Мост дружбы - Казанцев Александр Петрович. Страница 24

Выборы их превращались в жестокую политическую борьбу. Новый состав Верховного суда с Ирвингом Мором не замедлил проявить себя, отменив несколько реакционных законов, ограничивающих права на забастовки и права на свободу мыслей и убеждений.

Ирвинг Мор совсем не был коммунистом, но это не мешало ему самым приветливым образом говорить с Майклов Никсоном:

— Хэлло, Майк! От души желаю видеть ваш бюст в галерее Капитолия, который там вынуждены будут поставить. Правда, не все ваши будущие коллеги придут в восторг от этого… впрочем, как и от ваших взглядов. Не говоря уже о завидной молодости оригинала. В части исконных чувств дряхлого к молодому к ним присоединяюсь и я.

— Полно, мистер Мор! Хотел бы сохранить вашу молодость к своему будущему юбилею!

— О'кэй, мальчик! Сохраняйте свою, это будет куда лучше! Впрочем, о деле, мой друг. Мистер Игнэс лично просил меня об одолжении. Он хочет запросто видеть вас у себя.

— У себя? — поразился Майкл Никсон. — Что общего может быть у миллионера Игнэса, если не ошибаюсь, члена Особого комитета промышленников, хозяев страны, и у коммуниста Никсона?

— Но ведь коммунист-то почти сенатор! К тому же проведший «Рыжий процесс»! — лукаво сказал мистер Mop. — Во всяком случае, я вам советую пойти ему навстречу, хотя бы сегодня, после конца вашего предвыборного бизнеса. По счастью, я избавлен от необходимости звонить вам по телефону в ваш офис и, несомненно, быть записанным на пленку! — И мистер Мор засмеялся.

Будущий сенатор смутился:

— Вот видите, сколько нужно сделать, мистер Мор…

— О, мой милый друг, впереди еще много борьбы за лучшую участь американцев!

— Желаю удачи, мистер Мор.

— Мистер Игнэс заедет за вами хотя бы вот сюда, чтобы не дразнить парней из газетных трестов.

В назначенный час мистер Майкл Никсон был напротив здания Верховного суда.

Мистер Боб Игнэс уже ждал его в своем великолепном «крайслере», огромном, словно плывущем по мостовой, широком, как удобная лодка.

— Хэлло, мистер сенатор! Я настолько уверен в вашей победе на выборах, что рискую так обращаться к вам. Мечтаю выпить с вами коктейль трех чертей. У меня дома есть эта дьявольская смесь.

— Хэлло, мистер Игнэс! Говорят, смесь соляной и серной кислоты называется по-русски «царской водкой».

— Садитесь, прошу вас. Царской водкой вас мечтают угостить менее проницательные бизнесмены. Я хотел бы с вами просто поболтать.

Боб Игнэс был худой и лощеный джентльмен лет за пятьдесят, с бритым умным лицом, редеющими, гладко зачесанными волосами и светлыми проницательными глазами.

Автомашина быстро мчалась по улице, догоняя впереди идущий автомобиль, который оказался полицейским.

Мистер Игнэс притормозил.

— Пусть лучше эти господа проедут, — сказал он вполголоса. — Терпеть не могу с ними встречаться!

Претендент в сенаторы расхохотался. Игнэс подмигнул ему:

— Все фирмы отказались страховать мой автомобиль. Они терпят на мне убытки. Им ведь нет дела, что из штрафов, которые я заплатил по милости едущих впереди господ, можно составить целое состояние.

Полицейская машина свернула за угол, и тогда мистер Игнэс показал, почему ему приходится платить много штрафов. «Крайслер» летел по средней черте улицы, отпугивая все машины, приводя в ужас пешеходов.

— Прошу извинить, Майк, — переходя на фамильярный тон, всегда знаменующий в Америке установление деловых отношений, сказал мистер Игнэс, — везу вас в свою местную хижину. Я снимаю небольшую квартирку в одном доме, где могу останавливаться, приезжая в Вашингтон. С отелями всегда возня, телеграммы, заказы… Бывают дни, когда в Вашингтоне толчется слишком много народу. Так что прошу извинить меня за мой вигвам.

Через минуту машина остановилась около фешенебельного дома на самой аристократической улице Вашингтона. Один этаж этого дома и снимал мистер Игнэс.

В подъезде, перед запертой дверью, мистер Игнэс нажал кнопку, после чего из стены раздался женский голос:

— Хэлло, кто там?

