Куница Том 1 (СИ) - "N02far". Страница 16

Дана смотрела на меня и явно прикидывала, как именно достать из меня имена участников.

Вот только я ничего скрывать и не собирался. Порочная практика умолчания, появившаяся, как я узнал позже, ещё в начале семидесятых, была насквозь гнилой и лицемерной. Не говори, кто тебя побил, поэтому это фу, быть крысой, сдавать ровных пацанов. В учебном центре, когда я уже прошёл первые ритуалы и тянул на нормального бойца, но не имел нужной подготовки, один умный офицер узнал, что я умолчал о драке, которую видел. Он пригласил меня на разговор и много интересного рассказал.

Покрывательство, блатные понятия, как называл это капитан Смирнов, пробивали себе путь долго, но неотвратимо. Нечестные люди были всегда, но обычно им давали укорот. Однако рыба гниёт с головы, и гниение Романовых, их попустительство, умалчивание связанных с императорской фамилией некрасивых фактов... Когда очередному взяточнику, коррупционеру, или откровенному вору в лицо предъявляли за его действия, он без зазрения совести указывал в Великую Семью, как бы говоря: «они тоже это делают, так что вы от меня ждёте?».

Покрывательство, когда рука моет руку, постепенно поражало общество. Проникло оно и в среду молодых дворян. Но это порочная практика. Что толку избитому и униженному молчать? Если бы общество было здоровым, а он публично назвал своих обидчиков, то получил бы защиту, а обидчики — заслуженное наказание. Однако общество гнило. Если униженный расскажет — его будут бить ещё больше. Но если смолчит — его точно так же будут продолжать унижать. Выхода нет. Блатные законы служат уродам, пользующимся своей силой. Помогают им оставаться безнаказанными, и делают всех, кто молчит, участниками преступления. В здоровом коллективе не покрывают вора, а с пинком вышвыривают его за дверь.

А ведь есть ещё Слепой Суд. Название пафосное, но на деле это всего лишь сборище лицеистов, самых уважаемых и котируемых. Я о нём знаю только из разговоров, сам, естественно, там никогда не бывал. Уверен, они попытаются меня осудить. Пусть пытаются. Если сделаю всё правильно — они сыграют мне на руку.

— Чем могу быть полезен? — спросил я, вольготно устроившись в кресле.

На лице женщины на секунду отразилось удивление, смешанное со скепсисом. Наглею — да, отчасти. На самом деле просто не изображаю обоссавщегося от одного только упоминания вызова к директору мальчишку. Неуважения не проявил, в кресло директор меня сама пригласила, и устроился я хоть и вольготно, но в рамках приличия же, ногу на ногу не закидываю.

— Что у тебя с губой? — всё тем же обманчиво дружелюбным тоном продолжила Дана.

— Удар кулака. Должен пройти к утру.

Сидерис удивляется. Сотрудничество нетипично для лицеистов в последние годы. И я не вхожу в круг учеников, имеющих железную защиту от администрации или родителей, чтобы спокойно нарушить «неписаные правила». Пытается понять, что происходит. Впрочем, пауза едва заметна.

— И ты даже назовёшь по имени того, кто тебе этот удар нанёс?

Развожу руками.

— Простите, но нет, — и, прежде чем она спросила почему, я продолжил. — Я не знаю имён ни одного из участников драки. Могу лишь сказать, что они со старших курсов.

Дана смерила меня взглядом.

— Сколько их было?

— Пятеро, — спокойно отвечаю.

Снова осмотрела меня с ног до головы.

— У тебя есть ещё травмы?

Отрицательно качаю головой.

— Я вышел победителем из драки.

Дана чуть нахмурилась.

— Драки запрещены правилами лицея.

Развожу руками.

— Я защищался.

— Это не имеет значения, Дмитрий. Драки запрещены.

Киваю.

— Я знаю. Соблюдая правила, я обязан был дать себя избить, а потом пожаловаться на это в администрацию. Если бы смог до неё доползти. Но инстинкт самосохранения и дворянская гордость подсказали, что лучше дать отпор и быть наказанным за нарушение правил, чем получить телесные повреждения.

Дана нахмурилась сильнее.

— В списке возможных наказаний есть и исключение, — напомнила директор.

— Есть, — согласился, — мне это известно.

Но мы оба знаем, что исключать меня не будут. А Сидерис, убедившись, что её модель поведения на меня не действует, решила сменить тактику.

