Невольница: его проклятие (СИ) - Семенова Лика. Страница 4

— Что теперь с ней? — на мгновение стало жаль эту женщину, она, как и я, оказалась полной дурой. Хотя, какая мне разница — у нее своя жизнь. И, увы, она лучше моей.

— Тебя это, впрямь, интересует? — казалось, это забавляло полукровку. — Сослана на Атол, чтобы не мозолить глаза своему мужу.

Я все еще не хотела в это верить — это слишком подло, слишком расчетливо. Даже для него. Впрочем, разве я могу утверждать, что знаю пределы его подлости? Она безгранична, как вселенная.

Ларисс видел мое замешательство и, кажется, упивался им.

— Я говорил, что в этом доме ничего не происходит без моего ведома. Или ты думаешь, я ушел случайно тогда, когда ты умирала от страха в тени за колонной? Ты наивный кусачий звереныш, несмотря на неплохо подвешенный язык.

Глава 5

Я ощущала себя запертой в стеклянном шаре. Как маленький настырный лабораторный зверек, я перебирала лапками, перекатывала прозрачную сферу, выбивалась из сил, задыхалась, но все время находилась в узилище, как далеко бы не убежала. Все время на месте. Уставшая, вымотанная, раздавленная. Проклятый полукровка лишь с интересом наблюдал, как я трепыхаюсь в толще стекла.

Моя реальность напоминала монтаж старого-старого видео, снятого на широкую прозрачную алидовую ленту. Просто ножницами вырезали середину, соединили начало и конец. Середины моего видео просто не было. Ничего не было. Жаль, нельзя точно так же вырезать мои воспоминания, надежды, чужие руки.

Все тело ломило, вены едва заметно пекло, жгло изнутри, будто вливался смертельный яд.

Я взглянула на Ларисса:

— Это подло… Вы ведь понимаете, насколько это подло.

Он лишь удовлетворенно кивнул, прикрывая темные веки.

— Зачем?

Полукровка по-прежнему молчал, просто смотрел, в глазах плавилось ядовитое золото.

— Зачем вы так со мной? Неужели из-за простых глупых слов? Месть слабой беспомощной женщине…

— Лишь отчасти… Я сделал так, чтобы он не страдал совестью. Это мешает.

Я видела перед собой чудовище, демона из самых черных глубин.

— А вы совсем не знаете, что такое совесть. Неужели у вас нет сердца? Хоть крошечной песчинки на его месте?

Он усмехнулся:

— Жалкая попытка.

— Плевать. Вы же забавляетесь с нами, как с лабораторными животными. С ним тоже. Испытываете свои методы и изучаете реакции.

Он кивнул, сцепив руки на груди и многозначительно прикрывая глаза. Кажется, он соглашался.

— Вы просто могли остановить меня у корвета. Поймали бы с поличным и меня и Вирею. Чего же вам еще? Зачем вы заставили меня надеяться?

— Любая пьеса должна иметь завязку, кульминацию и финал, прелесть моя. А замыслам нужен размах. Не люблю мельчить.

— И сейчас вы довольны?

Он кивнул, вновь прикрыв глаза:

— Почти.

— Так что же сделает вас абсолютно счастливым? Моя смерть?

Он зацокал языком и замотал головой:

— Ну что ты, прелесть моя. Твоя жизнь важна.

— Тогда что?

Он осклабился в улыбке:

— Одна крошечная, совершенно необременительная для любой женщины мелочь, которая украсит это блюдо, как вожделенная вишенка на торте. Нужно лишь потерпеть. Ты умеешь терпеть, прелесть моя? — Он кивнул, сам себе в ответ: — Не слишком умеешь.

— Вы не знаете меня.

Ларисс вновь поцокал языком, и от этого звука меня передернуло:

— Я уже все видел. И, кажется, переоценил. Жаль. Ты такая же, как все, но это оказалось весьма кстати.

Проклятый демон прав. Прав с самого начала. Но меня, вдруг, посетила мысль, что он специально всю дорогу талдычил верный вариант, чтобы я не следовала ему. Из гордости, из немого протеста. Из глупого упрямства. Рискованный, но ювелирно рассчитанный шаг, который позволял манипулировать. Как в старой истине: если хочешь что-то спрятать — положи на самое видное место. Он положил так, что намозолило глаза. Но, когда увидел, что я близка к тому, чтобы сдаться — дал надежду спастись. И я попалась. Но, зачем?

