Черные сказки железного века - Мельник Александр Дмитриевич. Страница 42

К соблазнительнейшему запаху пирога из кухни вдруг, как ей показалось, примешался предательский дымок. «Неужели сгорел?!» — Жоан так и не привыкла к роли жены миллионера. Да, они жили, будто в сказке. И когда четыре года назад купили виллу в Каннах, и когда через два года переехали сюда, в Монако. Но разве можно называть Жиля миллионером? Этого мальчишку... Тринадцать лет прошло с тех пор, как они познакомились. Даже сейчас Жоан смущенно улыбнулась. Подумать только — познакомились по объявлению... Она никогда не забудет этого дня, их встречи в маленьком кафе в Бертьевиле. «Меня зовут Жиль, а вы Жоан?..» Это было как сон, и ей не хотелось просыпаться. Самый красивый, самый смелый, самый умный, самый добрый и нежный на земле мужчина — что он нашел в ней, маленькой и ничуть внешне не интересной? Она не понимала ни тогда, ни сейчас. В какой-то момент ей надоело спрашивать себя об этом. И она просто любила его. Не пропускала ни одной его гонки, жила с ним в тесных автофургонах и комнатушках у родственников. И знала, что она самая счастливая на Земле.

Жоан Вильнев.

А сегодня у девятилетней дочки Мелани первое причастие. Сейчас вернется старший, одиннадцатилетний Жак... Неужели пирог подгорел? Не может быть!

В это самое время у входной двери раздался звонок. На пороге стоял Шехтер, бледный как полотно.

— Йоди? Зачем ты встал с постели? Ведь после операции тебе еще рано...

— Послушай, Жоан... Только что звонили из Цольдера. Жиль попал в аварию. Он в больнице. Он еще жив...

Джино видел все это на мониторе в пресс-центре. Видел, что до конца квалификации осталось восемь минут. Видел время Пирони: 1 минута, 16,501 секунды. Только что Вильнев проехал свой третий подряд быстрый круг и проиграл французу 15 тысячных. Он увидел, как кто-то в форме «Феррари», высунувшись из-за бетонного ограждения на финишной прямой, показал своему пилоту доску с двумя всего буквами: IN. «Они приказывают ему вернуться в боксы», — догадался Джино.

После финиша Большого приза Сан-Марино 1982 года. «Ты ехал слишком медленно», — сказал Пирони (слева).

«Феррари», пронзительно ревя турбокомпрессором, пошел уже на второй свой сумасшедший круг, когда в левом вираже перед ним внезапно возник задний фонарь медленно входившего в поворот «Марча». Йохен Масс, увидев в зеркале догоняющий его красный ураган, попытался освободить дорогу и принял вправо. Жиль этого не предвидел, он всегда рассчитывал только на собственное мастерство. И тоже слегка тронул руль вправо. Несколько бесконечно долгих секунд «Феррари», в немыслимом прыжке перескочив через «Марч», кувыркался по земле, окутанный тучей пыли и обломков, постепенно превращаясь в страшный клубок останков человека и машины.

«Привет, Жиль! Я не могу поверить, что тебя не будет больше среди наших пилотов. Я не знала Нуволари, но когда-нибудь с гордостью расскажу о тебе своей дочери. Я расскажу ей, как ты потряс меня когда-то и как я плачу о тебе сейчас. Я чувствую огромную пустоту в моем сердце и не знаю, чем ee заполнить. Я смотрю на небо и вижу тебя самой яркой из звезд. Верю, что даже там, наверху, едва лишь зажжется зеленый, ты вновь будешь первым...» Это письмо пришло в Бертьевиль от одной двадцатилетней итальянки спустя полгода после похорон. Жоан Вильнев вел под руку премьер-министр Канады Трюдо, а Йоди Шехтер сказал в последнем слове: «Это был самый настоящий человек из всех, кого я знал...»

Пьедестал Гран-при Сан-Марино в июле. С этого момента Жиль Вильнев не сказал Пирони ни слова.

