Никто, кроме тебя (СИ) - Селезнева Алиса. Страница 25

С Верой мы общались в основном по WhatsApp. Во время сессии она всё больше смахивала на привидение, но не тем, что стала бледной, худой или полупрозрачной, а тем, что появлялась и исчезала совершенно незаметно для окружающих. В день последнего экзамена я с трудом затащила её в студенческий буфет и уговорила выпить со мной чашку горячего шоколада с пирожным. Хрупкая ниточка симпатии в наших отношениях всё ещё присутствовала, и где-то в глубине души я чувствовала, что не рвалась она только благодаря внезапной кончине Николая Андреевича. Словно из-за его смерти Вера приняла меня и, если не в клуб друзей, то хотя бы в общину приятелей, с которыми можно поддерживать отношения во имя схожих утрат.

С Романом мы больше не созванивались, а, если и переписывались, то исключительно по делу и в самых крайних случаях. Я не стала питать напрасных иллюзий по поводу того, что он испытывает ко мне какие-то особые чувства. Скорее всего, приглашение в «Макдоналдс» и поздравление с Новым годом были продиктованы его жалостью ко мне. Наверное, Роман просто решил поддержать меня в трудную минуту, а, проявив человеческое участие, зажил обычной жизнью. Повышение стоимости жилья мы не обсуждали, но я из-за столь низкой цены чувствовала себя крохоборкой. Уговор заморозки старой арендной платы заключался в заботе о Псе, но Пёс канул в лету, и жить так дальше мне не позволяла совесть, поэтому я взяла за правило самостоятельно оплачивать коммуналку, скидывать ему чеки и подыскивать девушку для заселения в комнату Николая Андреевича.

По поводу последнего предложение Роман обещал подумать, а вот на просьбу о передаче одежды своего тестя в пункт помощи бездомным согласился сразу, отчего я и задержала Веру после экзамена, надеясь вернуть её в волонтёрство.

– Чей телефон тебе надо? – подруга округлила свои и без того круглые зелёные глазищи так, словно впервые в жизни слышала имя «Илона».

– Ну, как ты не помнишь?! – цокнула я. – Пункт приёма. Маленькая такая, с короткой стрижкой, полненькая. По говору будто с Украины.

– Я с ней больше не общаюсь.

– Почему?

– Не общаюсь и всё!

– Ты так протестуешь что ли?

– Протестую? – Вера усмехнулась и покачала головой. – Нет. Просто я больше никому помогать не собираюсь. По крайней мере, на безвозмездной основе.

Распрямив плечи, я откинулась на спинку стула. Вера принялась размешивать сахар деревянной палочкой с такой силой, что забрызгала шоколадом всю скатерть.

– Знаешь, кто в нашей семье был самым добрым? – спросила она, глядя на лоснящийся жиром беляш, который купила вместо корзиночки с кремом.

Я хотела сказать: «Ты», но сдержалась, понимая, что любые мои слова ей сейчас совершенно ни к чему.

– Папа. – Вера подняла на меня глаза, превратив их в две узкие щелочки. – По выходным вместо того, чтобы отдохнуть или сводить меня в цирк или маму в кино, он тащил нас в какой-нибудь собачий приют, чистил там клетки, водил собак на поводке, чинил будки или мастерил навес. Он первым бежал, если кому-то из соседей или коллег по работе требовалась помощь. Ремонтировал утюги, розетки, поднимал наверх тяжёлые сумки с продуктами, вытаскивал коляски из автобусов. А теперь спроси, кто помог ему?

Ладонь Веры сжалась в кулак, и отросшие ногти с силой воткнулись в кожу.

– На заводе, где он отпахал двадцать лет, кое-как собрали двенадцать тысяч, и в доме ещё пять. А он, оказывается, погиб, вытаскивая какого-то… – Вера прикрыла глаза и сжала в кулак вторую руку, – какого-то парня нашего с тобой возраста, а тот даже на похороны не пришёл.

– Может быть, в это время он лежал в больнице и просто не мог.

– Нигде он не лежал. – В голосе Веры прозвучало отчаяние, смешанное со злобой. – Ты и сама это знаешь. Сто раз поможешь – забудут. Один откажешь – станешь сволочью, скотиной и волком в овечьей шкуре. Люди доброту быстро забывают, а вот плохое помнят долго, потому что плохое помнить выгоднее. Потому что благодаря этому появляется возможность лишний раз себя пожалеть.

