Книга несчастных случаев - Вендиг Чак. Страница 26

И ее пальцы, подобно лапкам паука, хватающего добычу, стиснули рукоятку бучарды – молотка, один боек которого состоял из рядов пирамидальных выступов, призванных придавать текстуру камню, дереву или бетону.

Что есть силы Мэдди обрушила молоток на голову творения.

Глаз – стоп-сигнал разбился вдребезги. Красные пластиковые осколки упали на пол.

– Где я-а-а? К-какой это мир? КАКОЙ НОМЕР У ЭТОГО МИРА-А-А-А-А-А…

Мэдди снова и снова опускала молоток, и голова судорожно дергалась под градом ударов. Металл смялся. Рот вывалился наружу. Скрюченные металлические пальцы, сделанные из концов отверток и пучков сплетенной проволоки, обмякли, и Мэдди высвободила ворот рубашки, порванный, из мертвой хватки.

Существо было мертво. Голова безвольно поникла, словно у отключенного робота.

Пожалуй, неправильно называть это «существом», ведь так?

Да, неправильно. Это был человек. Мэдди узнала его лицо, хотя даже не догадывалась, что знает его.

– Эдмунд Риз, – произнесла Мэдди вслух, ожидая, опасаясь, что при звуках своего имени творение оживет снова. Однако оно даже не шелохнулось.

Мэдди понятия не имела, что сейчас произошло. Однако вот уже второй раз – два из двух – она сделала что-то и потеряла над этим контроль.

Что хуже всего, на этот раз произведение попыталось убить своего создателя.

22. Гнездовые паразиты и египетские реки [39]

День тянулся долго. Работа в самом подлинном смысле, изнурительный путь сквозь бескрайнее болото бумаг. Но все же Нейт немного гордился тем, что наконец втянулся в нее. Даже Фига больше не вел себя так, словно Нейт украл у него что-то. А еще сказал:

– А ты, оказывается, не желтушник.

– Не желтушник? – недоуменно спросил Нейт.

– Ага. Трупиал, воловья птица. Такие гнездовые паразиты. – Фига имел в виду, что трупиал откладывает яйца в гнездо другой птицы, заставляя ту их высиживать. Однако дело не сводится к вынужденному усыновлению: трупиал, прежде чем отложить свои яйца, нередко разбивает клювом чужие… или просто выбрасывает их из гнезда, чтобы освободить место для своих собственных.

– Так вот, значит, как ты меня воспринимал?

– Ну, сам понимаешь. Кто-то подбросил тебя в чужое гнездо… Ничего не хочу сказать, просто…

– Значит, теперь я свой?

– Возможно, – рассмеялся Фига. – Возможно.

– Ты очень мил.

– Мил, как солнечный денек, помни это.

– Слушай, позволь спросить: если ты обнаружишь в гнезде яйцо желтушника, выбросишь? Или оставишь?

Фига задумчиво уставился поверх регистрационного журнала. У него на лице появилось озабоченное выражение.

– Закон в этом вопросе совершенно четок. Как и наука. Это явление природы, трупиал всегда делает так, поэтому нужно оставить все как есть. – Но, прищурившись, он добавил: – С другой стороны, это делается ради победы в борьбе за ресурсы. А недостатка в них нет. Найдя трупиаловы яйца в своем гнезде, я взбесился бы. Так что если ты о моем личном решении, а не о законе великого Содружества [40] Пенсильвания, то я скажу: разбить на хрен эти яйца.

– Справедливо. Спасибо за то, что поломал вместе со мной голову над этической проблемой.

– Ну да, ну да… Ладно, Нейт, отправляйся домой.

Они попрощались, и Нейт вышел на улицу. Отрадно было то, что их отношения с Фигой заметно потеплели – особенно после того, как он пригласил его в гости на Хеллоуин. И все-таки это уютное тепло отступало на задний план, по мере того как Нейт приближался к дому. Помимо воли он заводился все больше и больше. Что-то тревожило его, подобно инструменту дантиста в зубе.

Возникло какое-то ощущение – странное, чуждое, чувство неуверенности, паники.

Как будто что-то сломалось.

Испортилось. Разладилось. Сдало.