«...И когда ты утешишься, — сказал маленький принц на прощание, — ты будешь рад, что знал меня когда-то. Ты всегда будешь мне другом».

Жиль Вильнев и его сын Жак, будущий чемпион мира.

Элио де Анжелис

ОБРЕЧЕННАЯ МУЗЫКА 

Чудесные звуки рассыпались вокруг, шелестели в тяжелых занавесках, хрустальными брызгами звенели по тусклому паркету, затухая в потертых коврах, чей почтенный возраст скрывал приглушенный свет старомодных люстр. Удивительное дело — длинноволосые парни лет двадцати с небольшим и зрелые, под сорок, мужчины слушали музыку затаив дыхание, как дети рождественскую сказку. Молодой человек у рояля, один из самых молодых из них — в тот январский вечер 1982 года ему не исполнилось еще и двадцати четырех лет, — небрежно одетый в дорогущие джинсы и водолазку, чуть улыбался, а длинные, красивые пальцы порхали над клавишами легко и весело. В профиль его можно было принять за Марлона Брандо в юности — тот же орлиный нос, тот же лоб. Иногда пианист вдруг хмурился, и тогда по полутемному холлу тихой викторианской гостиницы на краю света прокатывались волны щемящегрустного блюза.

Музыка смолкла, и в полной тишине слышно было, как к подъезду отеля «Саннисайд Парк», шурша шинами по гравию, подъехала машина. Хлопнула дверца...

— Черт возьми, Элио, это потрясающе! Где ты наблатыкался так играть на этой штуке? — востроносый и востроглазый паренек слегка шпанистого вида, чьи темно-русые волосы казались в приглушенном свете совсем рыжими, первым вскочил с места. — Вот уж никогда бы не подумал, что битых двадцать минут, как школьница на воскресной проповеди, просижу с открытым ртом на концерте классической музыки.

В 22 года де Анжелис стал заводским пилотом «Лотоса» — одной из самых знаменитых команд «Формулы-1».

Пианист встал, улыбаясь, раскланялся и, оглядев собравшихся в зале приятелей, с обидой в голосе произнес:

— Спасибо, Рене, ты настоящий друг. А где же цветы для маэстро?

— В самом деле здорово, коллега, — к роялю неторопливо подошел крепкий мужчина лет тридцати пяти, чей акцент и шевелюра цвета лежалой соломы с головой выдавали шведа. — А что это было? Мне показалось, Моцарт...

— Слим, старина! Как заметил Джеймс Джойс, «когда знаешь, кто автор, как-то яснее». Ох, и прав был этот ирландский хулиган! И тебе, дружище, спасибо. Из уст настоящего музыканта слышать комплименты мне, скромному таперу, особенно приятно. Опус номер шесть: импровизация на тему забастовки пилотов «Формулы-1». Немного Моцарта, немного Брамса, чуточку Чайковского, самую малость Глюка. Все остальное — настоящий де Анжелис. Последний концерт для фортепьяно без всякого оркестра.

«Вроде жив. Ужасно болит плечо. Сейчас главное — не думать об этом. О чем-нибудь другом. Хоть о том вечере в Йоханнесбурге четыре года назад... И что тебе тогда вздумалось шутить на литературные темы? Боргуд отличный парень, но он всего лишь барабанщик АББА, а не любитель заумного чтива. Ты ведь и сам осилил «Улисса» с большим трудом. Умник...»

— Что ж, парень, без работы ты просидишь недолго, — Боргуд, который и в самом деле некоторое время играл в знаменитой шведской группе и даже возил ее рекламу на бортах своей гоночной машины, улыбнулся в ответ, но глаза его были серьезны. — Пойдешь в композиторы.

— А что, может, и вправду? Брошу гонки, — в глазах Элио запрыгали чертики, — остепенюсь, женюсь, заведу кучу ребятишек и буду писать только возвышенную музыку. На манер Мендельсона. «Найти жену и тихий уголок, прогнать навек бесенка из сапог... И злющего бесенка между ног».