«Точка бифуркации» (СИ) - Батыршин Борис. Страница 52

Я протягиваю пальцы – нарочито плавным движением, как в замедленной киносъёмке. Чего я ожидал в тот момент, когда их кончики приблизятся вплотную к чёрному зеркалу? Да чего угодно – электрического укола, волны холода, онемения… Шурик, Евсеин, и прочие, бежавшие сломя голову из мира тетрадигитусов, таща на себе парализованного Ромку Смольского, кинулись в спасительный портал сломя голову, им было не до ощущений, никто даже толком не мог рассказать, как он выглядел - вроде бы, светящаяся мембрана, повисшая на высоте полуметра, в которую приходилось нырять…

За спиной осторожно кашлянул отец. Он, надо думать понимает мои сомнения и не торопит… во всяком случае, явно. Что ж, нервы у всех троих на пределе, ожидание не принесёт ничего хорошего.

Ну что, пора?..

Это был калейдоскоп – только составленный из осколков того, что происходило со мной за эти годы – движущихся, звучащих, живых осколков. Они меняли друг друга с чудовищной быстротой – но понятие времени здесь отсутствовало, как и такие понятия, как память, страх, восторг и прочие человеческие чувства. Вот кусочек московского бульвара, с катящейся по нему конкой; вот разносчик с пирожками на углу Гоголевского бульвара… вот кофейня на Никольской, где мы повздорили с похожим на бледного глиста преподавателем женской гимназии… вот низкие своды московской клоаки, светящиеся в ультрафиолете знаки, нанесённым спреем из баллончика. И сразу, без перехода – ртутная, в мелкой ряби волн, поверхность Мраморного Моря, где-то внизу пароходная палуба, я сижу на мачте…. Нет, уже не на мачте, и даже не сижу – я залёг за глыбой известняка, и револьвер в руке вздрагивает, посылая пулю за пулей в крутящихся в полусотне шагов бедуинских всадников – те в ответ визжат, размахивают кривыми саблями и длинными, непривычного вида, ружьями…

Дальше всё смешалось: картины бытовой жизни и заграничных поездок. Москва, Питер, Лондон, Париж; выдранные с мясом фрагменты учёбы в Морском Корпусе, злая, короткая волна Финского залива, разбивающаяся о скулы канонерки, и древние камни замка Монсегюр, к которым я скольжу по тросу, и огненный венчик на дульном срезе пулемёта, и калоша британского броненосца далеко внизу…

Череду тысячекратно ускоренных воспоминаний сменили рваные, разрозненные образы – картинки неземных пейзажей, звёздные спирали, чужие небеса, словно составленные из цветных, немыслимой спектральной чистоты, полос света, прерываемых провалами в чёрное «ничто», на фоне которых выплясывают какой-то дикий танец многочисленные луны; снова чужие пейзажи, но теперь на их фоне мелькают фигуры четырёхпалых. Статуи? Живые тетрадигитусы? Поди, разбери…

И вдруг всё закончилось. Я стоящим на четвереньках, на чём-то холодном и шершавом. Не видно было ни зги – ослеп? Нет, это всё очки-консервы с тёмными стёклами – я сдвинул их на лоб и обнаружил, что нахожусь в каземате-лаборатории, на полу, и в трёх шагах от меня двое лаборантов с матами крутят руки какому-то типу, смутно мне знакомому. Чёрт, да это же ван Стрейкер собственной персоной, сволочь!..

Я открыл рот, чтобы обложить бельгийца нехорошими словами, но не успел – на меня набросился стремительный вихрь, состоящий из растрёпанных волос, торопливых поцелуев и шёпота: «Ванечка! Милый! Любимый! Ты меня нашёл, спас…»

Варенька! Я обнял девушку за плечи и, опершись на ней самым неделикатным образом, попытался встать – это удалось лишь со второй попытки, - и завертел головой. Портал погас, лишь на проволоках катушек Тесла потрескивая, змеились лиловые искры. Шагах в трёх от меня дядя Юля с Корфом поднимали с пола отца – «консервы висели у него на шее, и он ошеломлённо мотал головой. Рядом Николка –пошатывается, их носа сбегает тонкая струйка крови. Георгий поддерживает его под локоть, а суетящийся рядом Каретников подносит к ноздрям крошечный зелёный пузырёк и успокоительно бормочет: «Ничего-ничего юноша, это скоро пройдёт, ничего страшного, просто шок…»

Я отпустил Варенькины плечи (она, наоборот, ещё крепче вцепилась в мою руку, прижалась и замерла), и откашлялся.

