Последнее искушение Христа - Казандзакис Никос. Страница 13

— Будь ты проклят! — медленно и сурово произнесла она хриплым голосом. — Будь ты проклят, Сыне Плотника, и как ты распинал, так сам да будешь распят!

Затем она повернулась к его матери.

— А ты, Мария, да выстрадаешь то, что выстрадала я! Сказав это, мать Зилота отвернулась и устремила взгляд на сына. Магдалина обнимала основание креста, касалась ног Зилота и оплакивала его. Ее волосы и руки тоже были все в крови.

Цыгане тем временем уже делили одежду распятого, разрезав ее ножом. Рубище они разыграли но жребию. Оставалась еще белая головная повязка с крупными пятнами крови.

— Оставим ее Сыну Плотника, — решили они. — Он тоже неплохо поработал, бедняга.

Тот сидел, скрючившись, на солнце и дрожал от озноба. Цыгане бросили ему окровавленную повязку.

— Вот твоя доля, мастер, — сказал один из них. — До следующего распятия!

А другой засмеялся:

— До твоего распятия, мастер! — сказал он на прощание и дружески похлопал Сына Марии по спине.

Глава 5

— Идемте, дети! — воскликнул почтенный раввин, раскрыв объятия, словно собирая воедино все это пребывающее в смятении и отчаянии скопление мужчин и женщин. — Идемте! Я открою вам великую тайну. Крепитесь!

Они устремились бегом по узким улочкам, подгоняемые сзади всадниками. Казалось, что снова прольется кровь, хозяйки с пронзительными криками запирали двери. Почтенный раввин дважды упал на бегу, снова стал кашлять и харкать кровью. Иуда и Варавва подхватили его на руки. Запыхавшиеся люди всей толпой достигли синагоги, втиснулись туда и, заполнив даже окружающий здание двор, закрылись изнутри, накрепко заперев ворота.

Все напряженно ожидали слов раввина. Какую тайну мог открыть им среди стольких горестей старец, чем он мог успокоить их сердца? Они страдали уже долгие годы — от несчастья к несчастью, от распятия к распятию — а посланники Божьи, в рубище, в цепях, с пеною на устах все снова и снова приходили из Иерусалима, с реки Иордан, из пустыни, спускались с гор — и всех их распинали.

Люди начинали гневно роптать. Стены, украшенные пальмовыми ветвями и пентаграммами, священные свитки на аналое с высокопарными словами — Избранный Народ, Земля Обетованная, Царство Небесное, Мессия — не могли уже быть для них утешением. Надежда печериц притупилась, и на смену ей пришло отчаяние. Человек спешит, а Бог — нет. Ждать больше они уже не могли. И живописанные надежды, занявшие обе стены синагоги, уже не вводили их в заблуждение.

Читая как-то в юности Иезекиля, раввин вдруг привел в безумный восторг, закричал, заплакал, пустился в пляс, но так и не обрел покоя. Слова пророка стали изнутри него плотью, он взял кисти и краски, заперся в синагоге и, охваченный священным неистовством, принялся покрывать стену своими видениями в надежде обрести наконец покой: бескрайняя пустыня, черепа и косы, целые горы человеческих костей, поверх всего — небо, ярко-красное небо, словно раскаленное железо, а с середины неба протянулась исполинская рука, ухватившая за шиворот и держащая в воздухе пророка Йезекииля. Видение переросло собственные границы, перекинулось на другую стену, и вот уже Иезекииль стоял, увязнув по колени в костях, с ярко-зеленым разинутым ртом, из которого шла лента с красными письменами: «Народ Израильский, народ Израильский, явился Мессия!» Кости выстраивались рядами, поднимались черепа, полные зубов и грязи, и страшная рука вновь устремлялась с неба, держа на ладони новосозданный, исполненный света, весь из изумрудов и рубинов Новый Иерусалим. Народ рассматривал росписи, качал головой и роптал. Зло взяло почтенного раввина.

— Что вы там бормочете? — крикнул он. — Не верите в Бога отцов наших? Еще одного распяли — значит, еще на один шаг приблизился к нам Избавитель! Вот в чем смысл распинания, маловеры!

Он схватил свиток с аналоя и порывистым движением развернул его. Через открытое окно внутрь проникал солнечный свет. Аист спустился с неба и уселся на крыше стоявшего напротив дома, словно тоже желая послушать.

