Бэль, или Сказка в Париже - Иванова Татьяна Антоновна. Страница 30

Однажды в доме Ордынцевых появился некий человек, которому суждено было внести свою лепту в восстановление здоровья Николая Степановича. Муж Елены, отставной офицер Уваров Вячеслав Дмитриевич, привез его к ним на Мытную и представил как своего бывшего сослуживца — поручика Ратникова Павла Андреевича. Поручику было тридцать два года. Он обладал завидной внешностью, но был не только статен, высок и красив, но к тому же необыкновенно обаятелен в общении, умел располагать к себе людей, несмотря на свой молодой возраст.

Павел Андреевич в первый же вечер рассказал родственникам Ордынцева, каким образом сам излечился от тяжелой болезни, восемь лет назад повергшей его в состояние частичной парализации после неудачного падения с лошади.

— Мой дядя, помещик Пеструхин Арсений Павлович, философ и мыслитель, много лет назад путешествовал по Индии да так и застрял там аж на целых шесть лет, — начал он свое повествование. — А дело было вот в чем! Прослышал он от местных жителей о неких таинственных монахах, проживающих в долине Тибетских гор, и о том, что монахи эти обладают силой, способной прямо-таки до чудес бороться с болезнями всякими. А еще будто бы те монахи способны омолодить человека особой физкультурной системой, заклинаниями, которыми пользуются издревле. Запали дяде моему в душу эти рассказы, и принялся он тогда за поиски монахов, потратив на это занятие около полутора лет.

Поручик прервал свой рассказ и, затянувшись послеобеденной сигарой, закинул ногу на ногу, расположившись повольготней в большом кресле.

— Ну и что же, удалось вашему дяде отыскать этих монахов? — спросила его Софья.

— Конечно, удалось! Он никогда не отступал от задуманного, не найди он их через полтора года, мог бы этим заниматься и еще в течение многих лет! Одним словом, монахи за усердие, проявленное дядей, приняли его в монастырь и со временем приобщили ко многим своим премудростям. Постигать науку тибетских монахов ему пришлось около шести лет, после чего он, обновленный не только физически, но и морально, благополучно вернулся в свое родовое имение под Рязанью. Применяя тибетскую науку, дядя вылечил тогда множество людей в своих краях, а вот опыт его перенять никому не удалось. Не то ленивы были ученики, не то маловерами оказались, ведь лечение проходило не только посредством каких-то особых физических упражнений, но прежде всего внушением, мыслительным, волевым усилием.

— Ну и что же было дальше? — с придыханием, невольно обратившим на себя внимание окружающих, спросила Софья, лишь только поручик сделал небольшую паузу в своем рассказе. Ей не столько хотелось узнать дальнейшее, сколько обратить на себя внимание понравившегося офицера, заставить его заинтересоваться своей персоной.

— Случилось вовсе непредвиденное! — Павел Андреевич тяжело вздохнул. — На учениях я упал с коня и сделался малодвижным. Родители повезли меня к дяде в Рязанскую губернию. Он занимался мною ровно два дня. На третий же рано утром появился Данила Сомов, один из сыновей соседского помещика и ближайшего друга дяди. Он принялся умолять его отправиться с ним взглянуть на его молодую жену, которая занемогла пару недель назад, и недуг не смог объяснить ни один из трех осматривавших ее докторов. Дядя конечно же согласился и, оседлав коня, отправился вместе с просителем в его имение. Однако путь их оказался недолгим. Вскоре мой дядя, смертельно раненный, непонятно каким усилием воли заставил себя снова сесть в седло и вернуться назад. Лишь только он приблизился к имению, как тут же упал с коня, потеряв сознание. Слуги перенесли его в дом. Произошедшее никто не смог потом объяснить. Говорили, что жена Данилы, молодая красивая княгиня Ольга, была невестой грузинского князя Георгия Тамази, с которым она познакомилась на отдыхе в Гурзуфе. Безумно влюбленный в княгиню князь был очень ревнив, и эта его сумасшедшая ревность охладила пыл невесты, Ольга отдала предпочтение влюбленному в нее с детских лет Даниле Сомову. Грузинский князь после этого пообещал, что непременно его убьет. Данила тогда посмеялся над неудачливым ревнивцем и не придал никакого значения угрозам, но именно в тот день, когда они с дядей отправились в его имение, их догнали незнакомые всадники и без каких-либо объяснений произвели несколько выстрелов. Данила был убит на месте, а дядя смертельно ранен. Конечно, доказательств вины Георгия Тамази не было, но любому было ясно, что это дело рук ревнивца.

