Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна. Страница 9

Я даже не сразу увидела Иру, когда вошла в кабинет. Она забилась на самую дальнюю парту к стене и сидела, как девочка из известного фильма с колодцем — в плотной завесе из рыжих волос, полностью скрывающих лицо. Великая троица своим присутствием всех нас пока не порадовала, поэтому я поспешила подсесть к Ире.

— Привет, ты как?

— О, Вера, — гундосит она и откидывает с лица тяжелые пряди, — не спала всю ночь, — я сочувственно киваю, ведь следы этой бессонницы видны невооруженным взглядом. Ее лицо припухло, под глазами темные круги, а сами глаза превратились в тонкие щелочки.

— У меня для тебя хорошая новость!

— У меня тоже новость, правда не очень хорошая, — говорит и вдруг замолкает, тяжело вдыхает, распахивает глаза и выдает, — я решила согласиться.

— Чего? — искренне туплю.

— Ну, — мнется подруга, — на предложение Мартынова. В конце концов один раз, и я свободна, да? И позора никакого не будет, да? Вер, ну поддержи меня, — Ира смотрит на меня, как кот из Шрека и явно ищет моего одобрения своему решению.

— Не торопись сдаваться, — говорю ей я и достаю из пакета тетрадь.

— Что? Как?

— Тихо ты! — беру ее сумку, и сама засовываю тетрадь поглубже, пока никто не заприметил или еще хуже, из ниоткуда не вылезли трое гоблинов и не заметили свою пропажу.

— Вера, откуда?

— У меня свои секреты. Но эту тетрадь никто не должен видеть, и никто не должен знать, что она у тебя, поняла? Унеси домой и больше не приноси. А Мартынова пошли, пусть думает, что ты решила пожертвовать своими секретами.

— А если он успел отсканировать?

— Это вряд ли. Только еще раз прошу, не подавай виду! Подойдет за ответом — скажи, что для тебя честь дороже девичьих откровений ну или что там говорят в таких случаях?

— Так, а смысл ему подходить, если у него уже нет дневника? — по отсутствующему взгляду понимаю, что Ира она что-то прикидывает в голове, — хотя, он сегодня с утра как раз прислал сообщение, что будет ждать меня после второй пары в парке.

— Ну вот и хорошо.

— Что хорошего? Если не сдался, значит что-то у него есть?

— Да на слабо он тебя берет, глупая. Откажись и все, пусть останется с разбитым корытом.

— Вера, какая же ты классная! — Ира кидается мне на шею и едва не душит крепкими объятиями, — где же ты только раньше была!

— Ах какая картина! Не прослезиться бы! — слышу я противный голос Мартынова и по его громкости догадываюсь, что он стоит прямо за моей спиной. Поворачиваюсь и едва не подпрыгиваю от его физиономии украшенной смачным синяком под левым глазом, и до неприличия распухшим носом.

— Господи, Мартынов, тобой только бабайку пугать, — театрально прикладываю руку к груди прямо на глубокий вырез своего джемпера.

— Все остришь, Ворона? — слышу голосок и второго члена команды.

— Радедецкий, это было бы смешно… Но не было.

— Рыжик, помнишь про встречу? — фонит Мартынов прямо над моей головой, заставляя Иру сжиматься в комок. Она как-то замедленно кивает, с явным ужасом смотря на его покоробленное лицо.

— Мартынов, шаг назад, — я отталкиваю наглеца, — осталось только на меня сверху сесть, — недовольно добавляю.

— А ты только об этом и мечтаешь? — отзывается Радецкий, заслуживая мой презрительный взгляд в свою сторону, — какие мысли у тебя в голове!

— Которые в твою отправляются в последний путь, — парирую холодно.

Замолкаю, чтобы не разжигать новый конфликт, и надеюсь, что два балбеса развернутся и уйдут, но они, заразы, стоят, ждут чего-то. У меня начинает кружиться голова, и я только теперь понимаю, что мне ужасно не хватает кислорода, легкие как будто спазмировалось — вздохнуть не могу. И все это реакция на присутствие кошмара моей школьной жизни. Когда же это пройдет, когда я смогу смотреть на него не задыхаясь? Не замечать его присутствия и не содрогаться от голоса?

— Ладно, давайте с утра разойдемся мирно? — говорю уверенно, а сама молюсь всем известным богам, чтобы согласились.

— Сдаешься? — Марк, в свойственной одному ему манере, изгибает одну бровь. В последний раз я этот его жест видела в одиннадцатом классе на выпускном. Уже почти забыла, как изящно он это делал.

— Объявляю перемирие.