— Хорошо, ты защищался. Если ты говоришь правду, и подрался ты сразу с пятью старшекурсниками...

Она на секунду сбилась, поняв, насколько это фантастично звучит.

— Всё было именно так, — уверенно подтверждаю.

— То наказание можно и смягчить. Если ты раскроешь других участников драки.

Развожу руками:

— Как я и сказал, я не знаю имён.

Красивое лицо женщина выразило скепсис и недовольство.

— Ты подрался с ними и даже не знаешь, кто они? Я не первый день живу, Дмитрий. Драки всегда происходят по какой-то причине.

Киваю.

— Всё верно. Причина была. Один из них хотел защитить честь старосты моего класса.

Дана задумалась, вспоминая, а затем с подозрением на меня посмотрела.

— Давыдов? Ты не смог бы справиться с его компанией.

Пожимаю плечами.

— Детина хорошо получил в лоб, кто-то из них хорошо так — в челюсть. Сам... Давыдов, если это действительно он, в нос.

— Сиди здесь, — приказала директор и вышла.

Вернулась через минуту и вновь села в кресло. Ага, вызвала парней на разговор.

— Значит, не поделили девушку, понятно. Почему ты согласился на драку?

Вздохнул.

— Я не соглашался. Это была самозащита.

— Дмитрий, не морочь мне голову. Если тебя пригласили отойти поговорить, ты не мог не понимать, чем это закончится.

Но я лишь снова пожал плечами.

— А меня отойти поговорить и не приглашали. Меня попросила о помощи одноклассница, заведя в ловушку, — без зазрения совести сдал дурочку.

Потому что в следующий раз она так позовёт кого-нибудь, кто не сможет дать отпор. И в процессе избиения бедолаге случайно прилетит так, что на всю жизнь останется травма. Поэтому деваха — дура, а её поступок — не безобидная шалость.

— Кто?

Я, помучив память, назвал фамилию.

— Лесицкая. Ирина Лесицкая.

Мало нам врагов внешних, так ещё и сами себя калечим. И не надо рассказывать, что в тепличных условиях растут слабаки. Слабаки растут прямо сейчас. Половина — шакалы, способные только кучей на одного, а другая — запуганные и травмированные трусы. Нормальные сильные личности — единицы, слабо влияющие на общую картину, да и среди этих есть задравшие нос уверенные в своей исключительности кретины.

Сидерис ещё какое-то время меня разглядывала, прикидывая, можно ли получить с такого разговорчивого и красивого парня что-нибудь ещё.

— С общественным мнением что делать будешь? Нет, не так. Справишься?

Улыбаюсь и киваю:

— Справлюсь.

— Тогда свободен, — отпустила меня директор.

А что она сделает? Вызовет родителей в школу? Ну так это будет только после предметного разговора с Давыдовым и компанией. Пока же я могу идти на урок. С опозданием, но это мелочи.

Жаль лишь, мои действия ни на что не повлияют и ничего не изменят. Система такая, какая есть, и госпожа Сидерис часть этой системы. Капитан Смирнов рассказывал мне, как это работает, с точки зрения офицеров. Если к лейтенанту не приходит тот, кого избили, то приходит тот, кто бил. И подаёт свою версию. Те, кто сильнее всех на словах клянутся, что они никогда ничего не рассказывают, самые первые стукачи. Потому что в воровских понятиях нет справедливости. Понятия нужны, чтобы ушлые уроды пользовались ситуацией и возвышались над дураками. А дураки — это все, кто молчаливо поддерживают понятия, считая, что сохраняют статус-кво.

Там, в будущем, перед самым поражением, мы очистили свою страну. Империя образца две тысячи двадцатого была другой. Война вычистила гниль, выжгла калёным железом, а мы чистить помогали. Вредителей, по глупости или умыслу, и ублюдков, что в такое время пытались наживаться, лишали всего и отправляли работать. Возмещать нанесённый ущерб. Всё для фронта, всё для победы. Эти слова не были для нас просто лозунгом. Мы рвали жилы, борясь за выживание. Боевой дух был высок, сплочённость такая, какой не бывало раньше. Да только обескровлена уже была моя страна и мой народ. Обескровлена и обессилена. Война уже была проиграна. Злая ирония. Если бы не был нанесён удар по Петрограду, если бы не погибла семья Романовых, война закончилась куда раньше. Не смогли бы мы так быстро вылечиться от гнили.