Льды возвращаются - Казанцев Александр Петрович. Страница 24

– Все это была шутка? – хрипло спросил я.

– Нет, Рой, нет, родной... Это не шутка. Я – твоя жена. И ты – мой муж... перед звездами, перед вселенной!

– Так почему же?..

– Милый Рой, ни ты, ни я не принадлежим сами себе.

– Но друг другу?! – протестующе воскликнул я.

– Только друг другу. И будем принадлежать, какая бы стена ни встала между нами.

– Нет таких стен, не может быть таких пропастей!

– Есть такие стены, стены гор и расстояний, есть такие пропасти, наполненные водой океанов, милый Рой.

– Что ты хочешь сказать, Эллен? – в испуге спросил я.

– Ну, вот! Уже и аэродром. Так близко. А мы вчера бродили, как Стэнли или Ливингстон... Что бы подарить нашим маленьким друзьям? Ты хотел бы, чтобы у нас было столько детей?..

Она достала сумочку и сунула каждому из ребят по долларовой бумажке.

Они весело закричали и убежали, унося нежданную добычу.

Эллен грустно смотрела им вслед.

– Ну вот, Рой... Никогда не забывай этой ночи.

– Я не люблю слово «никогда».

– Никогда, – повторила Эллен. – Я тоже не хочу этого страшного слова. Мы ведь увидимся, Рой... Не знаю когда, но мы увидимся...

Я чувствовал в себе пустоту.

– Вот и самолет, который ждет меня, – указала Эллен на самолет, которого здесь не было вчера.

Я не мог ее потерять. Лучше уж найти место, где будет радиоактивный кратер...

Мы шли по летному полю, которое ничем не было отгорожено от джунглей. Навстречу нам шел тот самый штатский в темных очках, которого я вчера принял за детектива.

– Хэлло, Марта! – крикнул он Эллен. – Не хотите ли вы, чтобы самолет из-за вас задерживался?

– Я ничего не имела бы против, – ответила Эллен, с пронизывающей твердостью смотря в темные очки своего вчерашнего спутника.

– Надеюсь, джентльмен не будет в претензии, что останется один? – проворчал детектив.

– Я всегда буду с ним, – отпарировала Эллен.

– О-о! – сказал детектив и предложил мне сигарету.

Мне очень хотелось курить, свои сигареты я раздарил в джунглях, но я отказался.

– Надеюсь, – продолжал шеф в темных очках, – что вы, сэр, всегда будете вспоминать об этой ночке?

Мне очень захотелось дать ему в челюсть.

– Ты будешь писать мне? – спросил я Эллен.

Она отрицательно покачала головой.

Страшная догадка стала заползать мне в мозг, я гнал ее, как гнал вчера мерзкие мысли. Эллен молча опровергла их, как только умеет это делать женщина! О, если бы она смогла сейчас опровергнуть мое подозрение!

Эллен поняла меня, она очень хорошо поняла меня.

– Значит?.. – спросил я ее.

– Значит... – твердо повторила она.

Шеф в очках отвел меня в сторону.

– Вам доверяет сам мистер Джордж Никсон, парень! Надеюсь, вы поняли, что ни Марту, ни меня вы никогда не видели?

Опять это гнусное слово.

Я молча кивнул. Может быть, я и вправду никого не видел, все это было во сне: и бешеный полет над землей, и бешеное счастье на земле.

Эллен стала Мартой. А я остался Роем Бредли.

Марта не знала Роя.

Она шла вместе с очкастым и ни разу... ни разу не оглянулась.

Какие-то шпики и парни с мрачными лицами переговаривались между собой на незнакомом языке. Они что-то крикнули Эллен, то есть Марте... Марта живо заговорила с ними.

И вдруг мне припомнились слова заклинания на неведомож наречии:

Нас венчали не в церкви...

Столетние дубы

С похмелья свалились...

Я пошел прочь. И свалился в канаву за летным полем, свалился, как подломленный дуб, с которым жизнь сыграла такую страшную шутку.

Я видел, как разбегался по бетонной дорожке самолет, видел, как оторвались баллоны колес от земли, как убрал пилот шасси уже в воздухе.

Самолет превратился в серебристую блестку и растаял в солнечном небе.

Я встал и сжал челюсти.

Я был женат! Пусть обрушатся на меня небеса, пусть разверзнется подо мной земля, я был женат!

