Мэйдзин - Кавабата Ясунари. Страница 25

— Здесь могло случиться всё что угодно, — сказал Отакэ Седьмой дан, уходя на обед, — убийственная ситуация. Сказано это было полушутя — полусерьезно. 108 ходом белые атаковали позицию чёрных в левом верхнем углу и начали “стирать” территорию чёрных в центре. Кроме этих двух целей была ещё и третья — защитить территорию белых на левой стороне. Исключительно интересный ход. Ву Циньюань так его прокомментировал:

— 108 ход белых очень сложен. Мне тоже было очень интересно, куда пойдут белые в этой позиции.

36

После двухдневного отдыха утром, в третий игровой день и Седьмой дан, и Мэйдзин вдруг стали жаловаться на боли в желудке. Отакэ сказал, что из-за болей он проснулся в 5 часов утра.

Когда был вскрыт и сделан записанный при откладывании 109 ход чёрных. Седьмой дан вскочил и ушел, чтобы снять верхние парадные штаны — “хакама”, но когда он вернулся на место, оказалось, что ответный 110 ход белых уже сделан. Он удивился:

— Уже есть ход?

— Извините, я без вас позволил себе… — сказал Мэйдзин. Седьмой дан, скрестив руки на груди, прислушался к шуму ветра:

— Кажется, задул когараси… Уже время, пора — ведь сегодня двадцать восьмое.

Хотя дувший накануне вечером западный ветер к утру утих, но всё же нет-нет, да и проносился изредка снова.

108 ход белых угрожал позиции чёрных в левом верхнем углу доски, поэтому Седьмой дан защитился 109 и 111 ходами, и теперь его группе в том углу гибель не угрожала. Если бы группа попадала под атаку белых до этих ходов, то ей грозила бы гибель или ко-борьба. В этом случае возникла бы очень трудная, богатая разветвленными вариантами позиция, какие бывают в задачах на выживание групп.

— Чтобы жить в этом углу, нужно сделать ещё пору ходов. Это мой старый должок, и должок этот оброс процентами, — сказал Седьмой дан, когда вскрыли конверт с записанным 108 ходом чёрных. После этих ходов все опасности были устранены и напряженность в этом углу была полностью снята.

В этот день игра продвигалась на редкость быстро: ещё до 11 часов было сделано пять ходов. Однако 115 ход чёрных означал завязку решающего сражения — чёрные пошли в атаку, стремясь ограничить и обкусать намечавшуюся большую территорию белых в центре, поэтому, естественно. Седьмой дан должен был действовать осмотрительно.

Ожидая, пока чёрные сделают ход, Мэйдзин принялся рассказывать о ресторанчиках в Атами, славившихся приготовлением угрей, — “Дзюбако”, “Саваси” и других. Он рассказал также старую историю о том, как ему приходилось ездить в Атами ещё в те времена, когда железная дорога доходила только до Йокохамы, а дальше надо было передвигаться в паланкине с ночевкой в Одавара.

— Мне тогда было лет тринадцать или около того… Лет пятьдесят тому назад…

— Да, давненько… Не знаю, в то время уже родился мой отец или ещё нет, — рассмеялся Седьмой дан.

Пока Седьмой дан думал над ходом, он три раза вставал и выходил, жалуясь на желудок. Пока его не было, Мэйдзин сказал:

— Какой усидчивый — уже больше часа думает.

— Без малого час тридцать, — отозвалась девушка, которая вела запись партии и следила за расходом времени. В этот миг загудела полуденная сирена. Девушка по секундомеру, которым она явно гордилась, следила, сколько времени длится гудок.

— Гудит ровно минуту, но на пятьдесят пятой секунде начинает затихать.

Вернувшийся на свое место Седьмой дан растирал на лбу салометиловую мазь. Потом он, хрустнув пальцами, положил рядом с собой лекарство для глаз с названием “Смайл”. Такое было впечатление, что он не сделает свой ход до перерыва. Однако, спустя восемь минут вдруг раздался щелчок камня о доску.

Мэйдзин, сидевший опершись о подлокотник, хмыкнул. Он выпрямился, поджал губы, открыл глаза и впился взглядом в доску, словно собираясь просверлить ее насквозь. Толстая кромка припухших век от ресниц до глазного яблока придавала его пристальному взгляду чистоту и блеск.

