Купол надежды - Казанцев Александр Петрович. Страница 30

— О чем же поговорить? — садясь, робко спросила Аэлита.

— Я недоволен темпами подготовки вашей диссертации. Собака показала чудеса. Их надо перевести на научный язык. А статья о «живом приборе» все еще не закончена. Не будет же профессор за вас писать, хотя его имя и стоит там рядом с вашим.

— Я напишу. Я уже кончаю. Честное слово!

— Надо спешить! Вкусом и запахом занимаются и за рубежом. Вот в Америке в широкую продажу пошли всевозможные искусственные кушанья из белка сои. А что, если они додумаются до нашей идеи градуировать приборы сверхчувствительным способом? Собаки и в Америке водятся!

— Я совсем не думала об Америке. Право.

— А надо думать. Поезжайте домой. Машину вам я уже вызвал. Завтра с утра пусть Бемс проделает все по моей программе… Отградуирует своим феноменальным обонянием наш дозиметр и индикаторы запаха.

— Спасибо. Так я бегу, а то в яслях заждались. 

Глава четвертая. ТРЯПКА НА ПАЛКЕ

Аэлита подъехала к дому.

Велико же было ее изумление при виде Спартака в военной форме и Остапа, которого знала еще на Урале мальчуганом. Поодаль стоял Юрий Сергеевич, смотря умоляющим взглядом.

Брат и сестра обнялись. Юрий Сергеевич бросился к сыну:

— Хочешь, поиграем в казаки-разбойники?

— А что такое казаки? — спросил Алеша.

Остап занялся Бемсом. Знал он такое «воробьиное слово», что собаки понимали его и «за своего считали», как он сам говорил.

Бемс проделывал все команды, которые подавал Остап: садился, ложился, вскакивал, лаял, приносил брошенную палку.

Юрий Сергеевич тем временем тщетно пытался растолковать трехлетнему сыну как бяки-казаки разгоняли демонстрации революционно настроенных рабочих. Аэлита расспрашивала Спартака о планах на будущее. С Юрием Сергеевичем она поздоровалась лишь издали, кивком. Потом повела гостей в подъезд.

— Мы сейчас с Алешкой придем, — крикнул Юрий Сергеевич. — Так хочется побыть вместе.

«Надо же дать Спартаку минутку на подготовку почвы!» — подумал он.

— Мама! — протестующе закричал мальчик, но отец уже тащил Алешу за руку. И он подчинился только потому, что Бемс остался с ним.

— И ты еще не нашел свою Тамару? — спросила Аэлита, усевшись рядом с братом на тахту.

Остап рассматривал портреты поэтов и читал стихотворные строки под ними.

— Да нет! — ответил Спартак. — Прямо к тебе. Словно знал, не все у тебя в ажуре.

— Нет, почему же? Очень даже в ажуре. Право-право!

Аэлита старалась не смотреть на брата. Она думала о Николае Алексеевиче и о том, что далеко не все у нее как надо.

Время, проведенное в Западной Германии, в особой палате, где Николай Алексеевич был таким близким, понятным, казалось далеким сном.

В Москве он опять отдалился, отгороженный стеной научных интересов. И даже на концерты они больше не ходили. И Аэлита, как никогда раньше, чувствовала себя одинокой.

— Брось, сестренка, — сказал Спартак. — Хоть ты и старшая, а насквозь просвечиваешь. Неладно у тебя. Скажешь, не так?

— Ну так. Только ты не знаешь почему.

— Отчего же не знаю. Мне Юрий Сергеевич все рассказал. Я понимаю. Нелегкое это дело… И даже близким родственникам нечего тут нос свой совать, а все-таки…

— Что все-таки?

Спартак покосился на Остапа. Тот сразу засобирался:

— Пойду-ка я «выдам пенки». Заигрались наши детишки-то на улице в казаков-разбойников.

Когда он вышел, Аэлита закрыла лицо руками.

— Люблю я его! Честное слово! — прошептала она. — Сама не знаю как, но люблю.

— Ну что ж тут особенного? Столько лет прожили. Любовь, она остается.

— Да не Юрия я люблю, а другого! Пусть пожилого, но замечательного человека.

— Это которому сто два года?

— Юрий тебе так солгал? Не мог без этого! Как ты ему в состоянии хоть в чем-нибудь верить?

— Ты же верила. Как раз в мои годы.

— Верила! И теперь страдаю. Только тебе да папе могу сказать, как страдаю.

— А он, тот Мафусаил, что ли… Он, что? Не любит?

