Путешествие среди выживших христиан в арабском мире - Вивель Клаус. Страница 41

Сегодня владельцы баров жалуются на малочисленность полицейских, столь необходимых, чтобы защитить посетителей от домогательств [178], к тому же недавно городские власти Эль Мины, где христиане составляют меньшинство, решили лишить эту улицу, которая раньше была аллеей, статуса пешеходной. Теперь машины следует отгонять и парковать в переулке, а барам пришлось прекратить обслуживание клиентов на открытом воздухе. Им даже запрещено ставить кадки с растениями перед своими заведениями.

Мы встречаемся с владельцем бара по имени Симоун; я рассказываю ему, что цель моего посещения Эль Мины – понять, почему христиане покидают город.

– Хотите услышать, почему? – переспрашивает он. Ему около пятидесяти. Щетина, поседевшая шевелюра, мощная челюсть, в голосе слышится ярость. – Я вам скажу, почему. В городском совете все фанатики, даже без бород. Городской совет будет делать все, чтобы выдавить христиан из города. Их не интересует туризм. Они ничего не собираются делать с тем, кто разбил мои окна и разломал мои стулья.

Симоун вспоминает, что когда, несмотря на запрет, он все же поставил пару маленьких деревцев в больших горшках перед своим баром, ему пришлось заплатить штраф в размере 500000 ливанских фунтов (почти 2000 крон).

Рядом на телефонном столбе висят заржавевшие новогодние украшения. На одной из стен нарисовано окошко с голубыми шторами и маками в рамке, на другой – исчезающие в сером бетоне ступени лестницы. Чуть дальше барного ряда, в самом низу аллеи, на повороте дороги изображены серп и молот. Еще дальше – снова серп и молот.

Распрощавшись с гидом, мы с Раймондом и его подругой присаживаемся за столик в одном из рыбных ресторанов на набережной. В расположении духа моих спутников произошли удивительные перемены. От Бейрута до Эль Мины путешествие было радостным, настроение приподнятым, но теперь они молчат – бледные, угрюмые, воздух заполнен какими-то недомолвками, которые я не в состоянии уразуметь.

Нам приносят еду, никто почти не разговаривает, едят совсем немного, но я все равно ничего не понимаю. Постепенно, маленькими урывками, приходит объяснение: возможно, изменения вызваны упоминанием мной красующейся на стенах вдоль аллеи советской символики и некоторых фактов, приведенных человеком в кепке задом наперед. Рассказывая о тех, кто сражался с движением Таухид в 1980-х, в какой-то момент он употребил слово «прогрессивный». В те времена в союз с сирийцами вступали именно коммунисты. И если верить узкоспециализированным академикам Эль Мины, коммунисты, по-видимому, все еще существуют. Стало ли именно это слово или какая-нибудь невзначай брошенная нашим гидом фраза тем самым фактором, который вызвал такую тревогу, когда мы все сидели в пустом, просторном ресторанном зале?

Позже вечером, уже после возвращения в Бейрут, сидя в баре с Раймондом, я узнал от него то, что в Ливане знает каждый: любой коммунист когда-либо был или потенциально мог быть сирийским агентом. Десятилетиями сирийские агенты ломали ливанцам жизнь. Больше он к этому ничего не прибавил.

Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, был ли на самом деле наш гид коммунистом или сирийским агентом – вполне допускаю, что он совершенно ни в чем не повинен; но тут до меня доходит кое-что еще, а именно: в отношения между ливанцами проникло какое-то нервное, тревожное недоверие – и все потому, что они выросли в стране, где все воевали друг против друга. К тому же еще и христиане против христиан.

Домой мы ехали прибрежной дорогой. После возвращения в свой отель я решился прогуляться по западному Бейруту. Во всех своих путешествиях по Ближнему Востоку я ожидал увидеть подавленность – и она явно присутствовала в Эль Мине и Триполи. Не раз в арабских странах мне доводилось столкнуться с этим висящим в воздухе напряжением, яростью, табуированием, нарушением прав. Все это читалось на лицах, витало в гостиных.

Ни в западном, ни в восточном Бейруте не увидишь ничего подобного. Это довольно приятный город. По фотографиям я помнил, как он выглядел 25 лет назад, и сегодня его даже сложно узнать. Кое-где в этой стране ситуация все-таки изменилась к лучшему.

