Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав. Страница 34

Великобритания — сильнейшее из государств Старого Света — выступала традиционным геополитическим противником России. Эти противоречия касались не только европейских дел, но и интересов Британской империи, «над которой никогда не заходило солнце», по всей планете. Две страны сталкивались на Ближнем Востоке, в Персии, Афганистане, на Тихом океане. Несомненно, Англия выступила одним из главных инициаторов разжигания противоречий между Россией и Японией, недовольной нашим усилением на дальневосточном побережье, в Китае и на Корейском полуострове, что привело к русско-японской войне, в ходе которой Англия, как и Германия, однозначно были на стороне Токио. Извечным камнем преткновения в российско-английских отношениях были Черноморские проливы. «Я знал, что нежелание англичан допустить установление русской власти над турецкими проливами исходило не только из опасения перехода важного стратегического пункта в руки государства, которому общественное мнение Англии привыкло приписывать враждебные замыслы против ее владений в Индии, — замечал Сазонов, — но также из убеждения, что на земном шаре не должно быть моря, доступ в которое мог бы при известных обстоятельствах оказаться закрытым для судов британского флота» [307].

Великобритания, рассматривая Россию как главный глобальный вызов для своей империи, основную угрозу балансу сил в самой Европе видела во Франции и противостояла этой угрозе, опираясь на поддержку одного из германских государств, чаще — Австро-Венгрии. Франция, соперничая с Великобританией, считала ведущим противником Германию, с которой не только спорила о колониях в Африке: основным встроенным фактором их противоречий оставалось стремление французской нации вернуть потерянные в 1870 году Эльзас и Лотарингию, а заодно и Саарский бассейн. Германия и Австро-Венгрия основу своей безопасности видели в Тройственном союзе, который они вместе с Италией создали в 1882 году. Сильным раздражителем для них выступала Россия, обуреваемая панславянскими идеями, борьбой за наследство слабевшей на глазах Оттоманской империи и укреплявшаяся на Балканах. Так выглядел европейский баланс сил в начале XX века.

И вдруг этот баланс начал стремительно меняться. Основных причин, на мой взгляд, было две. Первое — поражение России в войне с Японией. Хотя тот мир, который Сергею Витте удалось привезти из Портсмута, был достаточно почетен, потеряли территории (Витте получил прозвище «полусахалинский»), военно-морской флот, армия были предельно ослаблены. В Лондоне сделали вывод о том, что Российская империя больше не представляет серьезной угрозы для Британской. Второе — исключительно активная внешняя и военная политика Германии. Она начала бросать глобальные вызовы Англии и Франции в столь отдаленных регионах, как Южная Африка, Марокко, Ближний Восток, причем логика этих действий не прочитывалась. Берлин приступил к беспрецедентной программе военного строительства. Немецкие исследователи подсчитали, что с 1871 по 1914 год численность германской армии и ее вооруженность по штатам мирного времени выросла в 10 раз. [308] «Однако главную роль в переходе Великобритании на антигерманские позиции сыграло англо-германское военно-морское соперничество» [309], — справедливо подчеркивают российские историки войны. В Лондоне пришли к выводу о том, что перспектива получить в лице Германии державу, обладающую одновременно доминирующей сухопутной и военно-морской мощью, подрывающей британскую монополию на морях, совершенно неприемлема.

В результате, произошло, казалось бы, невозможное. В своей классической «Дипломатии» Генри Киссинджер напишет: «Германия проявила потрясающее искусство, добившись самоизоляции и объединив троих бывших противников друг друга в коалицию, нацеленную именно против нее» [310]. Великобритания предложила союз Франции и России, и те согласились. Перед Францией забрезжила перспектива территориального реванша, о котором и думать было нельзя без нейтрализации немецкого флота, что могла, в принципе, обеспечить Англия. Для Санкт-Петербурга это означало резкое укрепление внешнеполитических позиций, ослабленных русско-японской войной. Сближение трех стран началось с договоренностей по колониальным вопросам. Как подчеркивал Джордж Бьюкенен, «англо-русское соглашение началось в 1907 г. Оно основано на несколько неясном документе, который, обязав обе державы поддерживать целостность и независимость Персии и определив их сферы влияния в этой стране, ничего не упоминал об их отношениях в Европе» [311]. Иран был разделен на три зоны: российского влияния на севере, британского — на юге и нейтральную между ними. Стороны договорились не вмешиваться во внутренние дела Тибета и согласились, что Афганистан становится нейтральным буферным государством между Россией и Британской империей. Противоречия на удивление быстро были сняты. В том же 1907 году оформилось Тройственное согласие России, Франции и Великобритании, известное также как Антанта. «Концерт держав» оканчивался. В Европе лицом к лицу противостояли две военно-политические группировки, готовившиеся и готовые к столкновению.

