Последнее искушение Христа - Казандзакис Никос. Страница 18
Старуха говорила, распаляясь все больше, а под конец взвизгнула и, излив свою злость, успокоилась. Она тронула юношу за плечо.
— Прости, парень. У меня тоже был сын твоего возраста, но однажды утром он повредился рассудком, открыл дверь, ушел из дому, отправился в пустыню, в обитель к Целителям, будь они неладны и да не исцелиться им никогда в жизни! Так я потеряла его. А теперь вот все пеку хлеб, таскаю его из печи, да только кого мне кормить им? Детей? Внуков? Осталась я древом засохшим.
Старуха на мгновение умолкла, вытерла глаза и заговорила снова:
— Годами простирала я руки к Богу и все взывала:
«Зачем я только родилась на свет? У меня был сын, так зачем ты отнял его?» Я все взывала и взывала, да разве он услышит? Только однажды, в полночь на святого Илью, я увидела, как разверзаются небеса. «Взывай себе, если не надоело!» — раздался громовой голос, и небеса снова сомкнулись. С той поры я и не взываю больше.
Сын Марии встал и протянул было руку на прощание, но старуха резко отпрянула и снова зашипела змеей:
— Так, стало быть, пустыня? И ты возжелал пустыни? Неужто у тебя глаз нет, парень? Неужто ты не видишь солнца, винограда, женщин? Ступай-ка лучше в Магдалу: это как раз то, чего тебе не хватает! Разве ты никогда не читал Писаний? «Не желаю, — говорит Бог, — не желаю я ни молитв, ни постов, желаю плоти!» Это значит: «Желаю, чтобы вы рожали мне детей!»
— Прощай, матушка, — сказал юноша. — Бог да вознаградит тебя за хлеб, которым ты накормила меня.
— Бог да вознаградит и тебя, дитя мое, — сказала, уже смягчившись, старуха. — Бог да вознаградит тебя за оказанное мне благодеяние: давно уже не было мужчины у моей развалюхи, а если и был кто, так только старики…
Сын Марии быстро миновал виноградник, перемахнул через ограду и вышел на широкую дорогу.
— Не могу видеть людей, — прошептал он. — Не хочу… Хлеб, данный ими, — зелье ядовитое. Един путь Божий — тот путь, на который вступил я сегодня. Он проходит мимо людей, не касаясь их, и уходит в пустыню. Скорее бы добраться туда!
И едва юноша произнес эти слова, смех раздался у него за спиной. Он испуганно обернулся. Недобрый, зловещий смех, идущий из незримых уст, со свистом разрывал воздух.
— Адонаи! — вырвался крик из сдавленного горла. — Адонаи!
Со вздыбленными волосами вглядывался он в хохочущую пустоту, а затем, утратив рассудок, бросился бежать по дороге. И сразу же услышал, как позади мчится за ним пара ног.
— Сейчас они настигнут меня… Сейчас они настигнут меня… — шептал он на бегу.
Женщины продолжали жатву, а мужчины сносили снопы на ток или веяли зерно чуть поодаль. Дул теплый ветерок, подхватывал солому, посыпал землю золотом, позволяя тяжелому зерну скапливаться на току. Прохожие набирали зерна пригоршнями, целовали их и желали хозяевам: «Да будет урожайным и следующий год!»
Вдали между двух холмов показалась Тивериада. Огромная, новопостроенная, идолопоклонническая, со множеством статуй, театров, таверн и размалеванных женщин. При виде ее Сын Марии вздрогнул. Как-то еще в детстве он пришел сюда вместе со своим дядей раввином, которого позвали исцелить от злых духов знатную римлянку. Говорили, что ею овладел демон купели. Совсем нагая бегала она по улицам, преследуя прохожих. Когда они вошли к ней во дворец, патрицианкой как раз вновь овладел недуг и она нагишом бросилась к выходу, а за нею — пытавшиеся удержать ее рабыни. Раввин простер свой посох, остановил ее, и та, едва завидев мальчика, бросилась на него. Сын Марии громко закричал и потерял сознание. С тех пор он всякий раз вспоминает о срамном городе с содроганием.
— Этот город проклят Богом, дитя мое, — говорил раввин. — Если тебе когда-нибудь случится проходить эти места, старайся идти как можно быстрее, опустив взгляд в землю, и думай о смерти. Или же смотри в небо и думай о Боге. Да будет с тобою благословение мое: когда будешь идти в Капернаум, выбирай другую дорогу. Бесстыжий город смеялся в солнечных лучах, люди — пешие и конные — двигались через его врата, на городских башнях реяли стяги с двуглавыми орлами, сверкали стальные доспехи. Как-то раз Сын Марии видел валявшийся в зеленоватой слякоти за околицей Назарета распухший труп кобылы. В ее распоротом, полном кишок и нечистот брюхе копошилось целое полчище рачков и навозных жуков, а над нею гудело облако толстых зелено-золотых мясных мух. Два ворона вонзили широкие клювы в большие, с длинными ресницами глаза и всасывали их содержимое… Труп светился, густо населенный, наполнившийся жизнью, и, казалось, радостно катался по весенней травке, пьяный от восторга, с четырьмя запрокинутыми в небо подкованными копытами.