— Он никогда не говорил со мной о любви. И не нужно. Он слишком намного выше меня… во всем, во всем! Если бы ты знал, какой это человек!

— Да я тебе верю. Больше, чем себе.

— А ты и себе поверишь. Вы еще встретитесь!

Зазвучал звонок.

— Ну вот и ребятки с детплощадки, — сказал Спартак и пошел открывать.

Ворвались Алеша и Бемс, потом вошел Остап, широко ухмыляясь, а следом за ним бочком, совсем так, как его папаша Сергей Федорович, робко появился Юрий Сергеевич и встал у дверей. Куда делась его импозантность? Он даже сутулился, как отец.

— Ну и что? Наигрались? — спросил Спартак. — Так не в ту игру вы играли. Надо в пограничников. Остап, надевай шинель. Мы с тобой будем диверсантами, а Алеша — пограничник с собакой, служебной.

Мальчик захлопал в ладоши, глазенки его разгорелись.

— У нас все мигом, дело клевое, — говорил Остап, застегивая шинель.

Алеша гордо взял Бемса на поводок и потянул к двери.

Юрий Сергеевич печально провожал взглядом уходивших.

— Чуткие люди, — обратился он к Аэлите. — Поняли, что нам нужно поговорить.

— О чем? — нахмурилась та.

— Я хотел бы показать тебе написанное мной письмо, которое избавит меня от дальнейших объяснений.

— Садись, — пригласила Аэлита, указывая на тахту.

— Нет, ничего. Я тут с краешка на стульчике.

— Как хочешь.

Она взяла незапечатанный конверт и вынула оттуда письмо, адресованное президенту Академии наук СССР.

Аэлита поморщилась. Ей припомнилось другое письмо, написанное тем же почерком и переданное ей Николаем Алексеевичем.

«Глубокоуважаемый товарищ президент!

Считаю своим долгом порядочного человека снять с академика Анисимова Николая Алексеевича всякие подозрения, ложно высказанные мною. Я во всем ошибался и не боюсь в этом признаться. Моя жена чиста, и ее отношение к академику Анисимову адекватно уважению к старшему и почтенному человеку, Человеку с большой буквы, работы которого обеспечат благосостояние человечества на тысячелетия.

У меня нет слов для собственного осуждения!

Приношу искренние извинения и готов любым способом загладить свою вину, вызванную незаурядным чувством, которое я питаю к своей замечательной жене Аэлите Алексеевне Мелховой.

Инженер Ю. С. Мелхов».

— У меня другая фамилия, — сказала Аэлита, возвращая письмо Юрию Сергеевичу.

— Здесь есть еще одно. Самому Николаю Алексеевичу.

— Я не читаю частной переписки.

— Аэлита! Пойми! — вскочил Юрий Сергеевич, картинно прижимая руки к груди. — Я был ослеплен, ослеплен любовью к тебе. Это была лавина, снежная лавина несообразностей, промахов, ошибок. Мне стыдно вспоминать сцену в суде. Да никем твое место не занято в нашей семье, как я тогда сказал. Я горделиво, именно горделиво солгал, пошел на «святую ложь»! Ложь во имя сохранения твоего уважения ко мне, дабы я не выглядел в твоих глазах жалким и униженным. А главное, пойми, как понял Шекспир Отелло! Это ревность! И наша семья ждет тебя! Вернись! Умоляю тебя!

— Пойдем, — спокойно сказала Аэлита, словно они скучно говорили о прогнозе погоды. — Надо позвать всех с улицы, а то дождь может пойти.

— Конечно, конечно, — суетливо обрадовался Юрий Сергеевич. «Никак пример с Отелло подействовал? До чего же полезны порой классики!» — подумал он, и вслух сказал: — У меня есть зонтик, портативный, складной, из Италии. Ты, наверно, в ФРГ тоже себе такой купила? Я выйду, как бы Алешенька не простудился.

— Я сама сбегаю за ними. Без зонтика.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворенно потер руки Юрий Сергеевич. Он даже не думал, что все так просто обойдется.

Вернулась Аэлита, а за нею с шумом ворвались в переднюю и Алеша с Бемсом, потом чинно, чеканя шаг, вошли и Спартак с Остапом.

— Проходите, ребятки, — пригласила их Аэлита.

— Да, да, проходите, друзья мои, нам тут нужно кое-что важное вам сообщить, — суетился Юрий Сергеевич.

Спартак удивленно посмотрел на него, потом перевел взгляд на сестру.