Слишком уж жестким был 115 ход чёрных, и теперь белые должны были изо всех сил защищать свою территорию в центре доски. Подошло время обеда.

После обеда, не успев сесть за доску, Отакэ Седьмой дан сразу же умчался в свою комнату и смазал себе горло каким-то лекарством. Это лекарство имело резкий запах. Потом он закапал в глаза какие-то капли и вооружился двумя карманными грелками.

116 ход белых занял двадцать две минуты, но последующие ходы до 120 были сделаны быстро. На 120 ходе белым по всем тактическим канонам следовало защищаться мягко, но Мэйдзин, напротив, жестко прижал чёрных, не побоявшись образовавшегося при этом “пустого треугольника”.

Ситуация на доске была напряженная. При мягкой игре белые рисковали потерять несколько очков, но в этой сбалансированной жёсткой партии такая потеря была бы непозволительной роскошью. То, что над тончайшим ходом, который мог решить судьбу партии, Мэйдзин мог думать не более минуты, обычно вселяло в противника ужас. Похоже было, что после 120 хода он принялся за подсчёт очков. Мэйдзин начал быстро считать в уме, сопровождая счет кивками. Это зрелище сильно действовало на нервы.

Говорили, что исход игры может зависеть от одного очка. И потому, раз уж белые завязали жестокую схватку из-за пары очков, чёрные тоже были вынуждены сражаться вплотную. Седьмой дан сидел скорчившись, как от боли, и на его круглом детском лине впервые проступили синие жилки. Шумно и с раздражением он обмахивался веером.

Даже мёрзнувший Мэйдзин раскрыл свой веер и стал им нервно обмахиваться. На обоих было тяжело смотреть. Наконец Мэйдзин облегчённо вздохнул и принял более свободную позу.

— Стоит мне задуматься, как я теряю опущение времени, — сказал Седьмой дан, чья очередь была ходить. — Уф, даже жарко стало, простите.

С этими словами он снял накидку “хаори”. Его примеру последовал и Мэйдзин. Он двумя руками отогнул назад воротник кимоно и высвободил шею. В этом его жесте было что-то комическое.

— Жарко, жарко… Снова я тяну время. Какая жалость! Я чувствую, что сделаю плохой ход, испорчу всё дело, — приговаривал Седьмой дан, словно стараясь удержать себя от неверного хода. Продумав один час сорок минут, в 3.43 пополудни он, наконец, записал 121 ход чёрных.

За три игровых дня после возобновления партии в Ито противники сделали 21 ход, но расход времени у чёрных составил 11 часов 48 минут, тогда как белые потратили всего 1 час 37 минут. Будь это обычная игра, Отакэ Седьмой дан исчерпал бы весь лимит времени за какой-нибудь десяток ходов.

Такая огромная разница в затратах времени наводила на мысль о большой психологической и физиологической разнице между Седьмым даном и Мэйдзином. А ведь Мэйдзин тоже имел славу утончённого игрока, не жалеющего времени.

37

Каждую ночь задувал западный ветер, тем не менее утром 1 декабря, очередного игрового дня, погода стояла такая ясная, что казалось, будто воздух струится.

Накануне днем Мэйдзин играл в японские шахматы сёги, затем вышел в город и немного поиграл на бильярде. Вечером был мадзян с партнёрами Ивамото, Симамурой, секретарем Ассоциации Яватой и другими.

В игровой день утром Мэйдзин встал ещё до восьми и вышел во дворик. Там летала красная стрекоза.

Комната Отакэ Седьмого дана находилась на втором этаже. Под его окнами рос клен, крона которого почти наполовину оставалась зелёной. Отакэ встал в полвосьмого. Он снова пожаловался на боли в желудке и сказал, что они его доконают. На столе у него стоял добрый десяток флакончиков с разными лекарствами.

Старый Мэйдзин кое-как оправился от простуды, зато начались нелады со здоровьем у молодого Седьмого дана. Отакэ был куда более нервным, чем Мэйдзин, хотя внешне могло показаться совсем наоборот. Покинув игровую комнату, Мэйдзин старался не вспоминать о партии, он с головой погружался в другие игры и в своей комнате даже не прикасался к камням для Го. Седьмой дан все дни отдыха проводил за доской и, по-видимому, не ленился изучать отложенную партию. Дело было не только в разнице возрастов, сказывалось в этом, должно быть, и различие характеров.