлечь твое внимание, от растерянности! А ты просто мстила!

— Но ты должен понять! — кричу, срываясь на слезы, — я столько лет терпела, и вот настал момент, когда и я могла сделать так, чтобы ты мучился! Да, я совершила ошибку, но не одна я ошибалась!

— Ты все это время тупо мстила! — кричит Марк.

Я содрогаюсь от его крика или от холода, окутавшего все мое тело? Щеки нещадно жжет от морозного ветерка, рваными порывами обрушивающегося на влажную кожу.

— Это не так, — пытаясь сохранять трезвость мышления, говорю я, — не отрицаю, что сначала я действительно хотела причинить тебе боль, но потом все изменилось, клянусь. Пожалуйста, пойми!

Он должен понять! Должен! Он сам был на моем месте! Но Марк лишь долго и молчаливо смотрит на меня, а потом говорит:

— Нет, Вера, не понимаю.

— Значит, — констатирую я, рывком стирая новые подступающие слезы, — прощать могу только я? Только я могу понять, простить и забыть годы издевательств и травли, только я могу полюбить, а ты не в состоянии осознать мой поступок? Ты не можешь простить мою ложь? Так вот, значит, какая твоя любовь — ты способен любить лишь по своим правилам!

— Есть разница, Вера! — кричит Марк, вновь теряя контроль, — я никогда не мстил тебе! Да, я ошибался, я был сволочью, но когда пришло время признать это — я признал! Я рассказал тебе все! И был с тобой честен и открыт! Я был готов терпеть даже то, что ты спишь не только со мной, но и с Фирсовым, и все это лишь из любви, но ты пошла гораздо дальше! Ты врала мне каждый день! Ты давила на самые больные места и ловко управляла мною! Понравилось тебе, Вера, делать из меня идиота?

— Марк, пожалуйста, — понимаю, что нет смысла объяснять, рассказывать и приводить аргументы. Сейчас имеет смысл только умолять, — давай мы просто все забудем. Перешагнем прошлое и будем строить будущее? Ты забудешь мою ложь, а я, клянусь, забуду все свои обиды. Ведь мы прошли такой долгий путь чтобы быть вместе, неужели мы позволим всему вот так разрушится?

— Прости, Вера, — произносит Марк, и я понимаю, что это конец, так что дальнейшие его слова уже излишни, — но я не могу забыть.

Глава 32

Сколько можно смотреть в след уехавшему автомобилю? Не так долго, на самом деле, особенно, когда промерзаешь до костей под порывами ледяного ветра. Возвращаюсь в корпус на негнущихся ногах, но вместо того, чтобы пойти к аудитории, где, должно быть, уже начался экзамен, иду в ближайший туалет, открываю горячую воду, которая на самом деле едва теплая, и грею окоченевшие ладони.

Лоб начинает сводить спазмом от сдерживаемых слез, и напряжение растет так стремительно, что кажется, будто у меня голова вот-вот разорвется. Не выдержав, позволяю себе заплакать, но изо всех оставшихся сил пытаюсь не допустить истерики. Со слезами голову отпускает, да и руки уже более-менее согрелись. Умываюсь, не задумываясь о макияже, промакиваю лицо сухой салфеткой, но что делать дальше решить не могу. Зеркало отражает опухшее лицо с красными щеками и носом, как у оленя Санты. Куда я так вернусь? Чтобы белобрысой амебе удовольствие доставить? Да и лишние вопросы появятся у всех, кто невольно оказался свидетелями нашей ситуации.

Но экзамен-то никто не отменял, да и что остается? Не просижу же я в туалете целый день, поэтому нехотя покидаю свое убежище и плетусь на нужный этаж.

— Что случилось? — едва завидев меня, бросается Ирка с расспросами, за ней подтягивается и Егор.