Вопреки друг другу (СИ) - Анкай Виктория. Страница 19

Плевать, переживу. Но теперь я точно не уволюсь…

Вероятно, Антон надеялся, что после двух ночных смен подряд я передумаю. Да и я сама, наверное, подсознательно боялась этого…

Однако мне неожиданно даже понравилось работать по ночам — отсутствие начальства (мастер не в счёт, ибо Иван Ильич оказался мировым руководителем смены), негласное правило не носить дурацкую кепку и ходить в любой удобной обуви вместо тяжеленных ботинок, возможность гонять чаи и кофе на каждом перекуре… Да и общая непринуждённая атмосфера, царившая в коллективе, разительно отличалась от строгой суровой обстановки дневных смен.

Я наконец-то познакомилась почти со всеми девчонками. Во вторую ночь привезла из дома чашку и банку растворимого кофе, пожертвовала пару кроссовок для себя любимой, по примеру остальных засунула в уши наушники с любимыми песнями…

Что бы там ни утверждал Тоха, а многие барышни помимо меня имели длинные наманикюренные ногти, которые днём приходилось прятать под рабочими перчатками. И это тоже служило несомненным плюсом условиям труда — пусть хоть ночью, но здесь вполне реально работать с относительным ощущением себя человеком.

А ещё я убедилась в том, что Антон был в чём-то всё-таки прав — слухи и сплетни здесь действительно любят. Не то чтобы прям все, но те, кто сам не сплетничает, с удовольствием прислушиваются к тем, кто с азартом пересказывает последние новости компании, как цеховые, так и административные. Слухи про жену управляющего, как я поняла, здесь и правда ценились особо высоко…

Спустя пару недель я вполне освоилась. Прочитала половину талмуда, даже что-то поняла и запомнила оттуда, часть мне показывали и объясняли наглядно. Раз в две смены Иван Ильич подзывать меня к себе, в течение получаса бубнил про технику безопасности на производстве, я подписывала очередные бумажки и снова шла на своё рабочее место.

Я перестала так остро реагировать на сидение на неудобной жёсткой табуретке перед экраном в качестве ученицы, хотя к концу смены задница ощутимо ныла — всё-таки у остальных контролёров были удобные офисные кресла, которые можно настроить по высоте и расслабить затекающую спину. А вот с переборкой паллетов я так и не могла смириться ни душой, ни телом — никогда не считала, что физический труд облагораживает человека…

Но хуже всего было в те смены, когда случался так называемый перевод — на одной из линий заканчивалась бутылка и, после небольшого простоя, начинался запуск новой продукции. Ад просто…

Цех будто сходил с ума, а меня, как самую незанятую, отправляли наверх, в эту жуткую жару, для того, чтобы поднимать и выстраивать ровными рядями первые неудачные партии бутылок, выезжающих из печи обжига. Стекло билось прямо на лере, в руках; вокруг вырастали горы осколков, а одно неосторожное движение руки могло заново уложить несколько квадратных метров только что выровненной и выставленной на широком конвейере тары. И весь процесс приходилось повторять снова и снова, обливаясь литрами разъедающего кожу и глаза пота и мысленно умываясь бессильными злобными слезами. После практически непрерывных двенадцати часов в подобных условиях я чувствовала себя заново родившейся, уходя из цеха в душевую…

Спустя месяц пришла ещё одна новенькая, и меня, наконец, определили на линию как самостоятельного работника. Сидя в удобном кресле без возможности поболтать с наставницей и провожая глазами бутылку, я едва не засыпала. И иногда сама просилась наверх приглядывать за порядком на лерах, ибо уснуть на рабочем месте считалось самым страшным преступлением контролёров.