Основным полем столкновения становились Балканы, где главным союзником России выступала Сербия, а противником — Австро-Венгрия, а также Оттоманская империя, игравшая самостоятельную от двух блоков игру. В политическом Петербурге считалось хорошим тоном порассуждать о приобретении черноморских проливов, утверждении православного креста на Святой Софии в Константинополе, подчинении Турецкой Армении, выходе через Киликию к Средиземному морю. В Вене и Берлине Николая II подозревали в намерениях добиться воссоединения под своей эгидой принадлежавших Германии и Австро-Венгрии польских земель, аннексии австрийских Галиции и Буковины и видели важнейшую внешнеполитическую цель в том, чтобы остановить российское усиление на Балканах. В Австро-Венгерской империи, где славяне были весьма многочисленным и не самым полноправным меньшинством, да и в самой Германии весьма распространены были разного рода теории, основанные на «превосходстве высшей расы» и взглядах на славянство как «этнический материал» для обеспечения процветания этой расы.

В 1908 году, ссылаясь на решение Берлинского конгресса тридцатилетней давности, Вена в целях предотвращения сербской пропаганды приняла решение аннексировать Боснию-Герцеговину. Германия потребовала от России и Сербии признания этого действа. Россия, престижу которой наносилось смертельное унижение, согласилась, прежде всего, потому, что не ощутила желания своих партнеров по Антанте воевать из-за Балкан. Турция трижды без особого успеха организовывала при сочувствии Центральных держав (как стали называть страны Тройственного союза) балканские войны. Россия не вмешивалась. В 1913 году Германия завершила процесс окончательного отчуждения России, дав согласие на реорганизацию турецкой армии и отправив немецкого генерала, чтобы он принял на себя командование в Константинополе. Вильгельм при этом выразил уверенность, что вскоре германские флаги взовьются над Босфором. Терпение Николая II было на пределе. По утверждению Сазонова, «нашедшая сочувствие в Берлине мечта венского кабинета о создании нового Балканского союза под главенством центральных империй отдавала славянский восток связанным по рукам и по ногам во власть Австро-Германии, вытесняя раз и навсегда из Балкан русское влияние — наследие полуторастолетних упорных усилий и тяжелых жертв, и открывая беспрепятственный доступ австрийцам в Салоники, а немцам — в вожделенный Константинополь» [312].

С 1912 года в Германии вспыхнула откровенно милитаристская и антироссийская кампания, в которой приняли участие все ведущие политики и СМИ самых различных ориентаций. В Берлине был построен огромный фанерный Кремль, который сожгли под грохот фейерверка, национальный гимн и дружное улюлюканье бюргеров. В апреле 1913 года при обсуждении в Рейхстаге военного законопроекта канцлер Бетман-Гольвег обосновал необходимость очередного увеличения армии угрозой, исходящей из панславизма, расовых противоречий и антигерманских настроений во Франции, заявив при этом: «Наша верность Австро-Венгрии идет дальше дипломатической поддержки» [313]. В Петербурге всерьез заговорили о начале подготовки немецкого общественного мнения к войне. Российский Генштаб оценивал военные расходы Германии в две трети от общеимперского бюджета. Готовность немецкой армии к войне была столь значительной, а темпы роста вооружений столь велики, что специалисты задолго предсказывали даже точное время ее начала. В 1912 году российский военный атташе в Берлине полковник Павел Базаров предупреждал: «Весьма возможно, что к концу будущего или к началу 1914 г., когда лихорадочная деятельность по военной и морской подготовке Германии будет в главных чертах закончена… наступит критический момент, когда и общественное мнение, и армия, и стоящие во главе государства лица придут к сознанию, что в данное время Германия находится в наиболее выгодных условиях для начала победоносной войны». С ним был солидарен находившийся в Швейцарии коллега полковник Дмитрий Гурко: «Насколько я убежден, что Германия не допустит войны до начала 1914 г., настолько же я сомневаюсь, чтобы 1914 год пошел без войны» [314].