Теперь они мясом наружу (СИ) - "R. Renton". Страница 17

Возле укреплений — несколько палаток с торчащими из них печными трубами. Рядом с ними — аккуратно сложенные колотые дрова. Чуть вдалеке — конструкция из натянутого между четырёх шестов непрозрачного полиэтилена. Опыт участия в археологических экспедициях подсказал мне, что это туалет.

Рядом с палатками — небольшой деревянный стол и пластиковые стулья из уличной кафешки. Стулья грязные, но сиденья ещё не пыльные. А на столе — свежие пятна от пролитого чая и хлебные крошки, которые пока не успели склевать птицы.

Кое-где на земле валялся притоптанный мелкий мусор. Раздавленный пластиковый стаканчик, обрывки какой-то цветной упаковки, окурки. Даже смятая картонная гильза от дробовика. Но только одна. Латунной россыпи, характерной для недавнего стрелкового боя, вокруг укреплений не было.

Атмосфера в целом напоминала какой-то туристический лагерь или те самые археологические компании, в которых я провёл добрую часть студенческой молодости. Вот только посреди обжитого пространства не было заметно ни одной живой души. Да и мёртвой, вроде бы, тоже...

Прежде чем спуститься с мешков на землю позади проволочных заграждений, я снова посыпал землю опилками.

И они остались неподвижно висеть в воздухе почти там же, где я пропустил их между пальцев.

По спине побежали мурашки, и на лбу выступил холодный пот. Замерев, я прислушался к остальным ощущениям.

Вроде бы ничего страшного не происходит. Дышу как обычно, только теперь ещё чаще от испуга... Сердце тоже забилось быстрее. Вокруг тишина... Стоп... Тишина! Абсолютная!

Ни плеска озёрной воды и возни мемоида в слякоти. Ни шума листьев. Ни дуновения ветерка в ушах. Только шелест моей одежды, скрип сухой земли под ногами и сопение собственного носа.

И неподвижно висящая прямо передо мной щепотка опилок.

Повинуясь импульсу, я попробовал ткнуть в неё пальцем. Те опилки, которых я коснулся, закономерно подвинулись в сторону без всякого сопротивления. И остались висеть в воздухе.

И что полагается делать в таком случае? Куда идти? Или уже поздно что-то вообще делать?

Ладно... Я всё ещё жив. И тут не так уж много вариантов для продвижения. Дамба узкая, метров десять... Но длинная. Конца, уходящего за середину озера, не видно за деревьями. Пойдём тогда понемногу дальше...

Соскочив на землю, я оглядел вытоптанное пространство. Следов много. Ребристые военные или трекинговые ботинки, фигурные отпечатки подошв спортивной обуви, ничего необычного. Выбрав цепочку следов, которая явно пролегала поверх остальных и уходила дальше по дамбе к палаткам, я двинулся вдоль неё. Если недавно тут кто-то шёл, то и я пройду...

Свежие следы сворачивали под один из тентов. Моим первым желанием была попытка окликнуть того, кто мог находиться внутри. Я всё ещё не привык к своей немоте.

Но, коротко и нелепо промычав, в ответ я по-прежнему слышал лишь оглушительную тишину.

Полог был расстёгнут. Подняв пистолет, я осторожно отодвинул его и заглянул внутрь.

И второй раз за минуту меня прошиб холодный пот. Внутри, на расстеленном спальном мешке, лежал человек, вывернутый наизнанку.

Треснувшие рёбра, увешанные мышцами груди с одной стороны, лёгкими и сердцем с другой выпускали из-под себя наружу куски свёрнутой в плотный ком тряпки цвета хаки. Ниже висела гирлянда из кишечника, желудка и печени и два вороха мышечной ткани, которые, похоже, раньше были ногами.

То, во что превратились руки, было разбросано в стороны. Как и из «ног», из этих кусков мяса местами торчали остатки военной одежды и обломки костей.

Но не это напугало меня так, что я на несколько секунд забыл, как дышать. За прошедшие сутки я видел подобный анатомический театр уже несколько раз и начал привыкать.

Отскочил я тогда, когда лежащий на мозге, как на подушке, череп пошевелил глазами. Пытаясь глянуть в мою сторону, а не внутрь себя самого.