Нейт не мог взять в толк, в чем дело. Подобно птице, понимающей, что с одним яйцом что-то не так, он просто чувствовал какое-то изменение. Что-то надломилось или отошло. Лопнуло. Накрылось. Это было очень раздражающее ощущение, и за ним ничего не стояло. Нейт не мог ни на что указать. Да, работа в Охоте и рыболовстве означала иметь дело с большим количеством новостей о климатических изменениях, и все эти новости были плохими. А Северная Корея снова бряцала оружием, угрожая ядерными ракетами. А еще русские хакеры, массовые расстрелы, эпидемия гриппа и так далее и так далее. Включишь выпуск новостей – и вместо фонтанчика воды прямо в лицо хлынет струя из канализации, с таким расчетом, чтобы ты успел проглотить как можно больше, прежде чем сблюешь. Вот почему они держали Олли подальше от новостей, от любых новостей: столкнувшись с ними, мальчишка как в яму проваливался. В бездонную яму – падал, падал и падал.

Но Нейт также повторял себе, что таким мир был всегда. И новости никогда не были хорошими. В его детстве были страхи ядерной зимы, кислотных дождей и похитителей-сатанистов. Но даже это лучше того, что досталось предыдущим поколениям: Вьетнам, две мировые войны, грипп-испанка. Господи, в американской истории был период, когда японцев помещали в концентрационные лагеря, когда, перед Второй мировой, нацизм в Соединенных Штатах поднял голову, когда женщины были лишены права голоса, когда негры не только не имели никакой собственности, но сами принадлежали кому-то, как скот или мебель. Задолго до этого были Помпеи, Черная смерть и крестовые походы. И дальше вниз по спирали.

Теперь было лучше. Мир стал лучше. Так должно было произойти.

Определенно, Нейту сейчас было лучше, чем тем, кто жил до него. Его отец… Как лучше сказать? Возможно, страдал биполярным расстройством. Точно – алкоголизмом. Регулярно лупил своего сына. Жену, мать Нейта, лупил гораздо реже, но когда лупил, то значительно крепче.

Однако Нейт не такой. Все, что на него сваливается, он держит в себе. Сам он нередко представлял себе дамбу. Все дерьмо, все издевательства, все прошлое, то, что было в нем благодаря природе и воспитанию, образовывает черное мутное бушующее море. А он сдерживает его в себе. Не позволяет выплеснуться, удерживая высокой психической стеной, дамбой, заботясь, чтобы оно никогда не захлестнуло его семью.

У него все хорошо, говорил себе Нейт. В мире все замечательно. Все гораздо лучше прежнего.

И все-таки…

И все-таки…

Откуда это ощущение, будто что-то сломалось? Будто где-то в самой глубине механизма отлетела шестеренка, и это заметят только тогда, когда будет уже слишком поздно? Сломался мир? Или он сам?

Остановившись перед домом, Нейт вышел из машины и захватил судок для обеда и свитер – который сегодня не понадобился, так как день выдался не по-октябрьски жарким. Жена шла по дорожке. Ворот ее рубашки был разорван.

– Эй, Мэдс! – окликнул Нейт. – Как дела?

Но Мэдди прошла мимо, заметно измученная, не обратив на него внимания.

– Замечательно, да, замечательно. Сейчас начинаю готовить ужин.

– Что-то стряслось? – встревоженно спросил Нейт, направляясь следом за ней.

– Неприятность в мастерской. – Прежде чем он успел спросить, она бросила через плечо: – Ничего серьезного, не бери в голову.

Затем Нейт услышал за спиной шум – скрежет и грохот. Обернувшись, он увидел сына, тащившего велосипед. Переднее колесо было погнуто к чертям.

Оливер был не один.

Вместе с ним шел еще один парень. Долговязый, худой, словно койот в человеческом обличье. Самым примечательным был один его глаз, запрятанный в складках рубцовой ткани.

Бросив свои вещи, Нейт поспешил навстречу Оливеру.

– Что случилось? – спросил он. – Твой велик… твоя одежда…

– Все в порядке, – отрезал Оливер. – Знаю, сейчас ты всыплешь мне по полной, потому что я был без шлема, и я обещаю, что в следующий раз обязательно его надену, и я знаю, что нужно быть внимательнее…