Последнее предупреждение - Казанцев Кирилл. Страница 18

Из опыта своего прошлого посещения Краснокаменского он помнил, что жители "деревяшек" постоянно испытывали определенные трудности с водоснабжением. Как правило, на одну улицу – одна колонка, вокруг которой простирается обширнейшая лужа. Питьевую воду запасают впрок, перевозя сорокалитровые фляги либо на машинах, либо на мотоциклах, либо на специально сделанных для этого тачках. Скопцов еще не забыл, как они тогда готовили баню.

Почему-то он сразу отбросил мысль о том, что за прошедшие годы коммунальное хозяйство поселка вступило в полосу немыслимого расцвета. Скорее всего, душевный человек Альберт Матвеевич готов был пойти на любые затраты для удовлетворения запросов своих друзей.

Временное пристанище Скопцову понравилось. А еще ему понравилась Маша. Которая администратор. Даже очень понравилась...

Она появилась буквально через минуту после того, как Василий покинул ванную. Можно подумать, что подсматривала или подслушивала, настолько вовремя – Скопцов как раз натянул джинсы. Тихонечко поскреблась в дверь и вошла, не дожидаясь ответа.

– С легким паром, Василий Арсеньевич! – остановилась на пороге, с нескрываемой жадностью разглядывая его обнаженный торс. – Чайку не желаете? Или кофе – что вам больше нравится?

– Маша! – знание администратором его имени и отчества не удивило – предупредили, надо понимать. – Давайте договоримся сразу – не надо отчеств! И вообще, будет лучше, если мы перейдем на "ты"!

– Хорошо! – просто ответила она. – Давай на "ты"! Так что будешь, Вася? Чай или кофе?

Скопцову не нравилось собственное имя. Васей звали не только его деда, которого он никогда не видел. Вспоминалось и другое... "Тебя как зовут?" – "Вася..." – "Гля, Доцент, как верблюда нашего!" Почему-то каждый новый знакомый рано или поздно вспоминал этот короткий диалог из известного кинофильма. И приятного в этом было мало... Но симпатичной женщине можно простить очень и очень многое. Если не все...

– Чай... Нет, лучше кофе! – что-то подсказывало Скопцову, что сегодня спать ему придется не так уж и много. И избыток кофеина в крови не повредит.

Кивнув головой, Маша неслышно исчезла за дверью. Василий натянул майку, ладонью пригладил коротко остриженные волосы и устроился в кресле рядом с низким журнальным столиком. Вернулась администратор минут через пятнадцать. Демонстрируя себя во всей красе, неторопливо прошла через всю гостиную, слегка покачивая полными бедрами. В руках – изукрашенный цветами поднос, на котором курилась ароматным паром медная джезва.

Остановившись напротив Скопцова, Маша, низко нагнувшись, стала выставлять на стол чашку, сахарницу, плетеную из соломки корзиночку с печеньем и еще что-то, на что Василий не обратил внимания. Он в это время во все глаза разглядывал открывшиеся за низким вырезом кофточки чуть колыхавшиеся при движении рук большие молочно-белые шары грудей. Во рту пересохло. А администратор не спешила – расставив посуду, начала ее перемещать по столу, как "катала" наперстки. Но наконец все было расположено в том самом, нужном, известном лишь ей одной, порядке. Женщина выпрямилась. Весьма завлекательное кино закончилось.

Скопцов перевел взгляд на стол. Первое, что привлекло его внимание, – одинокая чашка.

– А почему ты себе чашку не взяла? – спросил он у Маши. Та кокетливо улыбнулась:

– Я кофе не пью. Кофе цвет лица портит.

– Тогда хотя бы чай! За компанию. – Василию очень не хотелось, чтобы администратор уходила, и он откровенно канючил. – Одному, в чужом городе. Скучно...

– Ну, не знаю... – женщина сделала вид, что обдумывает предложение. Внезапно выражение ее лица изменилось. Сейчас она больше всего была похожа на человека, решившегося на какой-то очень отчаянный поступок. – Василий Арс... Вася! Ведь ты писатель?

И это сообщили. Интересно, а что еще она о нем знает?