- К-кхе… я дико извиняюсь, но что это было, а?..» 

XII

 Приглашённые прибывали на Эзель разными путями. Кто-то, как Иван и Николка, составили компанию Корфу на борту «Александрии», бывшей императорской яхты, недавно переданной в распоряжение Д.О.П.а. Кто-то, подобно дяде Юле и Евсеину, предпочёл регулярный рейс из Кронштадта; кто-то по примеру, Алисы, спешно явившейся по вызову Корфа из самого Парижа, добирался поездом до Риги или Ревеля, а здесь уже по морю плыл в Аренсбург, главный город острова. Если, конечно, можно назвать городом небольшое, с населением едва в три тысячи, поселение, знаменитое, однако, старинной шведской постройки крепостью и ныне действующим курортом, весьма популярным как среди курляндской и лифляндской родовой аристократии, так и среди богатых купцов и промышленников, которым льстило подобное соседство.

Именно так и поступил Олег Иванович. Он ловко уклонился от предложения доктора Каретникова составить ему компанию, отправился в одиночестве на Балтийский вокзал, где взял билет в вагон первого класса до Ревеля. Здесь он потратил полдня на то, чтобы найти каботажный пароходик, идущий в Ригу с заходом в Аренсбург – и теперь, стоя на палубе, наслаждался тёплым майским ветерком, задувавшим со стороны Балтики вдоль Финского залива.

Семёнов не зря выбрал этот дальний путь. После вылазки в «червоточину» требовалось как-то устаканить раздёрганные мысли - и именно этом он сейчас и занимался, любуясь игрой солнечных лучей на волнах да подкармливая наглых, разжиревших чаек, которые вились за кормой и орали, требуя от пассажиров подачек. Отдохнуть в Питере не получилось. Ивану-то хорошо, его ненаглядная Варенька живо поможет парню привести нервы в порядок – а каково Олегу Ивановичу, которого, не дав перевести дух, затребовали вместе с Корфом в Зимний дворец? И ведь не откажешься, если учесть, от кого исходило приглашение…

Вообще-то, вызов был более, чем оправдан. Георгий отбывал в Копенгаген, где ему вместе с министром иностранных дел Гирсом должен был вести переговоры о мире с Великобританией. Цесаревича в этой непростой миссии должен был сопровождать юный Уинстон Черчилль – он только-только поднялся с госпитальной койки, ходил с трудом, опираясь на трость, с левой рукой в гипсе. Однако Георгий настоял на том, чтобы взять юношу с собой. Мало того, он устроил ему встречу с отцом, на заключительном этапе которой присутствовали и Семёнов с Корфом. И эти усилия не пропали зря – из царского кабинета Уинстон вышел горячим сторонником прекращения вековой вражды двух великих империй. Олег Иванович с Корфом по требованию Георгия поведали ему о связях с двадцать первым веком -как и о полученных оттуда секретах, в том числе и военных. Рассказ был подкреплён демонстрацией роликов на персональном царском ноутбуке, и теперь сын восьмого герцога Мальборо мечтал только о том, когда ему позволят заглянуть за эту завесу чуть глубже…

Но не об этом думал Олег Иванович, швыряя куски раскрошенной французской булки чайкам. Корф недаром собрал всех «попаданцев» ( как и тех своих «современников», кому случилось хоть раз побывать на «той стороне») именно на Эзеле. На острове как раз начали обустраивать базу отдыха для сотрудников Д.О.П.а – своего рода закрытый курорт, где можно будет отдохнуть от головоломных проблем и ещё более головоломных операций. Здесь, вдали от цивилизации (две-три рыбацкие деревушки пришлось отселить, выплатив их обитателям щедрую компенсацию из казны) несложно было обеспечить требуемую степень конфиденциальности – при необходимости, «санаторий» можно окружить хоть тройной цепью часовых, а в море вывести на дежурство канонерские лодки и миноноски Балтийского флота. А в том, что предстоящая беседа требует наивысшей степени конфиденциальности, Семёнов не сомневался.

Из дневника мичмана

Ивана Семёнова.