Похититель снов (СИ) - Лоухед Стивен Рэй. Страница 37

Теперь ему становилось ясно, что никакая это не добродетель, а простое честолюбие, глупое пламя, поглотившее почти все его лучшие качества. Сострадание, великодушие, радость, даже любовь — все он скормил огню честолюбия, и чуть не сгорел в этом огне сам. И что принесли ему его усилия?

Ничего, что имело бы настоящее значение. Ничего, что могло бы остаться после него. Все сгорело. Удивительно, что у него вообще сохранились какие-то человеческие чувства. Слишком многое уже сгорело в огне, который он сам же и разжег.

Годы учебы, работа, стремления — все напрасно. В результате — пустота, и эта мысль приводила его в ужас.

Долгое время он убеждал себя, что единственный успех в жизни достижим только за счет научных достижений. Как ученый, он доверял только тому, что мог увидеть и изучить. «Если это нельзя измерить, — сказал ему однажды профессор, — об этом не стоит и думать».

Он слепо купился на эту пустую философию, как и многие его молодые коллеги, хотя они называли ее по-разному и облекали в альтруистическую риторику. Он убедил себя, что цели его исследований полезны для человечества и поэтому достойны уважения. Но в списке этих целей никогда не значилась настоящая забота о ближних. И никакие это были не цели, а просто вехи на его личном пути к успеху.

Главный вопрос, занимавший его сейчас, заключался в том, что именно он сделал со своей жизнью? Стоило ли тратить на это время?

Спенс вынужден был ответить: к сожалению, нет. Перебирая факты, приходилось признать: это был такой длительный запой ради самовозвеличивания. Никому от этого не стало лучше. Погоня за славой сделала его эгоистичным угрюмым типом.

Короче говоря, он прожил жизнь, не стоившую того, чтобы ее прожить. Спенс со свойственной ему логикой и хладнокровием рассмотрел итог своей жизни и удивился, зачем так сильно стараться спасать такую никчемную вещь?

Чувство стыда, чувство вины облекали его плотным покровом. Никогда в жизни он не чувствовал себя ни в чем виноватым. А в том, что он пришел к таким выводам, когда уже невозможно ничего исправить, виделась злая ирония судьбы.

Он смутно вспомнил молитву, вознесенную в отчаянии, когда он бродил по марсианской пустыне. Сейчас слова этой молитвы вернулись к нему, словно насмехаясь над тем, что в его жизни зиял еще один пробел — отсутствие веры во что-либо, кроме человеческой изобретательности. Смотри-ка, казалось, говорил его призрачный обвинитель, вон как крутится! Умирать не хочет!

Обычно пред концом всякое существо готово уцепиться за любую соломинку. Ну и где, о неразумный, твое достоинство? Где уважение? Это все твоя самость! Нет сил даже с собой покончить!

И как ты с этим жил? А еще смеешь взывать к тому, в кого никогда не верил, кого никогда не признавал! Ты жил по собственным убеждениям, ну вот теперь и умирай с ними.

Спенс почувствовал холод в груди, словно ледяная рука сжала его сердце. Наверное, он желал бы, чтобы все сложилось иначе, но следовало признать: незримый обвинитель прав. Впервые в жизни Спенс увидел себя таким, каков он есть. Зрелище вызвало отвращение. Он очень хотел, чтобы все случившееся как-то повернулось вспять, чтобы ему дали второй шанс. Однако надежда умирала, не успев родиться. Второго шанса не будет. Никто не придет на помощь, никто ничего не изменит…

Вот в таком состоянии безжалостного самоанализа Спенс и вошел в город.

Глава 5

В том, что это город, Спенс не сомневался. Он не заметил, как на последних пройденных им километрах свод пещеры уходил все выше. К тому времени, как он подошел к окраине поселения, он уже не мог разглядеть купол над головой. Это неудивительно — он брел, уже не обращая внимания на окружающее, и вдруг освещение впереди изменилось. Спенс поднял глаза и обнаружил, что стоит перед странным скоплением строений.