В целом я ловила себя на мысли о том, что всё оказалось не так уж и плохо, и здесь, вопреки засевшим в памяти словам Антона, вполне себе можно работать…

Тоха злился. Первые две недели действительно искренне. А потом, скорее всего, просто принципиально не хотел уступать свои позиции…

Несколько раз он приходил в цех, стоял на балконе в своём деловом костюме, абсолютно неуместном среди синих комбинезонов работников, опёршись на перила, и наблюдал за мной. Старательно делала вид, что не замечаю его пристальный недовольный взгляд…

Дома же именно он сам делал вид, что не замечает меня. И у него это отлично получалось — я всё больше и больше чувствовала смутную вину… И даже в глазах сына, с которым я теперь могла проводить больше времени чем раньше, мне чудилось осуждение…

Однако жить под одной крышей и бесконечно дуться друг на друга оказалось тяжело. Особенно сложно было после ночи в одной постели по очереди задерживаться в ванной на лишние десять минут, выходить оттуда с дурацким выражением лица и подозрительно блестящими глазами и делать вид, будто мы оба не понимаем, чем каждый из нас там занимается…

Ужины тоже давно проходили в разных комнатах: я — на кухне, Тоха — в комнате за ноутом. Спасибо хоть от моей стряпни не отказался…

Глупо же! Мы же взрослые люди в конце-то концов! Ну почему обязательно вот так?! Ну что это изменит?! Как будто я действительно предательница…

Наверное, если бы я заранее знала, что всё так повернётся в наших отношениях, я бы никогда не пришла в эту дурацкую компанию работать. Пусть бы сидел там один… А теперь поздно. Я уже просто не могу повернуть назад… Ну по крайней мере не так быстро.

*12*

Но держаться получалось всё труднее с каждым днём…

Никогда не думала, что Антон может быть таким со мной — равнодушным, отстранённым, безжалостным даже…

…В какой-то момент я всё-таки не выдержала.

Кусок совсем не лез в горло, Славка уснул на удивление быстро, посуду я уже полчаса как помыла, в соцсетях тоска смертная, на коньяк смотреть тошно…

Ну ведь не может же так продолжаться вечно?! Я же знаю, что Тоха тоже хочет помириться, просто не знает как…

Это ведь просто нереально — столько времени избегать друг друга, живя под одной крышей! Я же не железная, в конце концов… Мне, как и любой женщине, нужно как минимум восемь объятий в день, мужское плечо для засыпания в постели, похвалы и комплименты, да обычное человеческое общение наконец!

И нормальный секс… Ибо последние полторы недели от мысли о том, чтобы уединиться перед сном, становится до отвращения тошно и почему-то жалко себя до истерики…

Идиотизм.

Господи, Антош, ну как мы дошли до всего этого?.. Наверное, я уже почти жалею…

И безумно хочу к нему… Прямо сейчас…

Решившись окончательно, вытерла слёзы, поднялась стула. Прошла в ванную…

Отражение в большом зеркале выглядело так себе — искусанные губы, зарёванные глаза, заколотые пучком нечёсанные мокрые после душа волосы…

Умылась ледяной водой, сняла заколку и прошлась расчёской по спутанным прядям, скинула халат, оставаясь в одной сорочке… Глупо, да. Но мне больше нечего ему предложить, кроме себя. Хотя, как выяснилось, его потребность во мне гораздо меньше, чем моя в нём, раз я не выдержала первая…

Глубоко вздохнула, бросила последний взгляд на себя в зеркало… Если Антон сейчас оттолкнёт меня, то я просто не знаю, что буду делать. Наверное, правда уволюсь и вернусь в свой магазин…

Тихонько прокралась по коридору, заглянула в комнату…

Но Антона там уже не было — ушёл в спальню.

Ну тем лучше, наверное. Была не была…

Тоха не спал. Даже свет не выключил, просто сидел на покрывале со своим неизменным мобильником в руках. Поднял удивлённые глаза на меня, отрывая взгляд от экрана…

Бросилась к нему. Обняла со спины, прижалась щекой к плечу, вдыхая привычный аромат дезодоранта и неожиданно остро понимая, как мне не хватало вот этого вот контакта… Ощутила мгновенную дрожь и напряжение мужского тела, отзывающегося на мои прикосновения, едва не застонала от этой простой способности касаться и трогать…

— Антош… Прости меня… Я больше так не буду… Я уволюсь… — я шмыгнула носом, и на серую хлопковую футболку ожидаемо капнули слёзы. — Хочешь, прямо завтра…