Призыв ведьмы. Часть 3 (СИ) - Торен Эйлин. Страница 2

— Нет, нет! — из глаз снова потекли слёзы. — Ты не понимаешь, я же теперь не остановлюсь… я же теперь буду всех убивать, это же… мне такой и жить нельзя!

— Нет, родная, — но она мотнула головой, упрямо не желая слышать.

— Я в лесу Брока хотела убить, — всхлипнула она, потом издала какой-то жуткий звук и взвыла. — Это потому что чёрные такие…

Как он её понимал. Потому что это чувство было самым жутким и прекрасным одновременно — чувство власти над чужой жизнью.

— Хэла, родная моя, послушай меня, прошу тебя!

Но ведьма мотала головой и пришлось применить силу, чтобы успокоить и заставить слушать. Феран встряхнул её и заглянул в глаза.

— Я знаю, что это за чувство, знаю. Слышишь меня, — рыкнул он. — Но, Хэла, нет. Ты не чудовище, и… да, это невероятное чувство, оно пахнет триумфом, всепоглощающим торжеством, который проникает внутрь и порой совершенно невозможно остановить себя. Но разница между чудовищами и нами — мы сожалеем. Ты испытываешь боль, потому что сделала то, что должна была сделать, Хэла.

Ему так печально было жать её, но боль от осознания, истерика, что душила её, не давала иной возможности достучаться до сознания женщины.

— Они умерли бы, я не позволил бы уйти ни одному из них, — отрезал Рэтар, — потому что мне не угрожают, меня не шантажируют, мне не ставят условий. Ты подарила им быструю и простую смерть, а я выпотрошил бы каждого, Хэла. Я залил бы тот лес кровью, слышишь? И кто из нас чудовище? Кто из нас двоих убийца? Настоящий?

— Рэтар, — она мотнула головой, но в глазах была эта бездна и он понимал, что даже если она сейчас осознает его слова, пропустит их через себя, испугается его, пусть — лишь бы у неё не болело.

— Ты сожалеешь, потому что ты вынуждена была сделать то, что сделала — в Трите, в лесу, — проговорил феран мягче. — Могли пострадать ещё люди. И ты всё ещё не обычная чёрная ведьма, без сожаления и сомнения творящая зло, Хэла. Эка жива, девочка её жива, а сколько бы людей пострадали от теней в доме? И Брок, Хэла, ты может и хотела его убить, но не убила — он жив! Чудовища, родная, не останавливаются. И не плачут, потому что горько и стыдно.

Она хотела ответить, но Рэтар не дал — поцеловал её.

С того запрета в лесу, всё внутри холодело от осознания, что, а вдруг, этот запрет Хэлы теперь навсегда. И он никогда больше к ней не прикоснётся, никогда не обнимет, не поцелует, не будет близок. Это кромсало, рвало на части. Рэтар ведь никогда не был так зависим… от чего? От близости, от женщины, от потребности в чужом тепле?

Но Хэла… её хотелось рядом всегда. Если бы не здравый смысл — он бы её от себя вообще не отпустил ни на мгновение. Сначала хотел искать причину, потому что ему нужна была причина, по крайней мере раньше, или скорее в других вопросах, но с Хэлой причина была не нужна. Кажется, как увидел — пропал. Бывает такое? Да и рваш с этим.

Хэла поддалась, не оттолкнула, не вырвалась. Так отчаянно хотелось её согреть, потому что всё ещё была ледяной, дрожала. Но дрожь уже была не от холода. Загорелось возбуждение, откликнулось на его ласку.

Почему-то всплыло воспоминание — это гневное лицо ведьмы, когда он вернулся в дом, после её приказа его покинуть, ослушался и она была зла, но и испугалась за него. Такая она была в тот момент яростная. И несмотря на дикость ситуации, внутри была какая-то необъяснимая гордость — это его несносная ведьма.

А сейчас, как бы не хотелось взять её вот в этом неудержимом страстном желании обладания и уж, когда отпустило, потому что запрет не навсегда, потому что всё равно она в его руках становится мягкой, ранимой, слабой, но пришлось быть аккуратным, осторожным, из-за того, что та грань сознания, до которой он достучался, была хрупкой, ломкой. Рэтар даже не был уверен, что прав, вот так напирая со своим желанием.

Но ведьма согрелась, стала тёплой, снова живой — поддалась, растворилась в нём, значит был прав.

