Никто, кроме тебя (СИ) - Селезнева Алиса. Страница 35

– И что сказал этот Константин Симонов?

– То, что мы оба с тобой и так знаем. Ты пониже ростом и помладше раза в два*.

Продолжать начатый разговор дальше я не стала. Роман выглядел сердитым, и мне меньше всего хотелось попасть ему под горячую руку.

– Тебе есть чем заняться? – спросил он, как только мы оказались дома.

Я недоумённо хлопнула ресницами.

– Уроки, контрольные твоих лодырей-однокашников, обед на завтра?

– Ну, в этом смысле мне всегда есть чем заняться.

– Ну, и хорошо. – Роман скинул куртку и, повесив её на крючок, прошёл в ванную и тщательно вымыл руки. Так, словно готовился к операции либо хотел смыть с себя что-то въевшееся и неприятное – Мне надо сегодня поработать.

– Поработать? – Я взглянула на часы. Большая стрелка указывала на число «одиннадцать», и от этого мне стало страшно. Вдруг он сейчас сорвётся и уедет в свою больницу.

– Хочу закончить одну статью. Высшая категория сама себя не подтвердит.

Я кивнула и, отдав ему ноутбук, ушла к себе, но спустя час вернулась обратно. Ни одной строчки за это время в его статье не прибавилось. Роман сидел на диване и тёр переносицу. Глаза его были закрыты, а кожа между бровями по цвету могла переплюнуть даже самый яркий гранат. Опустившись рядом, я убрала ноутбук и обняла его за плечи.

– Ты думала о том, что будет через пять или десять лет?

Его вопрос прозвучал глухо. Я сглотнула и помотала головой.

– Нет. Но, надеюсь, что к тридцати у меня будет работа в какой-нибудь приличной фирме и зарплата тысяч так в двести.

Он улыбнулся. Чисто технически. Губами. Глаза же оставил серьёзными.

– А с нами? У меня появятся седые волосы, а морщин станет ещё больше, чем сейчас. Через пять-десять лет мы будем выглядеть, как отец с дочерью.

– Я уже говорила: мне это неважно.

– А что скажет твоя мать?

– Моя мать скажет очень много, но у неё сложный характер. Она в любом случае найдёт к чему придраться.

– А твои подруги? Я сегодня впервые заметил, как на нас смотрят. Особенно на тебя. С жалостью и осуждением. Поэтому, может, пока мы не очень сильно друг к другу привязались…

Приложив палец к его губам, я не позволила ему закончить.

– Не знаю, как ты, а я уже очень сильно к тебе привязалась. А ещё мне не привыкать слушать сплетни. Обо мне много болтали и будут болтать. Как меня только не называли: и волком в овечьей шкуре, и лгуньей, и человеком, который гнобит всех без разбора… Ты знаешь, что меня выгнали из общежития за аморальное поведение? Я именно поэтому к Николаю Андреевичу и пришла. Он тебе не рассказывал?

– Тебя за аморальное поведение? – На этот раз Роман улыбнулся и глазами тоже.

– Не веришь? А вот все остальные поверили и перестали со мной общаться. Одна только Вера и осталась. – Вспоминать прошлое было по-прежнему больно, но сейчас я, по крайней мере, могла рассказывать о нём без слёз. – Какой-то парень разбил окно и, прокричав моё имя на всю улицу, почти влез в общежитие. Это моя соседка по комнате постаралась. Я на неё коменданту нажаловалась, вот она и отомстила.

– Понятно. – Роман приблизил меня к себе и зарылся носом в волосы.

– Но, знаешь, я уже не жалею. Наверное, так надо было, чтобы я нашла тебя. Нашла Николая Андреевича. Если бы мне тогда не было так плохо, сейчас бы не было так хорошо. Всё взаимосвязано.

– Я не за себя переживаю. Мне не девятнадцать. Я многое повидал и просто не хочу, чтобы потом, став старше, ты пожалела.

Вывернувшись из объятий, я положила ему руки на плечи.

– За этим тоже можно наблюдать с разных точек зрения. – И, многозначительно посмотрев на потолок, я придала своему голосу важность Андрея Борисовича Карандышева. – Мне вот уже девятнадцать, а тебе всего тридцать девять.

Громко рассмеявшись, он посадил меня к себе на колени. Этой ночью мы снова уснули в обнимку.