Радостный голос, ликуя, вырывался из сокрушенной груди:

— Трубите в победную трубу на Сионе! Возгласите весть ликования в Иерусалиме! Воскликните: Явился Иегова к народу своему! Встань, Иерусалим, воспряньте духом! Взгляни: на восходе и на закате гонит Господь чад своих. Выронявлись горы, исчезли холмы, все древа источают благоухание. Облачись в одеяния славы твоей, Иерусалим: да будет счастье народ Израильскому во веки веков!

— Когда? Когда же? — раздался голос из толпы. Все повернулись на этот голос.

Тощий, сморщенный старичок приподнялся на носках и воскликнул:

— Когда? Когда же, старче?

Раввин гневно свернул пророчества.

— А ты торопишься? — спросил он. — Торопишься, Манассия?

— Да, тороплюсь, — ответил старичок, и слезы, потекли у него из глаз.

— Некогда мне, помирать пора.

Раввин вытянул руку и указал ему на увязшего в костях, Иезекииля.

— Ты воскреснешь, Манассия. Смотри!

— Я стар и слеп и потому ничего не вижу.

Тогда заговорил Петр. День уже клонился к закату, а ночью предстояло рыбачить на Геннисаретском озере, и поэтому он спешил.

— Ты обещал открыть нам тайну, старче, которая утешит сердца наши, — сказал он. — Что это за тайна?

Все столпились вокруг почтенного раввина, затаив дыхание. Из стоявших во дворе все кто мог протиснулись внутрь. Было очень душно, воздух пропитался запахом человеческих тел. Служитель бросил в курильницу кедровой смолы, чтобы воздух стал чище.

Стараясь сохранить самообладание, почтенный раввин поднялся на скамью.

— Дети мои, — сказал он, вытирая пот. — Сердца наши переполнены крестами. Время заставило мою черную бороду поблекнуть, а затем сделало ее и совсем седой, зубы выпали у меня изо рта. Долгие годы взывал я о том же, о чем воззвал сейчас почтенный Манассия: «Доколе? Доколе, Господи?! Неужели я умру, так и не увидев Мессии?»

Я все вопрошал, и однажды ночью свершилось чудо: Бог ответил. Нет, чудо было не в этом, ибо, всякий раз, когда мы спрашиваем, Бог отвечает нам, но плоть наша покрыта грязью, нечувствительна, и потому мы не слышим. Но в ту ночь я услышал — это и было чудо.

— Что ты услышал? Расскажи нам все, старче! — снова громко спросил Петр.

Он расчистил себе место локтями и теперь стоял прямо перед раввином. Старец наклонил голову, посмотрел на Петра и улыбнулся.

— Бог такой же рыбак, как и ты, Петр. Он тоже ходит ловить рыбу по ночам, особенно в, полнолуния, А в ту ночь круглая луна плыла по небу — по небу, которое было белым, как молоко, было таким милосердным и благосклонным. Я не мог сомкнуть очей, мне было тесно в доме, и тогда я пустился в путь по узеньким улочкам, вышел из Назарета, поднялся в горы и сел на камень, устремив взгляд на юг — туда, где стоит священный Иерусалим. Луна наклонилась, смотрела, на меня и улыбалась, словно человек. Я тоже смотрел на нее, на ее уста, на ее веки, разглядывал уголки ее глаз и стонал, потому как чувствовал, что она говорит, разговаривает со мной в тиши ночной, но я был не в силах разобрать слова… Ни один листок не колыхнулся внизу на земле, неубранное поле благоухало хлебом, а с окрестных гор — Фавора, Гельвуя и Кармилаг — струилось молоко. «Эта ночь — Божья, — подумал я. — Полная луна — лик Божий в Ночи, и таковыми будут ночи в грядущем Иерусалиме».

И лишь подумал я так, слезы наполнили очи мои, печаль овладела мною и овладел мною страх: я был стар, так неужели мне суждено умереть прежде, чем очи мои нарадуются на Мессию?

Я стремительно поднялся, священное неистовство охватило меня, я снял пояс, сбросил одежды и остался перед оком Божьим в чем мать родила. Чтобы Он увидел, как я постарел, иссох и сморщился, словно фиговый лист осеныо, словно обглоданная птицами виноградная гроздь, носящаяся в воздухе голой ветвью. Пусть же он увидит меня, сжалится надо мной и не медлит более.