Сдаёшься? - Яблонская Марианна Викторовна. Страница 48

— Женщина не может быть хорошей пианисткой, ей никогда не достичь духовной сложности, вложенной в музыку великими композиторами, например Бахом. Недаром женщины никогда не были серьезными композиторами. Почему бы тебе не заняться переводами? Не выучить, например, китайский язык? Времени у тебя много, а он вот-вот войдет в моду.

И мама перестала играть на рояле, купила себе русско-китайский словарь, и когда дядя Саша уходил в книжную комнату, Берта Леонтьевна готовила ужин, а Кеша делал уроки, мама грустно смотрела мимо китайского словаря на рояль. Однажды, когда он шел по коридору мимо книжной комнаты, дверь ее вдруг растворилась с резким стуком, и на пороге вырос дядя Саша, в очках с толстыми стеклами, за которыми глаза казались очень большими и очень добрыми, с лоснящимися губами, будто он только что поел гречневую кашу с маслом, затопал ногами и закричал:

— Не топать! Не топать! Сколько раз можно говорить: когда я работаю — не топать!

Кеша сначала подумал, что он говорил себе, но когда выплыла Берта Леонтьевна и сказала: «От него не будет покоя, я всегда это говорила», выбежала мама, прижала к себе Кешу и закричала: «Не кричите на него, ведь он ребенок», — Кеша понял, что дядя Саша затопал и закричал на него.

Через несколько дней они вместе с двумя облупленными чемоданами переехали в прежнюю квартиру. Оранжевой бабушки не было. Мама сказала, что она уехала навестить дядю Борю. Пружинного матраца, на котором она спала, тоже не было, и вообще не было ее вещей: ни карт, которые она целый день перекладывала, ни очков, ни дырявого серого платка. Из ее вещей остался только темный шкаф. Шкаф был настолько большой, что, по-видимому, просто не пролезал ни в окно, ни в двери; было совершенно непонятно, как его сюда втащили. Бабушка Кеши больше к ним не вернулась, да она, как видно, и не уезжала. Это Кеша узнал случайно, но точно. Как-то на какой-то праздник Зинкина мама пригласила на обед Кешину маму вместе с ним, чтобы загладить, наверное, обидные слова, которые Зинкина мама кричала ей как-то со своего этажа: «Мужиков водишь, а белье носишь грязное! Какой мужик-то спать-то с тобой согласен! Дворянка!»

— Да будет вам, Раиса, — тихо сказала мама и ушла почему-то в квартиру, больше ничего не ответив и рассердив этим Кешу, — уж он бы за этой крикуньей слова последнего не оставил, уж он бы нашел, что сказать, хотя бы то, что она Зинку, свою дочку, ненавидит, и котеночка ей не берет, и что от Вадима Тимофеевича бормашиной пахнет, да мало ли чего можно припомнить. Но мама улыбнулась, как девочка там, на фотографии, и сказала: — С удовольствием, придем с Кешей непременно.

За обедом он почему-то громко рассказывал Зинке, что дома его ждет большая овчарка, которую ему позавчера купили, и вскорости они с мамой переедут в отдельный дом. Зинка вытаращила глаза, подавилась компотом, а Зинкина мама вся покраснела и спросила у Кешиной мамы, правда ли это? Вот тут бы маме и ответить, что правда, что ей давно отдельный дом предлагают, но она не хочет туда переезжать, потому что тут уж как-то привыкла. Но вместо того мама сказала:

— Кеша, ты зачем говоришь неправду, кто тебя этому научил?

И тут что-то с Кешей случилось, и он вдруг закричал:

— Ты! Ты меня научила. Ты всегда все врешь!

За столом стало тихо, и Кеша увидел, как Зинкина мама обвела глазами всех сидящих за столом, будто спрашивая: «Что, ну что я говорила?» А мама побледнела и тихо спросила:

— В чем? В чем, Кеша, я тебе соврала?

Кеше стало жаль маму, и он сказал первое, что пришло ему в голову:

— Ты говорила, что бабушка уехала, а она умерла!

Почему Кеша это сказал, он до сих пор не знал, но по тому, как порозовела мама и облегченно вздохнула, по тому, как разочарованно вздохнула Зинкина мама, Кеша понял, что это правда. И заплакал.