Повернув голову, я посмотрела на штору, которая висела за нашими спинами. Часть ткани спала с крючков и торчала в воздухе неаккуратным комом. Похоже, кто-то хотел открыть окно да не рассчитал силы.

– И не говори мне про добрые дела, ад, рай и про то, что нам обязательно где-нибудь что-нибудь зачтётся. Ничего там нет. Ад и рай находятся в нашем мире.

В сложившейся ситуации самым мудрым с моей стороны было промолчать. Мне не хотелось спорить с Верой, потому толку от этого всё равно бы не прибавилось. В споре редко рождается истина, но всегда портятся отношения, а наши и без того болтались на тонкой ниточке.

Убрав в целлофановый пакет беляш, Вера встала из-за стола. Я поднялась вслед за ней, и мы, одевшись, дошли до выхода из корпуса вместе.

На улице по-прежнему свирепствовали крещенские морозы. Пронизывающий до костей ветер дул прямо в лицо и поднимал в воздух серебристые клубы снега. Махнув на прощанье рукой, Вера подошла к своему парню. Он как обычно ждал её у ступенек, привалившись к излюбленному красному мотоциклу.

Натянув шапку на уши, я торопливо направилась к остановке. Сегодня мне предстоял ещё один одинокий вечер.

За сессией пришла неделя каникул, на три дня из которых ко мне приехала бабушка. Мы много гуляли по улицам, болтали на малозначимые темы и смотрели старые советские фильмы. Об Эдике и Эмиратах бабушка не рассказывала, а я не спрашивала, подозревая, что ничем хорошим для мамы эта поездка естественно не кончилась.

В последний день её мини-отпуска мы собрали вещи Николая Андреевича и вместе с консервами Пса отвезли Илоне. Её номер мне удалось найти, пролистав долгую переписку с Верой. Илона по своему обыкновению приняла всё. Она, по-видимому, относилась к числу тех людей, которые умеют радоваться любой, даже самой незначительной мелочи, а потому торжественно пообещала, что сумеет пристроить каждую привезённую мной вещь.

А ещё неделю спустя я уже сама развернула в жёлтой многоэтажке пункт приёма вещей для бездомных. Никаких особых усилий для этого не требовалось. Я всего лишь напечатала несколько объявлений и развесила их у дверей подъездов в специально отведённых местах, предварительно договорившись со старшей по дому. Кто-то из соседей воспринял моё предложение с энтузиазмом, кто-то покрутил у виска, обозвав дурой, а кто-то молча оставлял пакеты с одеждой у дверей квартиры №217.

Январь перетёк в февраль без особых потрясений, и, как-то раз зайдя в местную «Пятёрочку», я заметила ту самую женщину в сиреневом берете. Правда, теперь она была одета в старую цигейковую шубу и серую вязаную шапку. В корзине её на самом дне покоились лук, картошка, пачка макарон и несколько банок шпротного паштета. Все вещи лежали аккуратно, да и сама она была аккуратной, по крайней мере, никакого запаха от неё я не чувствовала. Мой интерес подогревало другое: складывая что-то в корзинку, она всё время оглядывалась, а не наблюдает ли кто за ней, и, пройдя мимо кассы, незаметно бросила в карман большой «Сникерс».

Сердце моё скрутила жалость. Я не смогла выдать эту женщину, а, поравнявшись с продавщицей, положила на ленту точно такой же батончик.

– Пробейте, пожалуйста, – попросила я, – и заберите обратно. Одна… Один из ваших покупателей, ушёл не заплатив.

Продавщица, молча считав штрих-код батончика, бросила его к собратьям по упаковке. По взгляду, направленному в сторону женщины в цигейковой шубе, я поняла, что она догадалась, кто тот самый покупатель, но шум поднимать не стала.

Уже вечером, много часов спустя, решая одну из «шабашек» для первокурсников, я наконец озвучила те слова, которые так и не сказала Вере: «Иногда нужно помогать не ради того, чтобы получить что-то взамен. Иногда надо помогать просто потому, что мы люди…»

Февраль неумолимо бежал вперёд и останавливаться не собирался. Он выдался морозным, ветреным и богатым на метели. Солнце за последние четыре недели выглянуло всего три раза, а сосульки на крышах домов, казалось, в этом году и вовсе не планировали расти. Близился мой день рождения. Он приходился на самый последний день зимы. Мама рассказывала, что февраль две тысячи одиннадцатого выдался снежным, и весна тогда наступила очень поздно.