________________________________

* строчка из песни Виктора Королёва «За твою красивую улыбку»

Глава 21

Мне не девятнадцать. Мне гораздо меньше. На год, на два, а может, и на все три. У меня густые, светлые волосы, которые вьются до самой поясницы. Я стою у стены. Рядом за столом сидит Николай Андреевич. Он выглядит бодрее и здоровее, нежели при нашей последней встрече и просит меня подойти к окну. Я не хочу, но подчиняюсь. Я привыкла его слушаться. На улице зима. Белая и пушистая. Снежинки падают с неба и, кружась одна за другой, будто танцуют вальс, а там, внизу, на земле огромными буквами искрится надпись: «Давай мириться». Впереди маячит что-то ещё. Возможно, имя, но я не могу его прочитать. Тяну вперёд шею, но оно ускользает всё дальше. И я просыпаюсь, так и не узнав, что это значит...

Приоткрыв правый глаз, я увидела Романа. Точнее, его спину. Точнее обнажённую спину. Он сидел на краешке дивана и одевался. Не желая подглядывать, я тут же зажмурилась и, перевернувшись на живот, спрятала лицо в подушку.

– Да хватит тебе уже в недотрогу играть, – запричитал мой внутренний голос, и я явственно почуяла в нём интонации, с которыми обычно говорила мама, когда отчитывала меня за тот или иной проступок. – Рано или поздно это всё равно случится.

Рано или поздно? Скорее всего, поздно…

Вчера исполнилась ровно неделя с тех пор, как Роман перевёз в квартиру Николая Андреевича свои вещи, и каждый из этих семи дней Вера не уставала напоминать мне, какое железобетонное у него терпение. Терпение, которое, по всей вероятности, вчера дало трещину.

Всё начиналось как обычно. С поцелуев. Мне нравились его губы. Горячие. Властные. Мягкие. Приятные на вкус. Я давно научилась доверять им и всегда слепо повторяла за ними каждое движение. Повторяла до той минуты, пока Роман не коснулся моей шеи, пока не укусил за мочку уха. Пока не оголил плечо.

– Света… Любимая моя. Моя любимая.

Сердце пропустило удар, и на мгновение я забыла, как дышать. Роман впервые за два месяца назвал меня любимой. Я словно услышала заветное слово «люблю». Но даже это не придало мне смелости. Я не ощущала ни того самого голода, ни жара в теле, ни приятного покалывания внизу живота, о которых без устали твердила Вера. Ни-че-го. И это вновь навело меня на мысли о какой-то неправильности.

Я не оттолкнула его. Не выставила руку вперёд. Но крепко зажмурилась и, отвернув голову, превратила ладонь в кулак. Инстинктивно. И тогда всё закончилось, едва начавшись.

Когда я открыла глаза, он уже не целовал меня, а сидел, облокотившись на подушку.

Слово «прости» мы сказали хором.

А потом на меня лавиной обрушилось чувство вины, и так некстати на ум пришла фраза про крепость. Я была плохой крепостью. Совсем плохой. Крепостью, которая никак не хотела сдаваться.

– Прости, – снова произнесла я, чувствуя, как стыд дотла сжигает щёки.

– Это я виноват. Напугал тебя тогда.

– Просто, наверное, нужно больше времени. Я и сама не понимаю, почему так происходит. Но, если хочешь, уйду в свою комнату.

– Останься. – Он прижал меня к себе, и моя голова снова оказалась на его груди. – Я подожду, а ты просто дай знать, когда будешь готова.

Не зная, что ответить, я неуверенно кивнула, и тогда он взял меня за руку, и наши пальцы переплелись.

– Ты ведь не думаешь, что я брошу тебя после того, как всё случится?

‒ Нет. Конечно нет.

Фальшь в моём голосе сквозила за километр, но Роман не произнёс ни слова и минут через пять уснул. Я же ворочалась с боку на бок ещё полночи, а утром разрешила себе встать с кровати только, когда в замке повернулся его ключ. Больше всего я боялась, что он продолжит начатый разговор вечером.

Сегодня на занятия Вера пришла одной из первых. Она сидела в начале ряда и как будто ждала меня. Как обычно в любимом белом пуловере с длинными рукавами и вырезом на полгруди. «А глаза у неё красные, ‒ подумала я, когда примостила между нами сумку. ‒ Плакала всю ночь или просто не выспалась?»