Если бы от него потребовали описать то, что он увидел, первое, что пришло ему на ум — это термитник. Он вспомнил рисунок внутренней части такого сооружения из учебника энтомологии, и, глядя на странные, вытянутые и плавно изогнутые структуры, он, прежде всего, вспомнил этот рисунок. Но первое впечатление обманчиво. Чем дальше он вглядывался, тем отчетливее понимал: ничего подобного он никогда не видел. Изящные переплетенные строения глаз воспринимал с трудом, настолько непривычен оказался их вид. Но никакого намека на то, кто мог здесь жить, они не давали.

Спенс воспринял открытие почти спокойно, не выказывая восторга исследователя, которому открылся, наконец, Эльдорадо, или палеонтолога, случайно наткнувшегося на остов неизвестного ящера. Ничего похожего на восторг, который вызвало в нем обнаружение оттиска стопы в камне.

Он просто застыл, как вкопанный, в недоумении качая головой. Открытие оказалось слишком масштабным, чтобы сознание приняло его сразу. Он не знал, как реагировать. Придя в себя, он ступил на извилистые тропинки среди похожих на ульи жилищ, под кривыми сводами и над полузасыпанными норами. Вскоре он безнадежно заблудился в клубке изгибающихся, переплетающихся форм, как маленький ребенок в заколдованном лесу.

Свет давал все тот же лишайник, облепивший стены жилищ. Спенс двигался, словно в эльфийском мире, пронизанном магией и наполненном шепчущими голосами. Только вместо голосов его сопровождало эхо собственных шагов, когда он проходил мимо изогнутых стен.

Из чего построен город? Из какого-то неведомого, довольно твердого разноцветного материала. Красные, оранжевые, фиолетовые и коричневые жилища образовывали сложнейшую цветовую гамму: здесь были все оттенки охры и сепии, характерные для Марса, но встречались и пурпурно-красные тона, цвета ржавчины и маренго, и все это мягко переливалось в слабом свете.

Его окружали проемы и отверстия, которые он принял за окна и двери. Только форма у всех была разная, зато они прекрасно вписывались в кривизну стен, частью которых являлись. И по-прежнему Спенс не мог представить, как выглядели местные обитатели.

Он сунулся в несколько «домов» и не увидел вообще ничего, что могло бы подсказать ответ. Внутренние стены помещений точно также изящно изгибались, как и внешние, и в них было совершенно пусто. Спенсу даже показалось, что полы в «комнатах» тщательно подметены.

Блуждая в состоянии странного благоговения по городу, он наткнулся на широкую извилистую дорогу между двумя рядами высоких строений. Про себя он назвал это главной городской улицей. По обеим сторонам «улицы» стояли довольно высокие строения. Некоторые из них соединялись над ним извилистыми арками или закрытыми галереями. Он подумал, что если пойти этой дорогой, она, наверное, выведет его в центр города. Так и оказалось.

Примерно через час своих странствий он стоял, моргая, в центре широкого пространства, со всех сторон окруженного зданиями причудливой архитектуры. Чуждая восприятию красота этого места ошеломляла. Он подумал, что марсиане, каким бы обликом они не обладали, наверное, были элегантной и миролюбивой цивилизацией. При этом он ни разу не задумался о том, что может встретить здесь кого-нибудь. Все, что он видел, указывало на цивилизацию, давно прекратившую свое существование.

Он присел отдохнуть на гладкий грибовидный выступ, один из многих, попавшихся на глаза. Зрение подводило: пейзаж вокруг плыл и распадался на отдельные составные части, голова кружилась, видимо, сказывалось обезвоживание. Он представил себе группу будущих исследователей, как она бродит по тем же улицам, натыкается на его кости и принимает его за последнего оставшегося марсианина.

Спенс сидел, с трудом удерживая ускользающее сознание, и тут взгляд его упал на один из ульев на площади, стоявший отдельно от других. Строение почему-то показалось ему важным, хотя оно не особенно отличалось от других. Его можно было с большой натяжкой назвать холмом или куполом, стены которого на некоторой высоте превращаясь в отдельные отсеки.

Некоторое время Спенс тупо разглядывал сооружение, потом голова его свесилась на грудь, он соскользнул с выступа, на котором сидел, упал на бок и заснул…