— Это я, дорогая, с гостем, — ответил стене миллионер.

— Сейчас, мой мальчик! — воскликнул женский голос, и за дверью что-то щелкнуло. — Пожалуйста, проходите.

Игнэс распахнул дверь, за которой никого не оказалось.

Гость и хозяин поднялись по ковровой лестнице на второй этаж. В раскрытой двери квартиры их ожидала стройная, но уже чуть поблекшая дама, дорого и со вкусом одетая.

— Как это мило! Я так рада вам, сэр! — и она протянула руку Майклу.

Тот низко поклонился.

— Ну, вот наше небольшое гнездышко, — сказал мистер Игнэс.

Хозяйка провела Майкла в просторную комнату, в которой было на редкость мало мебели. Но то, что стояло, было дорогое и удобное. В «гнездышке» Игнэса, как прикинул Майкл, было не меньше двухсот квадратных метров.

— О, сэр! Вы были в России! — говорила хозяйка. — Это моя родина. Я учу Боба русскому языку.

— Я только плавал около ее берегов и неожиданно попал в СССР, — ответил Майкл. — В детстве.

— Как бы я хотела хоть взглянуть на эти берега! Боб обещает взять меня с собой, когда в следующий раз поедет в Москву.

— В следующий раз, в следующий раз! — отмахнулся мистер Игнэс и проводил гостя в кабинет. — Вы видите, здесь еще не все устроено. Приобрел несколько картин русских художников. Хочу выдержать стиль… не пускаю сюда крикливую западную мазню.

— Это желание вашей супруги?

— О нет! Я с нею лишь вспоминаю русский язык, который был языком моего детства.

— Неужели? — удивился Майкл.

— Моя мать, голландка, была замужем за русским Игнатовым. Увы, они разошлись, когда мне было четыре года. Отец оставил меня у себя, мать вернулась в Голландию. И Боря Игнатов, представьте это себе, жил в Москве. Но отец умер во время русской революции, мать обратилась к Советскому правительству с просьбой отправить меня к ней… И вот я считался голландцем, но всегда говорил о голландцах «они»… Затем — умноженное наследство, наконец Америка, и я стал американцем и даже миллионером. А мог бы стать марксистом…

— Стать марксистом никогда не поздно, — пошутил коммунист Майкл.

— Один раз я понял, что это полезно. Видите этот электрический камин? Я включу… Как будто мерцают горящие угли… Он мне памятен — я купил его, когда еще жил в Голландии. Я затащил к себе русских туристов и показывал им этот камин. Они, конечно, были марксистами. Я играл на бирже… Акции ближневосточных нефтяных компаний… Я спросил русских — это было перед передрягой на Ближнем Востоке, — почему повышаются мои акции. Я страшусь беспорядков, но мне жалко продать лезущие вверх акции.

— Что же ответили вам русские?

— Посоветовали мне посчитать Маркса.

— И вы?

— Я продал акции. Начался суэцкий кризис, нападение англичан и французов на Египет и все, что потом произошло. Я избежал огромных убытков и велел переплести «Капитал» Маркса в дорогой переплет.

— Прочитали?

— Прочитал. Конечно, много интересного.

— Кому?

— Не только вам, мистер коммунист, но и грамотному капиталисту. Что касается меня, то я усовершенствовал Маркса.

— Вот как! — усмехнулся Майкл. — Об этом вы и хотели поговорить с марксистом?

— И об этом тоже. Курите сигару. Это моя страсть. Помню, я доказывал русским гостям, что если я, купец, покупаю и продаю и у меня нет рабочих, у которых я отнимаю, как я потом узнал, «прибавочную стоимостью, то я просто занимаюсь коммерцией. Вкладываю деньги, где они дают наибольший экономический эффект. И я сделал для себя открытие: есть закон, движущий и регулирующий все жизненные явления человеческого общества. Это „закон выгоды“.

— Закон выгоды?

— Вот именно. И этот закон действителен и для того сложного, смешанного мира, в котором мы живем. Если бы отдельные его части, Майк, не были так разделены, то мы бы могли назвать наш мир «капиталистической коммуной»! Каково? Неплохо?

— Два слова, взаимно исключающие одно другое.

— Это если не учитывать «закона выгоды». Выгода, если тонко разобраться, вовсе не требует исключения капитализмом коммунизма и коммуной — капитализма. В том-то и дело, что они прекрасно могут существовать рядом к всеобщей выгоде!