Купол надежды - Казанцев Александр Петрович. Страница 65

Мама, подвижная и энергичная, как в былые далекие годы, вместе с Алешей, отпущенным для этого из Школы жизни и труда, помогали сервировать стол.

Но, прежде чем пригласить гостей к столу, мне привелось пройтись с ними по улицам города, по его скверам, мостам и набережным нашей речушки Ледушки, текущей из глубины Грота, который продолжал углубляться, а ледяной массив таять. Город Надежды рос!

Гости познакомились не только с домами и бытом жителей, но и с производством искусственной пищи.

На биофабрике Юрия Сергеевича, куда я с ними не пошла, их, оказывается, поразило, что биомасса, выросшая на нефтяных отходах, не похожа ни цветом, ни вкусом ни на какой нефтепродукт.

Встретив их у выхода с биофабрики и услышав, как лорд и сенатор обмениваются по этому поводу мнениями, я напомнила им, что коровы, питаясь травой, совсем не походят на растения. Генри Смит в шутку обозвал меня «великой обманщицей», поскольку я взялась показать им свой завод «вкусных блюд», где выпускались самые разнообразные имитированные блюда. Я уверила его, что вкус и питательность наших блюд будут продемонстрированы безо всякого обмана. Все смеялись.

С увлечением показывала я свое хозяйство.

— Вкус, — объясняла я, — к счастью, удается получить комбинацией всего четырех компонентов: поваренной соли (соленый!), глюкозы (сладкий!), лимонной кислоты (кислый!) и пиперина (горький!). Причем приходится иметь дело с миллионными долями этих веществ. Мы пользуемся интенсификаторами вкуса, незначительные добавки этих природных веществ усиливают вкусовые действия основных компонентов. Особенно известны такие интенсификаторы вкуса, как мононатриевая соль глютаминовой кислоты (в Японии ее ставят на стол вместе с поваренной солью), мильтол и другие. Добавление 15 миллионных долей мильтола позволяет на 15 процентов уменьшить содержание сахара. В шутку мы творим чудеса: можем добавкой определенных веществ сделать, например, сахар безвкусным, а лимон выдать за апельсин. Более того, обыкновенную горячую воду заставляем обрести вкус куриного бульона с характерной для него вязкостью. Правда, без всякой питательности. В питательных продуктах, которые мы производим, вкусовые качества придаются автоматическими дозаторами, которые управляются компьютерами. Люди только меняют в них заранее разработанные программы и заполняют емкости нужными веществами.

— А запах, запах? Как вам удается достичь ароматичности? — спросил меня лорд Литльспринг.

— Здесь много труднее. Содержание пахучих веществ составляет опять же миллионные доли, а комбинировать приходится, сочетая до четырехсот компонентов (например, запах кофе!). Самым тяжелым было получить индикаторы запаха. Даже лучшие анализаторы во много раз менее чувствительны, чем человеческий нос. Мы еще в Москве создали три опытных образца индикаторов запаха, в чем, представьте себе, нам помогло в миллион раз более чуткое обоняние привлеченной нами для эксперимента собаки.

— Собаки?! — не то удивился, не то возмутился сенатор.

— Для градуировки прибора, — успокоила я американца. — Такой аппарат стоит у нас перед автоматом, запаивающим банки. Он же управляет работой автоматического дозатора пахучих веществ, которые мы добавляем к продукту. Это все высокомолекулярные соединения, названиями которых я не стану вас затруднять. Однако мало добавить ароматичные вещества к приготовленному блюду, надо еще и закрепить запах, чтобы эфиры и другие летучие вещества не испарились. На промышленном уровне все это у нас автоматизировано.

Я показала гостям изящный футляр, в котором хранилось несколько десятков кубиков, каждый из которых пах одним из наших «вкусных блюд».

Лорд и сенатор поочередно брали из футляра щипчиками маленькие кубики и подносили их к носу, восклицая:

— Цыпленок! Утка! Селедка! Бифштекс! Баранина!..

Я предупредила, что это не только эталоны запаха, но и вкуса.

— А у вас нет дубликата? — спросил сенатор.

Я достала другой футляр.

— Вы не могли бы презентовать это мне?

Я протянула футляр сенатору.

— Взятка, — пошутил Смит.