Но у меня возникают подозрения, что свобода, о которой говорят марониты, не более чем синоним слова, означающего христианское владычество. Под так называемой ливанской «благой вестью» подразумеваются сами христиане. Вероятно, Раймонд имеет в виду именно это. Я инстинктивно чувствую, что предъявлять какие-то особые, христианские требования к свободе довольно нелепо, потому что из этого следует, будто бы перевес сил должен всегда находиться на стороне христиан. Сидя на церковной скамье, я не сумел сформулировать собственный идеал свободы. Идея о каких-то специфических христианских идеалах свободы отрицается и самими христианами в этой стране – в частности, теми, кто противостоят ливанской независимости и поддерживают лидеров сирийского полицейского государства. Эти идеалы отрицаются также мусульманскими политиками и теми, кто формируют общественное мнение в Ливане и тоже мечтают о свободе; множество мусульман потеряли жизнь, сражаясь против Сирии.

Однако я ведь тоже не слепой. Едва ли случаен тот факт, что именно Ливан, а не все остальные арабские страны обладает довольно высокой степенью свободы. Вряд ли удалось бы обойти вниманием то, что христианство и право на свободу идут в Ливане рука об руку. Даже для такого наблюдателя, которому еще в детстве внушили, что христианство в Европе боролось с идеалами эпохи Просвещения.

Западный Бейрут, где я живу, – мусульманская часть города, однако, гуляя по району, никаких внешних признаков этого я не замечаю. Возможно, отсутствие исламских символов на плакатах – причина того, что атмосфера здесь более расслабленная. Тут не встретишь навязчивой уличной морали, многие женщины – хотя и не все – ходят без хиджаба, в некоторых ресторанах продают алкоголь. Находящиеся неподалеку от моей гостиницы бары открыты до поздней ночи. Повсюду юные студенты – оживленные, навеселе, ничем не отличающиеся от молодых людей во всем свободном мире. Есть что-то успокаивающее во всех тех городах, где народу позволяется пить в барах далеко за полночь.

Во время своей поездки я обнаружил, что в этой части света существует некая связь между алкоголем и толерантностью. Сам не знаю, осчастливило ли меня это нездоровое понимание, однако было очевидно: бары, пабы, магазины алкогольных напитков и спиртное представляют собой некий индикатор степени свободы ближневосточных стран.

Разумеется, это не единственный признак. Не так уж сложно гротескно изобразить Ливан, раздираемым на части. Но что будет, если христиане вдруг потеряют серьезное влияние на политику страны? А если вследствие эмиграции демографическая ситуация снова будет не в их пользу? Будет ли мусульманское правительство хорошо обращаться с христианским меньшинством? Будет ли оно правильно относиться к собственным меньшинствам? Будут ли они беречь право на свободу и позволять мусульманам переходить в другую религию? Будет ли Бейрут оставаться Бейрутом? Будут ли уличные бары продолжать свою работу, как это было до недавнего времени в Эль Мине?

Трудно не удивляться тому, что Ливан по-прежнему существует и до сих пор не поглощен и не раздавлен более крупными, более мощными военизированными странами. Но не стоит забывать и о том, что ливанские христиане на протяжении многих десятилетий находились под внешним и внутренним давлением, как это произошло с одной из семей, с представителем которой в один прекрасный вечер меня знакомит Раймонд. Дори Шамун – лидер и член национал-либеральной партии, основанной его отцом в 1959 г. Особый статус Ливана на Ближнем Востоке заключается, как уже было сказано выше, в том, что в этой стране в отличие от любой другой доминируют христиане.

История семьи Шамун инкапсулирует сам дух маронитов – или, если угодно, их культурное наследие. Она демонстрирует, почему увеличивающийся раскол христианства в Ливане в той же степени отражает разрушительную жажду власти со стороны христианских кланов, как и та, что была проявлена во время различных войн палестинцами, израильтянами, друзами и сирийцами, панарабистами и исламистами. Реакция Раймонда и его подруги на поведение гида в Эль Мине проявилась как частное проявление внутреннего конфликта между христианами на протяжении последних 40 лет. А также между ливанцами из Ливана и арабскими ливанцами.