— Такова и Тивериада. Словно падаль лошадиная, — прошептал Сын Марии, не в силах оторвать от нее взгляд. — Таковы Содом и Гоморра. Такова и грешная душа человеческая…
Проезжавший мимо на ослике кряжистый старик заметил юношу и остановился.
— Чего рот разинул, парень? — сказал он. — Не узнаешь ее? Это наша новая юная патрицианка — блудница Тивериада: эллины, римляне, бедуины, халдеи, цыгане и евреи скачут на ней верхом и все никак не могут объездить. Слышишь, что я говорю? Никак не могут объездить! Дважды два — четыре!
Старик вытащил из переметной сумы горсть орехов и протянул юноше.
— Мне кажется, ты хороший человек, — сказал он. — И бедный. Возьми-ка, пожуешь в пути. Да помяни добрым словом старого Зеведея из Капернаума!
Белоснежная раздвоенная борода, толстые алчные губы, короткая бычья шея, черные, подвижные и хищные — глаза. Видать, это приземистое тело уже вдоволь наелось, напилось и натешилось любовью за свою жизнь. Но еще не насытилось!
Мимо проходил верзила с распахнутой грудью, голыми коленями, весь поросший волосами, с изогнутым пастушеским посохом в руках. Он остановился и, даже не поздоровавшись со стариком, раздраженно обратился к Сыну Марии:
— Ты, случайно, не Сын Плотника из Назарета? Не ты ли изготовляешь кресты и распинаешь нас?
Две старые жницы с соседнего поля услышали эти слова и подошли ближе.
— Да, это я, — сказал Сын Марии. — Я… Он хотел было пройти мимо.
— Куда ты? — Верзила схватил его за плечо. — Пришел тебе конец! Распинатель, изменник, я тебя живым не выпущу!
Но тут кряжистый старик схватил свой посох и высвободил им юношу из рук верзилы.
— Остановись, Филипп, — сказал он. — Послушай меня, старика! Скажи-ка, разве что-либо свершается в мире без воли Божьей?
— Нет, почтенный Зеведей, ничего не свершается.
— Стало быть, на то и воля Божья, чтобы он изготовлял кресты. Отпусти его! И давай не будем противиться деяниям Божьим! Это я для твоего же блага говорю. Дважды два — четыре!
Вырвавшись из объятий пастуха-верзилы, Сын Марии сразу же пошел прочь. Старухи визжали у него за спиной, яростно потрясая серпами.
— Пойдем, почтенный Зеведей, — сказал верзила. — Отмоем руки, прикасавшиеся к распинателю, и уста, говорившие с ним.
— Не обращай внимания! — ответил старик. — Конечно же, пошли — поможешь мне. Я спешу: сыновей моих нет. Один отправился в Назарет посмотреть, как происходило распинание, а другой — в пустыню, чтобы стать святым. Вот я и остался один со своими рыбачьими лодками. Пошли, вытащим неводы: они уже, наверное, полны рыбы. Я и тебя без рыбы не оставлю.
Они отправились в путь. Старик был в хорошем настроении.
— Послушай-ка, а Богу-то как быть? — спросил он, смеясь. — Мы ведь тоже ему надоели. Рыбы взывают: «Не гони нас, Господи, чтобы не попасть нам в невод!» Рыбаки тоже взывают: «Гони рыб. Господи, чтобы попали они к нам в невод!» Кого же Богу слушать? То рыб он послушает, то рыбаков. Так вот и движется мир?
Между тем Сын Марии взбирался вверх по козьей тропе, желай обойти стороной скверну — грешную деревню Магдалу. Прелестная и гостеприимная, лежала она среди финиковых пальм на перекрестке богатых торговых путей, по которым шли днем и ночью караваны то от Евфрата и Аравийской пустыни к Великому морю, то из Дамаска и Финикии к покрытому свежей зеленью ложу Нила. Есть там, у самого входа в селение, и колодец с прохладной водой, на краю которого сидит размалеванная женщина с обнаженной грудью и улыбается купцам… Прочь отсюда! Пойти по другой дороге, срезать путь напрямик к озеру и поскорее добраться до пустыни! Там, у пересохшего русла, ожидает его Бог.