Бэль, или Сказка в Париже - Иванова Татьяна Антоновна. Страница 38

Спрятать картины не составило труда. В последние два года у них с мужем уже были отдельные спальни: Софья постоянно ссылалась на недомогание. Свернув картины в рулон, она положила их за шкаф, который стоял в углу ее комнаты и который заранее был ею немного отодвинут от стены, а сверху забросала остатками материи от шитья, которые якобы на время были положены швеей на шкаф и случайно за него упали.

Передача картин произошла через четыре дня. Софья уложила картины между приготовленными для переделки платьями и, не доверяя никому из слуг, самолично повезла атрибуты своего гардероба к портнихе. Дом портнихи находился в Столешниках, около трактира, за которым был небольшой пустырь. Там и поджидал Софью Павел Андреевич Ратников со своим тибетским другом Ку-Льюном. Подъехав к месту, Софья отправила своего кучера в трактир, дав ему на выпивку.

— Иди в трактир, Максим. Я, пожалуй, задержусь, — сказала она, неимоверно обрадовав охочего до выпивки Максима.

«Стук, стук!» — радостно подпрыгнуло сердце, как только она увидела любимого. Павел Андреевич, едва заметно улыбнувшись ей, поспешил навстречу, однако, как было условленно, прошел мимо. Ах! Как он был хорош! Его напряженное лицо выдавало волнение и оттого казалось строгим, серьезным и более мужественным, чем всегда.

«Не волнуйся, любимый! — подумала в порыве непомерного обожания Софья. — Я сделала все, как ты хотел! Только ради тебя! Только ради тебя и нашей любви!» Тут, не успев еще изменить одухотворенного выражения лица, которое возникло от этих мыслей, она встретилась глазами с идущим вслед за Ратниковым Ку-Льюном. Ее радость померкла, ибо тибетский друг Павла Андреевича одарил ее холодным насмешливым взглядом.

«Конечно, он заметил, как я смотрела на П.А., — расстроилась Софья, то ли оттого, что застеснялась своего любовного порыва, невольным свидетелем которого оказался этот человек, то ли от его холодности, а значит, непонимания и неприятия их с П.А. любви. — Да бог с ним! — тут же сказала она себе. — Ему и впрямь нас не понять! Где ему!» И вновь счастливо заулыбалась своим сладострастным мыслям.

На Ку-Льюне была серая в крапинку ситцевая рубаха-косоворотка, синие шаровары, заправленные в кирзовые сапоги, и стеганая черная безрукавка. Одним словом, по замыслу, чтобы не обращать на себя особого внимания, он был одет как обычный кучер. Поравнявшись с ней вплотную, Ку-Льюн, не меняя выражения глаз, лениво растянул губы в приветственную полуулыбку, Софья кивнула ему в ответ.

«Как только мы соединимся с П.А., тут же уберу от него этого типа, — подумала она. — Уж больно он неприятный, да к тому же постоянно толчется возле П.А., лишний раз лишая возможности общения наедине, что и так случается не часто».

Павел Андреевич, а за ним и Ку-Льюн проследовали к Софьиной коляске и, забравшись в нее, неспешно двинулись вниз по Столешникову. Пока Ку-Льюн погонял лошадей, Ратников занимался изъятием картин из Софьиных тайников. Покончив с этим довольно быстро, он скрутил их в рулон и заложил в самый обыкновенный холщовый мешок, затянув его бечевкой. Вся эта операция заняла не более получаса, и, развернув лошадей, они отправились назад. Поравнявшись с пустырем, Ку-Льюн остановил лошадей, дав высадиться Павлу Андреевичу со своей ношей, а сам проехал дальше, чтобы поставить экипаж Софьи на прежнее место именно таким образом, как первоначально поставил его Максим. После его ухода Софья, собрав в охапку свои платья, отправилась в дом портнихи.