Мы перешли к выпускной камере завода. Через иллюминатор можно было наблюдать, как движутся на конвейере незакрытые банки, проходя под невидимым глазу лучом индикатора запаха, который, выполняя роль последнего контролера, давал электронный сигнал автомату, запаивающему банки с готовой продукцией.

Эти банки достаточно подогреть, чтобы получить готовый обед, рассчитанный на самого взыскательного гастронома. Какое раскрепощение домашних хозяек! За одно это нас надо признать! Честное слово!

Я закончила показ своего завода, пригласив гостей на «пир надежды» для дегустации наших блюд.

Вспоминая Нину Ивановну Окуневу, я нарядилась, как и тогда по ее настоянию на «пире знатоков», в свое яркое платье, похожее на кимоно. Директор здоровья Танага при виде меня снял и протер очки, сказав не по-латыни, как у нас принято, а по-японски:

— Извините, Аэри-тян, но сегодня я окончательно убедился, что ошибался, считая вас не японкой.

— Все нации — родня, — смеясь, отозвалась я.

К нам подошел журналист Генри Смит.

— Хэлло! Что это за диалект, мэм, на котором вы… — Он подождал, пока Танага отойдет, и добавил: — На котором вы говорили с этим почтенным азиатом?

— Это язык моего детства, японский.

— Всегда поражался русским, их способности к языкам! Я и мистера Мелхова принял сначала за англичанина. Настоящий оксфордский выговор. Ах да… простите, — сконфузился он, очевидно, вспомнив о нашем разрыве с Юрием Сергеевичем.

Подошел директор Вальтер Шульц и ослепительная в своей красоте дочь Индии Шали Чагаранджи.

Я привыкла видеть огромного сентиментального немца безнадежно влюбленным в нашу Тамару. Но сейчас он даже не обратил на нее внимания, когда она вошла. Настолько поглощен был своей гостьей, «пылал, как склад огнеприпасов, к которому поднесли горящий факел». Так, глядя на него, озорно шепнул мне Генри Смит.

Я посмеялась и украдкой сравнивала Шали Чагаранджи и Тамару Неидзе.

Генри Смит заметил мой взгляд и снова шепнул:

— Превосходные натурщицы для скульптора. Жрица Огня и Богиня Луны! Не правда ли? Но что они по сравнению с вами! Эх, будь я скульптором!..

Я подумала о Николае Алексеевиче, но ничего не ответила.

Напротив нас уселся Юрий Сергеевич, видный, широкоплечий, со вкусом одетый, как всегда, будто не замечая меня. Но не только меня! Он и Смита почти не заметил, сухо раскланялся с ним.

Он важно объяснял по-английски сидевшим с ним рядом поляку и вьетнамцу:

— Надо увидеть в грядущей истории человечества закономерный переход от животноводства и земледелия к «пищеделанию», к пищевой индустрии. Он столь же закономерен, как и былой переход наших предков от первобытной охоты к землепашеству и скотоводству.

Это были не его мысли!

Я подала гостям русский квас, сдобренный искусственным медом, неотличимым от настоящего.

— Я не ошибусь, если замечу вам, сэр, — говорил лорд Литльспринг, глядя на стол, — какова бы ни была на вкус предлагаемая пища, но на вид она весьма импозантна!

— Да. Элегантно, вполне элегантно, — подтвердил сенатор Мирер. — Надо лишь доказать, насколько это вкусно и сытно.

Когда я вспоминаю все эти реплики, чтобы точно записать их, я вся дрожу, еле сдерживаю слезы.

Помню, как говорил Николай Алексеевич, ничего не подозревая, спокойный и уверенный:

— Я передам вам всю документацию и по технологическим процессам, и по проектам заводов пищи. Каждый деловой человек поймет, насколько выгодно распространять опыт нашего Города-лаборатории.

И гости начали вскрывать банки, чтобы подогреть еду на тарелках в индукционных печах-вазах.

Николай Алексеевич удивленно взглянул на меня. В моей руке застыла вилка с вонючим куском «баранины». Я решилась попробовать ее на вкус. Она оказалась кисло-соленой, гадкой.

Лорд Литльспринг, человек хорошо воспитанный, лишь чуть поморщился, но, делая над собой усилие, старался разжевать кусок «мяса».