Дядя очнулся только спустя час и тут же слабым голосом попросил, чтобы ему подали перо и бумагу. Получив требуемое, принялся было писать, однако рука не слушалась его. Он попросил свою старшую дочь Ксению писать под диктовку. Послание его предназначалось тибетскому монаху, от которого он когда-то принял учение и которого называл Великим Ламой. Дядя просил его принять меня на лечение в монастырь, так как по причине своего смертельного ранения не имеет возможности оказать мне помощь. Закончив диктовать, он подробно объяснил, каким образом следует добираться до монастыря, и через сутки скончался.

Спустя три дня после его похорон родственники повезли меня в Индию. Ах, каким далеким показался мне тогда этот путь, я с отчаянием думал, что ему никогда не будет конца. Мы останавливались на отдых в каких-то убогих селениях, где могли предложить лишь скуднейшую пищу, вроде рисовых или ячменных лепешек, спать приходилось на жестких топчанах, покрытых грубой циновкой, а то и прямо на полу. Когда мы оказались в горной местности и где уже не было человеческого жилья, мы и вовсе ночевали в пещерах.

Монастырь находился на высоком берегу извилистой реки. Неширокая тропа вела круто вверх, далее через небольшой перелесок, а потом уходила в каменистые скалы. На подходе к монастырю нас встретили несколько лам, мы передали письмо дяди и принялись терпеливо дожидаться решения, расположившись на каменных ступенях, высеченных прямо в пологой скале. Ответ Великого Ламы не заставил себя долго ждать. В сопровождении монахов мы направились в монастырь.

Меня отвели в небольшую комнату и уложили на топчан, сказав, чтобы я отдыхал и не беспокоился о своих родственниках, которые расположились в соседнем помещении. Спустя пару часов явился сам Великий Лама. Это был крепкий высокорослый мужчина с проницательными черными глазами, седой, особо обращал на себя внимание волевой, выдающийся немного вперед подбородок. Он поговорил со мной на ломаном французском всего несколько минут, а потом как-то внезапно реальность исчезла из моего сознания, и я, по всей видимости, погрузился в глубокий долгий сон. Долгий потому, что, когда я очнулся и спросил, где мои родственники, дежуривший возле меня лама сообщил, что они отправились назад еще вчера утром.

О своем лечении, которое проводил Великий Лама, подробно рассказывать я не стану. Боюсь, что это может всех вас утомить, скажу только, что было оно совсем необычно, состояло в основном из физических упражнений, грубого массажа, гипноза и приема лекарственных трав.

В монастыре я пробыл около четырех лет, завел среди тибетцев множество друзей, в некоторой степени освоил местный язык.

— И я вполне могу это подтвердить, — прервав речь друга, сказал Вячеслав Дмитриевич. — Не далее как вчера воочию видел его тибетского друга, прибывшего погостить, и слышал, как они общались на незнакомом мне языке.

— А что же вы не привезли его с собой? — спросила Елена.

— Он только что с дороги, Елена Николаевна, и должен отдохнуть после столь утомительного путешествия. Но я обещаю, что непременно познакомлю его с вами.

— О! — воскликнула Софья. — Мы как раз устраиваем бал в следующую субботу в честь именин моего мужа. А что, если нам пригласить вас вместе с вашим тибетским другом? Или он совершенный дикарь и не может участвовать в таких мероприятиях?

— Софья Николаевна! — укоризненно заметил Алексей Спиридонович, покачав головой, и, извиняясь за жену, виновато улыбнулся.

— А что? По-твоему, люди, живущие в горных лачугах, устраивают светские балы? — невозмутимо возразила Софья.