– Я знаю, слышала! Альберт Матвеевич говорил! – Маша, не дожидаясь ответа, стрекотала подобно пулемету. Наверное, боялась, что ее перебьют, не дадут высказаться до конца. – Дело в том... Ну, это!

Женщина не могла подобрать нужные слова – медленно краснея, запинаясь, активно помогала себе руками. Скопцов терпеливо ждал.

– Короче, я... Я пишу стихи! – бухнула Маша. На розовом от смущения лице воцарилось выражение тихой гордости – вот я какая!

– Молодец! – что еще можно сказать в такой вот ситуации?

– Вот! И ты... – Маша смущенно потупилась. – Ты не мог бы их посмотреть? Как специалист...

Отказать в такой просьбе значило превратить друга – ну, или почти друга – во врага.

– Ну, конечно! – ответил Скопцов.

Администратор торопливо, почти бегом бросилась к двери. Дверь еще не успела захлопнуться, а она уже летела назад, обеими руками прижимая к пышной груди объемистую тетрадь. Даже не тетрадь – амбарную книгу!

– Вот! – потертая обложка гулко хлопнула по столу. Стоя рядом с Василием, женщина опять наклонилась к столу. Глаза Скопцова сами собой вновь нырнули за вырез кофточки. В другом ракурсе предмет его интереса выглядел еще привлекательней...

Глава 5

Маша медленно листала страницы, исписанные аккуратным округлым почерком, что-то стрекотала, комментируя. Василий терпеливо слушал, но в сказанное не вникал. Плоды ее литературных трудов были ему неинтересны. Так называемые стихи были беспросветно бездарны. Чувствовалось в них суровое влияние современной российской попсы самого дешевого пошиба – повторяющееся через строчку слово "любовь" непременно рифмовалось с "кровь", которая "бурлила", "закипала" и "пылала". А еще была в этих стихах "дверь", которую постоянно кто-то (швейцар?!) открывал и закрывал, зарифмованная с таким же затасканным "верь". Короче, муть розовая... Но с претензией на нечто такое... Грандиозное.

Кстати, было время, когда Скопцов сам пробовал свои силы в поэзии. И первый стишок про солдата, который всех победил, сочинил лет в десять. После этого регулярно, к каждому празднику, писал по стихотворению для школьной стенгазеты. В этих творениях идеально соблюдались размер, ритм, рифмы, и, что самое главное, они были идеологически выдержаны. Учительница русского языка и литературы, она же по совместительству главный редактор настенной периодики, была в полном восторге от этих виршей. Но уже в классе этак восьмом сам Скопцов осознал собственную бездарность. Хватило ума... В его стихах не было жизни. Несмотря на всю свою правильность, они были лишены объема, не трогали душу, оставались плоскими, как фанерный лист. Больше он ничего такого не писал, хотя тяга к печатному слову сохранилась и определила его дальнейший жизненный путь.

Так вот, все написанное Машей было многократно хуже того, что Василий написал в далеком детстве. Но сказать ей об этом прямо... Это значило по меньшей мере оскорбить ее лучшие чувства, попутно лишив себя самого каких-либо надежд на то, что его пребывание в Краснокаменском будет не столь тоскливым, как могло бы. Приходилось лавировать, ограничиваясь полуправдой.

Да, что-то в этих стихах есть. Некая изюминка... Настроение, экспрессия. Несомненно, они заслуживают внимания. Но надо работать! Нельзя останавливаться на достигнутом! Вот здесь... И вот здесь... Ведь можно было то же самое сказать другими словами?

Маша с удовольствием слушала эту болтовню. Глаза ее возбужденно горели, щеки раскраснелись. Она плотно прижималась к плечу Скопцова бедром, и тот каждой клеточкой своего организма чувствовал огненно-горячую его упругость.

Он не выдержал – грубовато ускорил развитие событий. Лежащая на талии женщины ладонь легко скользнула ниже. Администратор не отреагировала. Хотя кто их поймет, этих женщин!

Обнаглевшая рука опустилась еще ниже, коснулась горячей кожи и начала медленное движение назад. Маша, читавшая как раз одно из своих стихотворений, замолчала на полуслове и с удивлением посмотрела на задираемую все выше и выше юбку. Но не отстранилась, не закричала, только задышала чаще.