Невольница: его проклятие (СИ) - Семенова Лика. Страница 15

Неожиданно я поймала себя на мысли, что никогда его не разглядывала. Я видела человека, который меня пугал, но никогда не различала деталей. Лишь глаза. Знаю, что они такие же желтые, как у меня. Это все.

Де Во повернулся, сделал последнюю затяжку, затушил сигарету в пепельнице.

— Как ты себя чувствуешь?

Вновь странный вопрос. Я привыкла слышать такие вопросы от его ядовитого брата, но они всегда звучали как издевка, как предвкушение беды. Как прозвучали теперь — я просто не понимала.

Он пытливо смотрел на меня и, похоже, я должна была что-то отвечать.

— Сносно.

Вновь молчание. Создавалось противоестественное впечатление, что ему неловко.

— Подойди.

Я похолодела. Если не подчинюсь — все начнется снова. Чего он потребует? Чтобы говорила, как хочу его? Называла господином? Стояла на коленях? Плевать. Теперь я скажу все, что он просит.

Я попытаюсь сказать все, что он просит.

Я судорожно выдохнула и сделала шаг. Еще и еще. Старалась смотреть себе под ноги. Остановилась в паре метров. Я видела лишь его домашние туфли, черные шелковые штаны и полы халата. Шелк зашевелился, де Во приблизился почти вплотную. Теперь я видела его гладкую грудь, край черного рисунка на коже. Слышала его дыхание и понимала, что меня начинает колотить вопреки всем внутренним попыткам собраться. Он коснулся пальцем моего подбородка, заставил посмотреть в лицо. Теперь я снова не различала деталей, просто понимала, что это он, и холодела.

Он зашел за спину, положил руки на плечи и склонился к уху:

— Могу я посмотреть?

Пальцы заледенели. Его ладони казались тяжелыми, будто свинцовыми. Они не давали шелохнуться, затрудняли своим весом дыхание. Зачем он спрашивает, когда вправе делать, что захочет?

Я услышала свой голос, будто со стороны:

— Да.

Де Во стянул с плеч широкие лямки платья, одновременно проводя ладонями. Я слышала, как участилось и потяжелело его дыхание. Платье упало до талии, лямки повисли на согнутых локтях. Он перекинул волосы мне на плечо, обнажая спину. Я чувствовала себя предельно беззащитной. Я всю жизнь привыкла прятать спину. Это значило гораздо больше, чем просто оголиться. Я все еще плохо осознавала, что теперь мне нечего скрывать.

Его пальцы коснулись кожи. Вероятно, следовали тонкому розовому шраму. Еще и еще. Ладони скользнули на плечи, и я почувствовала горящие губы. Волосы щекотали кожу. Он прижал меня к себе и уткнулся носом в макушку. Я чувствовала, что он возбужден, и внутри все холодело.

Он склонился к уху и сжал меня так сильно, что от пальцев, наверное, останутся синяки:

— Я этого не приказывал, Эмма.

Зачем это ему? Я молчала. Не думаю, что нужен какой-то мой ответ.

Я почувствовала, как он подцепил лямки платья и вернул мне на плечи, вновь задерживаясь опаляющими тяжелыми ладонями:

— Поверь, я не хотел этого, — он снова уткнулся в макушку и шумно дышал. — Ты веришь мне?

Он явно ждал ответа.

— Разве это имеет значение?

— Имеет. Ты должна знать. Я не хотел причинять тебе боль, — он выдохнул мне в волосы. — И не хочу.

Я вздохнула, но ничего не ответила. Зачем все это? Он хозяин, который не обязан оправдываться. Не должен оправдываться. Он делает, что хочет и считает себя в полном праве.

Он встал передо мной и подцепил пальцем подбородок, заставляя смотреть в лицо:

— Ларисс совершил самоуправство. Я уже дал понять, что мне это не понравилось.

Шрам на губе, пятно на скуле…неужели он ударил его? Или даже это — тонкий разыгранный спектакль? Не удивлюсь. Меня уже сложно удивить.

Я опустила глаза:

— Ты не обязан оправдываться.

Он неожиданно улыбнулся:

— Мне нравится, когда ты говорить мне: «Ты». Будто я не чужой.

Будто. Верное слово: «Будто». Мне плевать, что он себе придумывает. Мы никогда не станем ближе. Это невозможно.