И, прежде чем отпустить полог палатки, я заметил, как зашевелились обращённые ко мне задней частью челюсти с висящим под ними языком. Лёгкие немного сдулись. И лежащая рядом с позвоночником гортань выдала пару протяжных хрипов уже тогда, когда я отшагнул ещё дальше.

Из соседних палаток немедленно донеслись похожие звуки. И я отбежал от них ещё дальше, окончательно позабыв про осторожность и все инструкции.

Теперь, чтобы выйти из лагеря, нужно было снова пройти мимо них. И мои мысли как-то сами собой сошлись на идее о том, что идти нужно в другом направлении. И хотя слабые хрипы изнутри брезентовых пологов быстро затихли, приближаться к палаткам с живым фаршем внутри пока что совсем не хотелось.

От этого лагеря дальше по дамбе вела пара тропинок, огибающих небольшие деревца. Они были протоптаны не так сильно, как пространство возле укреплений. И сквозь прижатую к сухой земле траву не было видно чётких следов ни назад, ни вперёд.

В начале тропинки металлические опилки вновь повисли в воздухе. Я решил их лишний раз не трогать и, обогнув, выбрал правую сторону.

Метров через сто-двести среди кустов и деревьев стали проглядывать другие части поселения. И, осторожно прошагав по тропинке в их сторону как по минному полю, я, похоже, вышел туда, где находился основной жилой массив этого лагеря.

В этом месте дамба делалась немного шире. И была почти свободна от зарослей. По обе стороны от широкой, начисто вытоптанной дорожки были вырыты землянки, над которыми сложены свежие срубы. И над каждым двойным скатом тоже высилась небольшая труба от печек, стоящих внутри. А по берегам высился двойной ряд точно таких же габеонов, как и на входе. Видимо, чтобы прикрывать посёлок от возможных обстрелов с других сторон озера.

Вытоптанный участок земли между строений кончался у входа в самую большую землянку, чья крыша была уложена перпендикулярно по отношению к остальным. Сбоку от неё висел ряд умывальников, а в десятке метров позади, за деревьями, виднелся ещё один туалет. Дальше, вплоть до конца узкой полоски суши, со всех сторон окружённой водой, всё заросло низким, но густым кустарником. Если туда, на конец дамбы, кто-то и ходил, то не часто.

Точно так же, как и в лагере возле входа, здесь были заметны очевидные признаки жизни. Разнообразныйвтоптанный в землю мусор. Свежие щепки, разлетевшиеся от недавнего покола дров, множество относительно свежих следов в пыли между жилищами. Сложенные поленья накрыты не запылившимся полиэтиленом. В большой чурбан, стоящий рядом с самым большим срубом, воткнут топор. Не новый, но и не ржавый.

Но ни одного движения или звука.

И лишь когда я подошёл к ближайшей землянке, послышался какой-то странный шёпот.

Он шёл не изнутри помещения. Источник шёпота был где-то впереди, между срубами. При этом он плавно перетекал то по правую от меня сторону, то по левую — словно кто-то играл с балансом стереозаписи.

Как я ни напрягал слух, разобрать отдельные слова не получалось. Но это точно была какая-то речь. Слышались разные интонации и паузы между словами или предложениями. Больше всего это было на воспроизведение обычной человеческой речи, но задом-наперёд. С характерным набором высоты в начале фраз, а не падением в конце, как обычно.

В памяти всплыл недавний рассказ Алисы о первых днях после «трёхчасовой войны». «Как будто прямо по небу перекатываются из стороны в сторону, как гроза... Но не по-русски говорили. И не английском точно...»

Новая щепотка опилок, извлечённая из коробка, упрямо не желала двигаться ни вниз, ни в сторону.

Собравшись с духом, я всё-таки отважился заглянуть за грубо сколоченную дверь ближайшей землянки. Но ничего, кроме пары пустых раскладушек, печки-буржуйки и кучи какого-то тряпья внутри не было. Дощатый пол и стены без каких либо подозрительных следов.

Похожую картину я увидел в полутьме землянки, располагавшейся через дорогу, напротив первой. Только там были ещё складные стулья, столик и разбросанные на нём карты. Кажется, в качестве ставок выступали сигареты.

Третье жилище отличалось рядами пустых бутылок вдоль обитых досками земляных стен. Да и остальные землянки тоже ничем меня не удивили.