И у меня была самая удивительная, самая нежная и самая смелая жена, которая способна прострелить апельсин на лету, которая хочет увидеть березки».

Часть третья,

ЯДЕРНЫЕ ВЗРЫВЫ

Глава первая

За окном билась метель. Шаховская невольно прислушивалась к ее завываниям. Ветер налетал на коттедж, превращенный в больницу с одной лишь палатой, сотрясал его весь, грозя выбить окно. Елене Кирилловне казалось, что даже свет в электрической лампочке мигал.

Буров лежал на постели, огромный, вытянутый. Его осунувшееся лицо было в тени и казалось неживым. Шаховской становилось жутко. Она брала тяжелую горячую руку, держала ее в своей.

Прилетевший из Москвы нейрохирург нашел сотрясение мозга. Вот уже который день Буров не приходил в сознание, а врачи считали операцию ненужной. Елена Кирилловна прибегала сюда прямо из лаборатории и уходила только утром. Веселова-Росова хотела временно освободить ее от работы, но она и слышать об этом не желала. Ведь в Великой яранге продолжали начатые в подводной лаборатории исследования, которые ведутся теперь во многих научных учреждениях мира.

Елена Кирилловна склонилась над Буровым, заглянула ему в открытые, беспокойные и невидящие глаза. Сейчас он будет опять бредить. Это всегда было страшно.

За тонкой перегородкой спала медицинская сестра. Во сне она вскрикивала, заставляя Шаховскую вздрагивать, или начинала шумно дышать, ворочалась.

Буров что-то пробормотал.

Шаховская вынула из сумочки маленькую тетрадку в мятом переплете. Поглядывая на дверь, стала записывать.

Может быть, она стенографировала бред больного, чтобы показать утром врачу? Но до сих пор она этого ни разу не сделала, унося тетрадку с собой. Если бы медсестра увидела эти записи, они показались бы ей сделанными по-латыни.

Утром Шаховская ушла на работу, словно и не провела бессонную ночь.

А вечером Буров первый раз пришел в себя. Он узнал Лену, улыбнулся. Его пальцы сжали ее руку.

– Все будет хорошо, – сказала Елена Кирилловна. – Как я рада... Все обойдется.

Он закрыл глаза.

– Лена... Это вы... Это вы меня оттуда вытащили?

– Там было столько подводников! – ответила Шаховская. – Но теперь все хорошо. Не надо говорить. Вам нельзя.

Болезненная складка появилась у Бурова между бровями.

– Нет, надо!.. Хорошо, что вы здесь... Вот не знаю, встану ли.

– Встанете! Молчите.

– Не имею я права молчать. Субстанция...

– Ею уже заняты многие. Мы не одиноки, Буров!

– Весь мир должен заняться! Весь мир!.. Нет ничего важнее! Ядерные реакции при ней невозможны!.. Вдумайтесь!.. Это наш долг, физиков... Тех самых, которые выпустили ядерного джинна...

Буров разволновался. Ему стало худо. Шаховская вызвала врача.

– Вы просто опасная сиделка, – недовольно сказал обеспокоенный врач.

Когда следующий раз Буров пришел в себя, то Шаховской не было. Он не верил, что видел ее здесь, что говорил с ней.

Правда, медсестра сказала, что Елена Кирилловна часто дежурила около него, но только пока он был в беспамятстве, а теперь у нее срочная работа.

Буров загрустил.

В больницу пришла Люда, робкая, сконфуженная, и принесла букет цветов.

– Можно? – спросила она, приоткрыв дверь.

– А, Люд! – проговорил Буров. – Давай, давай!.. (Он был с ней иногда на «вы», иногда на «ты».) Мне теперь куда лучше.

Девушка вошла, прижимая к себе цветы. Их привезли самолетом с юга. Но Буров не обратил на них никакого внимания.

– А Елена Кирилловна как? – сразу спросил он.

Неужели он не мог об этом спросить хоть не сразу!..

Оправившись, Люда рассказывала о маме, об академике, о его секретарше Калерии-Холерии, которая пытается во все совать свой длинный нос, о соседних отсеках Великой яранги, о капитане погибшего корабля Терехове, который готовится вести ледокол в док, едва его поднимут со дна. О Елене Кирилловне она кратко сказала, что у нее начались головные боли, но что она вообще замечательная.