Операция по похищению картин была завершена самым наиудачнейшим образом, но Софья не находила себе места, видя чудовищное состояние отца, и, как вскоре выяснилось, ее переживания не ограничивались только беспокойством об отце! Когда картины попали в руки Павла Андреевича, в их с Софьей отношениях все стало меняться. Возлюбленный Софьи сначала исчез, заставив ее терзаться в мучительном ожидании. И только спустя три недели ограничился весточкой, переданной ей инкогнито, в которой сообщалось, что в его планах по передаче картин произошли непредвиденные изменения, связанные с его долгим отсутствием. Затем он нагрянул к ним в дом и утешил Софью обещанием, что уже в скором времени отправится в Англию, в предместье Лондона, чтобы подобрать дом. А пока обещал привезти обручальное кольцо, как залог своей любви. Но кольцо все как-то не покупалось, поездка в Англию откладывалась под тем предлогом, что Павел Андреевич получил лишь часть денег за картины, для покупки дома этого недостаточно, а сам возлюбленный все реже и реже наведывался в Москву. Его любовный пыл явно стал убывать, и это наводило Софью на мысль о том, что вся его любовь к ней была мнимой. Однако она всякий раз убеждала себя в обратном, вспоминая счастливые минуты любви. И так продолжалось около трех месяцев, пока Софья однажды случайно не узнала об истинном положении вещей.

Это случилось в день рождения Николая Степановича, в его шестидесятилетие. По такому случаю было решено устроить бал. Павел Андреевич и его тибетский друг конечно же были приглашены. Правда, в Москве находился пока только один Павел Андреевич, а Ку-Льюн должен был вернуться из Парижа как раз в день означенного торжества. Павел Андреевич приехал вовремя и сообщил, что его друг явится немного позже, ибо он только что прибыл в Москву и ему нужно привести себя в порядок. Ку-Льюна особенно ждал Вячеслав Дмитриевич. Ввиду катастрофически ухудшающегося здоровья тестя он надеялся, что Ку-Льюн сможет осмотреть Николая Степановича, побеседовать с ним и порекомендовать эффективное лечение. Ведь, что ни говори, он был племянником великого Сю-Алыма и ему были известны многие методы тибетского целительства.

Встретившись с Софьей, которая не видела своего возлюбленного уже более полутора месяцев, Ратников нежно пожал ей руку и в очередной раз попросил прощения за то, что осуществление их плана откладывается. Софья же, сердце которой затрепетало при одном только его прикосновении, ничего ему на это не ответила, не упрекнула, не показала вида, что обиделась. Она просто-напросто боялась потерять остатки надежды, которой только и жила в последнее время. Странная все-таки вещь — самообман! Если удается победить даже неопровержимые доводы разума и лишить человека способности управлять своей волей.

За ужином Софья с придыханием следила за каждым жестом П.А., благо, что в этот раз рядом не было мужа. Он находился на лечении в Кисловодске и не мог помешать. В самый разгар ужина прибыл Ку-Льюн. Софья была поражена тем, как изменилось лицо ее возлюбленного, лишь только он увидел тибетского друга. Щеки П.А. вспыхнули румянцем, в глазах появился блеск. Подобный блеск никак не мог вспыхнуть в глазах мужчины при виде другого мужчины, пусть даже и самого преданного, надежного друга. Такой взгляд, по мнению Софьи, мог быть предназначен только женщине, причем горячо любимой! Ах! Да что ж это такое?! Софья услышала тревожные удары своего сердца, интуитивно почуяв неладное. Она пыталась прогнать одолевающую ее тревогу, но вдруг ощутила, будто между этими двумя промелькнуло нечто, направленное против нее. Возникло такое чувство, что она — третий лишний, ибо их объединяло нечто не принадлежащее ей. «Фу! Какая чушь! — упрямо сказала она себе. — Ну если бы это была женщина, тогда понятно! Нет, нет! Он просто слишком сильно привязан к Ку-Льюну как к другу, и может быть, даже чересчур! — принялась она всячески убеждать себя, стараясь погасить возникшее помимо ее воли подозрение. — Я просто ревную его к этому Ку-Льюну, как всякая любящая женщина ревнует своего возлюбленного к его друзьям, к службе, к общению со всякими другими людьми, к солнцу, к небу и вообще ко всему на свете, что отнимает у него время для общения с ней!» — вынесла она оправдание гамме своих тревожных, мечущихся чувств и постаралась успокоиться.

Ку-Льюн подошел к столу и уселся на предложенное Вячеславом Дмитриевичем свободное место, после чего, наполнив бокал, произнес тост в честь именинника.

— Николай Степанович, дорогой! Позвольте выпить за ваше здоровье, за ваше неиссякаемое творчество, а также за ваш превосходный дом и за всех, кто теперь здесь находится!