— Перемирие? — тянет он, буравя меня взглядом. Жду его слов, как приговора, и он наконец произносит, — ну ладно, — и когда они, казалось бы, наконец уходят, в кабинет заходит третья спица в колеснице — Миша.

— Вот это да! — орет он, таращась на подпорченного друга во все глаза, при этом едва сдерживается, чтобы не заржать в голос, — Мартынов, ты не заболел?

— Нет, он всегда так выглядит! — отвечает ему Радецкий, по-дружески хлопая Мартынова по плечу. Миша подходит и начинается чисто мужской ритуал рукопожатия, только почему именно рядом с нами? Ира сидит, как воды в рот набрала, смотрит офигевшим взглядом в сторону троицы и не моргает даже.

— Пошли, красавец, расскажешь, что случилось, — не унимается Миша, подталкивая друзей

Они наконец проходят мимо нашей парты куда-то в конец ряда, позволяя и мне и Ире облегченно выдохнуть. Спокойно проходит первая пара, за ней и вторая. Мартынов проходя мимо нас с Ирой, что-то показывает ей за моей спиной — понимаю это только по ее затравленному взгляду, но когда оборачиваюсь, то он уже со скучающим видом плетется вслед за медленно выходящими из кабинета студентами.

— Ну, иди, а я тебя в столовой подожду, ладно? — предлагаю я.

— Нет, ты что, как я одна пойду?

— Не думаю, что Мартынов обрадуется, если я буду рядом с вами на лавочке сидеть. Не дрейфь, Ира! Правда на твоей стороне!

— Не могу, Вер, ну не могу! — она ни с того ни с сего вцепляется мне в руку, едва не кроша мои бедные косточки своим железным захватом. И откуда только в этой хрупкой девчонке столько силы взялось?

— Ну тогда вообще не ходи. Хотя, я бы пошла, только бы на его рожу посмотреть наглую. У него же ничего нет, он просто понтуется. Ты только представь, какое у него лицо будет, когда ты откажешься.

— Так а если он поймет, что тетрадь у меня?

— Может и поймет, он же не все мозги в мяч вложил. Но какие у него доказательства? Никаких. Ты главное не говори про тетрадь, а только про то, что ты своими принципами не поступишься и на такого придурка не поведешься. Вот и все.

Я говорю все это, а хватка Ирина на моей руке становится еще жестче. Ира явно напугана, хотя от чего?

— Ну все, иди, — решительно подталкиваю ее в направлении центральной лестницы, попутно расцепляя ее руки.

— Нет Вер, я не могу, — упрямо канючит она.

— Значит, не иди, — мне немного надоел этот разговор, и я занимаюсь тем, что растираю место, где смыкались Ирины пальцы.

— А я его так не разозлю? Мол, согласилась и не пришла?

— Значит, иди.

— Вера! — кричит Ирина и даже легонько бьет меня по руке.

— Ну что «Вера»? Либо идешь, либо нет — все!

Ирка затихает, смотри куда-то под ноги, как будто туфли свои рассматривает, и, наконец, выдает:

— Ладно, иду. Только подожди меня около корпуса, ладно? Я если прямо там, в парке, в обморок не упаду, то до столовой точно не доберусь.

— Пошли, горемыка, — соглашаюсь я, закатывая глаза.

Мы спускаемся по длинной лестнице, пересекаем небольшой холл, проходим через турникет и выходим на улицу. Парк хорошо просматривается даже с этой точки.

— Вот, буду стоять здесь, — говорю я Ире, — смотри, ты меня даже видеть будешь, если не сойдешь с главной аллеи.

— Ну хорошо, я пошла, — она стряхивает руками и бодро стартует в нужном направлении. Идет, как будто черенок от лопаты проглотила — с идеально прямой, натянутой, как струна, спиной, сильно вертя плечами — явно напряжена. Выглядит это так, словно она, как художественная гимнастка, на ковер выходит, свою программу исполнять. Вижу, как она входит в парк и идет по центральной аллее — все хорошо. Сама начинаю переживать, даже не сразу заметила, что ногтями в руку впилась, и вот уже остались багровые следы.

К Ире подходит Мартынов — уверенно, словно император своим присутствием благословляет подданных. Ну прямо-таки снизошел! Я даже кривлюсь при виде этого высокомерного квазимоды. Они разговаривают. Мартынов закрывает собой маленькую Иру, я почти ее не вижу, как и она меня, вот и поддержка моя обломилась. Я нервно посматриваю в телефон, проверяя время, а оно идет так медленно, что как ни гляну — все еще половина двенадцатого.