Зачем? Только ли из-за Виреи и мелкой мести? Когда это началось, повода для мести не было.

— Порты — тоже ваших рук дело?

Он покачал головой:

— Это не в моих полномочиях, увы — я лишь подал идею. Не слишком умно полностью полагаться на слова наемников, даже если щедро оплатил их услуги. Наемники — как шлюхи, прелесть моя. Насасывают тому, кто больше платит.

Увы, я знала это, как никто другой. Я приподнялась на локте:

— Вы самое мерзкое чудовище из всех, кого я видела, господин управляющий, — хотелось сказать это стоя, снисходительно прикрыв глаза, но я лишь жалко тянула голову, как овца, выпрашивающая корм. Ничтожно все: и я сама, и мои глупые хилые слова. Впрочем, думаю, он предвидел и их.

— Так ты ответишь мне: кто тебя трахнул? Ну же! Кто из них?

Не было никакого смысла скрывать. Я отвернулась и пробормотала:

— Мартин-Доброволец, — это имя будто испачкало губы.

Ларисс какое-то время молчал, потом сухо выдавил:

— Я это запомню.

— Будто так важно, кто тронул рабыню, которую вправе тронуть каждый.

Он покачал головой:

— Ты ошибаешься. Этот ублюдок нарушил данное слово. А это очень серьезно, прелесть моя.

Мне стало почти смешно:

— Какое совпадение: данное мне он тоже нарушил.

— Порой ценность слова зависит от того, кому ты его даешь. Но могу тебя уверить, что он получит по заслугам. Не сомневайся. — Он с омерзительной заботой поправил тонкими пальцами грязное пальцами платье, укрывая мои ноги: — Так что тебе привиделось?

— Откуда эти видения? — Я кивнула на зафиксированную руку: — Из этой трубки?

Ларисс криво усмехнулся:

— Готов поспорить, тебе понравилось. Эта удивительная вещица должна посылать жаркие чувственные образы. Ты так сладко стонала, пока я не разбудил тебя, что теперь мне понадобится наложница.

Кажется, я заливалась краской. Или от напряжения кидало в жар.

Он и не надеялся, что я отвечу.

— Ты ложилась под кого-то из этих собак…

— … я не…

— … это не важно. В этом доме не нужны ни ублюдки наемников, ни зараза. Я был вынужден временно стерилизовать тебя. Это обычная практика работорговцев. Но ты должна быть мне благодарна.

— За что?

Он провел кончиком пальца по плечу, я нервно дернулась, пытаясь избавиться от прикосновения, и вновь залилась краской. Я просто пылала, горела, будто меня натерли жгучим таминским перцем.

— Эта волшебная жидкость дает тебе отсрочку на три месяца. К тому же, дарит незабываемые грезы, как говорят. И я не вижу оснований не верить.

Я все еще не понимала.

— Твой господин хочет сына, или ты забыла?

Я вздохнула и прикрыла глаза, холодея: забыла. Забыла. И предпочла бы не вспоминать.

Ларисс поправил прядь волос, упавшую мне на лицо:

— Так вот, прелесть моя: я дарю тебе отсрочку.

— Не вы — эта синяя дрянь.

Он улыбнулся:

— О нет. Именно я, — он вновь поправил волосы, нарочно касаясь лица. — Я мог выбрать препарат с краткосрочным действием. День-два… Но выбрал другое. И поверь, мне придется постараться, чтобы объяснить этот выбор брату. Мне придется солгать для тебя. Но я тоже считаю, что он погорячился в своих желаниях.

— Никогда не поверю, что вы что-то сделали в мою пользу. У вас свои причины. Может, вы дурачите и его?

Ларисс проигнорировал мои слова:

— Но имей в виду — седонина больше не будет, как я уже и говорил. Будешь справляться сама. Как сумеешь.

Полукровка обошел кушетку, зашел за стеклянную перегородку и покрутил красный вентиль у основания трубки. Развернулся, пристально посмотрел на меня и вышел, привычно нажав на полочку ключа.

Вены вновь запекло. Видно, он перекрыл эту синюю дрянь, когда вошел. Я пыталась освободить руку, но это оказалось невозможно. Я обреченно легла, глядя в потолок, прикрыла лицо ладонью. Меня будто обматывали тончайшей липкой паутиной. Больше нет выхода. Хотелось рыдать. Отчаянно, без стеснения. Но и слез не было. Будто они навсегда высохли под беспощадным норбоннским солнцем. В этом доме я разучилась плакать.