После близости Хэла уснула, а Рэтара снова стали нещадно грызть тревога и сомнения. Он выбрался из постели, оделся и, устроившись на полу возле кровати, погрузился в изучение писем наёмников и попытку их перевести.

— Что это? — спросила Хэла, совсем охрипшим из-за рыданий и сна голосом.

Ведьма перевернулась, легла на живот, так, чтобы видеть, что он делает. Сначала потёрлась щекой о его шею сзади, словно фицра, потянулась, устроилась в постели поудобнее, потом положила голову на сложенные руки. От этих её мягких действий захотелось снова сгрести её в объятия, но феран сдержался.

— Письма, что были у наёмников в лесу, — осторожно ответил он, надеясь, что ей не станет снова плохо, но готовый снова успокаивать. — Хотим перевести, может поймём, что случилось или кто стоит за нападениями.

Ведьма помолчала, потом протянула руку и провела пальцем по книге-переводчику.

— Я всё хотела спросить, как получается, что я тебя понимаю, в смысле, я говорю на своём родном языке, пою на нём, но получается, что я же должна говорить на твоём, точнее как выходит, что я говорю слова, которые есть в моём языке, но нет в твоём… я запуталась, — она слабо улыбнулась. — Или ты тоже не знаешь?

Рэтара немного отпустила тревога за неё, он откинул голову назад, положив её на локоть Хэлы:

— Знаю. Если помнишь — тан моей матери был магом, я много с ним разговаривал, много вопросов задавал, и про призыв в том числе, — ответил феран. — Это белая комната в башне магов. Она сделана не только для призыва. У неё есть ещё несколько важных назначений. Первая — это язык. Я не очень могу объяснить как, но ты знаешь два языка. Один изарийский, второй общий.

— Общий? — нахмурилась Хэла и склонив голову набок.

— Да, — слегка кивнул Рэтар. — Общий — это язык, на котором говорят в нашем мире, он изучается нами с детства.

— И я могу на нём говорить?

— Да. Но для серых этот переход незаметен, — пояснил он. — Так проще. Если я говорю с тобой на изарийском, то ты отвечаешь мне на изарийском, а если на общем — то на общем.

У Хэлы на лице появилось странное выражение непонимания, она нахмурилась.

— А на каком мы сейчас говорим?

— На изарийском, — ответил Рэтар и улыбнулся.

Порой Хэла была такой девочкой — возраст стирался и можно было увидеть какой она была много тиров назад.

— Ну да, — проговорила ведьма, размышляя, — зачем тебе говорить со мной на общем… а зачем тогда общий?

— Хм, — слегка нахмурился феран. — Для удобства. Например, маги — они говорят на общем, их книги написаны на общем, они же все из разных мест, разных фернатов, элатов.

— А пою, — удивлённо спросила ведьма, — пою я на каком?

— Пока пела только на изарийском, — Рэтар пожал плечами. — Но вполне возможно, что, если ты будешь говорить с кем-то на общем, и он тебя попросит спеть, то ты споёшь и на общем.

— Это раздражает, — выдала Хэла, насупившись. — Почему я не знаю на каком языке говорю? То есть подожди, а остальные серые получается воспроизводят, ну то есть говорят, на своих языках? Боже, как сложно. А как тогда понять кто откуда? И, стой, значит есть языки, которые я могу и не понять?

— Так, — от рассмеялся, — по-порядку! Ты можешь узнать язык по особенностям оборота. Общий более, не живой, такой серьёзный. А чтобы определить, например, кто перед тобой, нужно слушать и слышать особенные слова. Если слышишь, как человек ругается и говорит о “рвашах”, то с самой большой вероятностью перед тобой изариец или ринтиец.

— Ринтиец?

— Да, у нас один похожий язык, письмена, и некоторые сказания, верования…

— И рваши, — хмыкнула она.

— И рваши, — подтвердил Рэтар, ухмыляясь. — Но ринтийца от изарийца отличает внешность.

— А? — Хэла снова заинтересованно приподняла бровь.

— Ты знаешь, как в основном выглядят изарийцы.

— Высокие, плотные, преимущественно шатены с глазами тёплых цветов — карими, ореховыми, медовыми или золотыми, — сказала она.

— Ты сейчас наговорила страшное количество слов, которые я не понял, — улыбнулся он, а Хэла рассмеялась. Как же Рэтар был счастлив слышать её смех. — Но будем считать, что ты права.