Долгое время они жили с мамой вдвоем, и мама, возвратившись с музыкальных уроков, часто сама ложилась одетая на диван лицом к стене и долго лежала молча. Летом она снова стала пудрить лицо и закручивать волосы на бумажки. Утром она вставала веселая и кудрявая и взглядывала на Кешу с тем же робким радостным любопытством, как смотрела девочка с фотографии. Она стала приходить позже, всегда радостная, красивая, оживленная и напевала что-то. Однажды Кеша пришел из школы, дома никого не было, но на столе, в банке, стоял букет цветов, а в углу небольшой клетчатый чемоданчик. Вечером возвратилась мама с дядей Юрой. Дядя Юра прожил у них две четверти. Он был молодой, но уже худой и бледный, и целые дни не вставал с дивана. Однажды, вернувшись из школы, Кеша увидел, что фотография мамы-девочки исчезла со стены, а вместо нее на стене висит портрет зеленого человека с трубкой и с забинтованным ухом. Под портретом было напечатано: «Автопортрет. Ван Гог». На углу наискось было написано чернилами: «Любимой от такого же неудачника». Кеша подумал, что любимой, должно быть, была его мама, неудачником был дядя Юра и большой зеленый мужчина на картине — Автопортрет. Ван Гог. Дядя Юра целыми днями лежал на диване и курил, так что в их комнате всегда висел сухой туман. Первое время мама очень беспокоилась о нем, велела Кеше, когда ее нет, разогревать ему обед, ругала Кешу, когда дядя Юра ей жаловался на него, слушала тихо, когда дядя Юра говорил:

— Человечество никогда не принимало ничего сразу нового; доказательством этому — мы с этим несчастным человеком, — и он показывал на зеленого человека с трубкой. — Но мы еще построим наши синие города, — и читал нараспев стихи.

Глаза мамы загорались, и в них сверкали слезы. Но вскоре Кеша стал замечать, что мама хмурится и, глядя на лежащего на диване дядю Юру, чем-то недовольна.

— Ты бы хоть форточку не поленился открыть — ребенок здесь спит, — говорила она ему.

А когда дядя Юра жаловался, что опять из-за отпрыска ел горелую картошку или пересоленный суп, больше на Кешу не сердилась, а говорила недовольно:

— Сам бы сделал себе. Нечего ребенка заставлять.

А однажды ночью Кеша проснулся и услышал, как мама говорила громким шепотом:

— Ван Гог, между прочим, работал как каторжный. От него остались сотни картин, а от лежебок ничего не останется, кроме продавленных пружин. Пошел бы дома восстанавливать, как тебе предлагают, районным архитектором, заработал бы немного денег, я бы смогла взять пианино хоть напрокат и в самом деле смогла бы давать свои концерты.

— Служить районным архитектором? Наводить косметику на чужие бездарные дома? Ни за что на свете! Не для того я кончал два института с отличием! Ты такая же мещанка, как все.

Мама что-то отвечала ему шепотом, но Кеша уже не слышал. После этого разговора мама снова стала закручивать на бумажки волосы и не смотрела в сторону дяди Юры. А однажды, когда Кеша пришел из школы, он увидел, что на стене висела та же фотография, а портрет зеленого человека с трубкой и перевязанным ухом исчез, исчез из угла и клетчатый чемоданчик.

— Шут с ним, — сказала, придя с работы, мама. — Все что ни делается, все к лучшему. Может, за ум возьмется. Да и мне пора.

Несколько недель мама вставала рано, сама готовила Кеше завтрак, сама подметала и дарила Кеше разные красивые книжки. Но потом она снова загрустила и лежала много на диване, повернувшись лицом к стене. Прошло около половины второй четверти, и мама снова стала пудриться, уходя из дома, и накручивать волосы на ночь на белые бумажки; снова глаза ее глядели с робким радостным любопытством, как глаза девочки с бантом. И однажды у них поселился дядя Коля. Дядя Коля был футболист. Один раз он играл в сборной и был чемпионом мира. Но потом что-то случилось, и ему никак не удавалось попасть в хорошую команду. Вечерами в их небольшой комнате стали собираться мужчины, они пили пиво и играли в карты. Стала играть в карты и мама. Ночью Кеша поднимал голову и слышал странные слова, пугающие его почему-то: «вистую», «беру взятку»… Утром дядя Коля вставал заспанный, сердитый, делал зарядку, прыгал по пятьсот раз, брал свою сумку с блондинкой за слюдой и уходил на тренировку. Мама спала до самой работы, и Кеша снова сам себе чистил и жарил картошку, поджаривал белый хлеб. Он не знал, как ему называть нового дядю, и, сам того не замечая, обращался к нему безразлично: «пойдемте», «будьте добры», «выключите свет».