Он отвел волосы от моего лица, наклонился и поцеловал. Меня окатило уже знакомым запахом амолы, табака и чего-то острого, будоражащего. Теперь я поняла — так пахнет он сам. Я напряглась, понимая, что сейчас все пойдет по уже знакомому сценарию, но, на удивление, его губы оказались нежными. Он будто боялся меня сломать.

Я лишь терпела. Не отвечала на поцелуй, но и не противилась. Просто стояла. Его руки скользили по моей спине. Язык беспрепятственно хозяйничал во рту.

Наконец, он отпрянул, будто ударило током, в глазах блеснули знакомые всполохи:

— Такое ощущение, что я целую статую или куклу.

Я молчала: чего он хотел?

Де Во подхватил меня и впечатал в каменную стену, я даже не успела охнуть. Навис, как хищная птица, и шумно дышал в лицо:

— Скажи мне, неужели он прав?

Теперь стало страшно, но, одновременно, на удивление спокойно — теперь все так, как должно быть. Никому из нас не нужно притворяться.

— Скажи мне: он прав?

Я молчала — не понимала, о чем он говорит.

— Он прав? — де Во привычно ухватил за волосы и натянул, не позволяя мне опускать голову. — Он утверждает, что ты поймешь только силу. Это так?

Я опустила глаза:

— Я не знаю.

Он долго всматривался в мое лицо:

— Или ты из тех, кто, действительно, любит такое отношение? Тебе так нравится? Это будоражит твои чувства?

Он не позволил ответить, впился в мои губы уже совершенно по-другому, жаля, подавляя. Одна его рука по-прежнему тянула за волосы, другая шарила на бедре, задирая платье. Мне было нечем дышать, я задыхалась и ждала, что он вот-вот раздавит меня, впечатав в стену. Щеки саднило от его щетины, накусанные губы уже болели.

Вдруг он замер и просто шумно дышал мне в рот, прижимая к стене всем телом. Наконец, отстранился, зачесывая пальцами волосы:

— Уходи.

Я не сразу поняла. Он повернулся ко мне спиной и повторил, цедя сквозь зубы:

— Уходи.

Глава 21

Я дождался, когда закроется тяжелая створка двери, опустился в кресло и закурил. В паху ломило — со стояком надо что-то делать. Я нажал кнопку селектора на столике и велел немедленно прислать Манору. Без приготовлений и прочей бабьей мути. Сейчас мне было решительно все равно, насколько будет опрятна девка, сосущая мой член. Единственное, что имело значение — это рот.

Я откинул голову на спинку кресла, инстинктивно провел рукой по налившемуся стволу, но так стало только хуже. От желания разрядки глаза лезли на лоб. Минуты казались бесконечными, и когда, наконец, тонкая фигура верийки показалась на пороге, прошла целая вечность. Она все понимала без слов. Поклонилась, скинула платье, просеменила к креслу и с готовностью опустилась на колени. Ее умелые прикосновения вызвали стон.

Приятная, податливая. Ларисс называет ее безмерно глупой, но разве подстилке нужен ум? Подстилка тем и хороша, что не выносит мозг и не заставляет страдать. Не знаю никого другого, кто мог бы заглотить член так глубоко, да еще вместе с яйцами. Манора бесценна, но, несмотря на все бесчисленные достоинства, она не вызывает во мне ничего. Ничего. Я перестаю вспоминать о ее существовании, едва она покидает мои покои. Нет. Даже трахая ее, я не думаю о ней. В этот момент я ни о чем не думаю. Весь мир сужается до пульсирующего члена.

Я зарылся рукой в ее густые жесткие кудри, заставляя заглатывать глубже. Она даже не давилась, а на лице не отражалось страдание, как у других. Черт возьми, может верийки иначе устроены? А может, она заглатывала члены едва ли не с рождения и считала это таким же естественным, как дышать? Ведь их где-то воспитывают, обучают.

Я откинул голову, посмотрел в потолок, в белые каменные своды. Пытался представить другие руки, другие касания, но не получалось даже это. Те касания пронзали током, заставляли забыть, кто я. Заставляли забыть обо всем. Я едва сдерживался, ощущая ее присутствие. Будь она на месте Маноры, я бы точно не смог смотреть в потолок. Сейчас я загонял член едва ли не в искусно сделанный симулятор, который утоляет позывы тела, но не в силах к этому ничего добавить.