Последнее искушение Христа - Казандзакис Никос. Страница 57

Глаза пустынника наполнились радостью и страхом. Он соскользнул со скалы, подошел к юноше и, напрягая пересохшую гортань, спросил:

— Кто ты? Кто?

Его грозный голос дрожал.

— Не узнаешь меня? — сказал Иисус и сделал шаг навстречу.

Его голос тоже дрожал, ибо он знал, что от ответа Крестителя зависит его судьба.

«Это он? Он?» — мысленно спрашивал себя Креститель. Сердце его громко стучало, он не мог, не отваживался принять решение. Затем он снова спросил, напрягая голос:

— Кто ты?

— Разве ты не читал Писания? — с мягким укором, словно журя его, ответил Иисус. — Не читал пророков? Что говорит Исайя? Не помнишь, Предтеча?

— Это ты? Ты? — пробормотал пустынник, схватил Иисуса обеими руками за плечи и пытливо посмотрел ему в глаза.

— Я пришел… — несмело сказал Иисус и замолчал. У него отнялось дыхание, он не мог больше двигаться. Он оторвал ногу от земли, словно пробуя, может ли сделать шаг, не рухнув наземь…

Смотря на Иисуса сверху вниз, неистовый пророк молча пытливо рассматривал его. Действительно ли он слышал нежное и страшное слово, сорвавшееся с уст Иисуса?

— Я пришел… — снова сказал Сын Марии, но так тихо, что даже стоявший позади и внимательно слушавший Иуда не мог разобрать его слов.

На этот раз пророк услышал и встрепенулся.

— Что? — спросил он, и волосы встали дыбом у него на голове.

Ворон пролетел у них над головами и издал хриплый крик, словно человек, который то ли задыхается, то ли смеется, то ли насмехается. Креститель разозлился и стал искать камень, чтобы швырнуть им в птицу. Ворон между тем улетел, а он все искал и искал камень, радуясь, что так прошло некоторое время, и мысли его мало-помалу утихомирились… Креститель выпрямился.

— Добро пожаловать, — спокойно, без особого чувства сказал он.

Сердце Иисуса дрогнуло. Может быть, это только в ушах у него зашумело или пророк действительно сказал ему: «Добро пожаловать»? Если это правда, то как это неожиданно, радостно и страшно!

Креститель огляделся вокруг, посмотрел на реку Иордан, на заросли камыша, на людей, которые, стоя на коленях в тине, громко каялись в грехах своих, — он стремительно охватил взглядом свое царство, попрощался с ним, а затем повернулся к Иисусу:

— Теперь я могу уйти.

И тогда голос Иисуса прозвучал уверенно и решительно:

— Погоди. Прежде крести меня, Предтеча.

— Я? Это ты должен крестить меня, Господи…

— Не говори громко, чтобы нас не услыхали, — мой час еще не пришел. Пойдем!

Иуда напряг слух, пытаясь разобрать слова, но слышал только какое-то журчание, радостно танцующее журчание, словно сливались воедино текущие воды.

Собравшиеся на берегу толпы раздались в стороны. Кто был этот необычайный паломник, набросивший на себя белые одежды и укутанный падавшими сверху солнечными лучами? Паломник, вошедший в воду столь царственной и уверенной поступью, даже не покаявшись в грехах своих? Креститель шел перед ним, оба они вошли в лазурные воды. Из реки выступала скала, на которую и взобрался Креститель, а Иисус стал рядом с ним, упираясь ногами в песчаное дно, и вода обнимала тело его, доходя до самого подбородка.

В тот миг, когда Креститель поднял руку, чтобы окропить водой его лицо и произнести молитву, из груди столпившегося народа вырвался крик. Течение Иордана остановилось, со всех сторон собрались пестрые стаи рыб, окружили Иисуса и принялись танцевать, складывая и расправляя плавники и виляя хвостами. Из речных глубин появился некий заросший волосами дух — добрый старец, густо опутанный водорослями, прислонился к камышам и, разинув рот, смотрел на то, что происходит у него перед глазами, выпученными от радости и страха.

Народ при виде этих чудес умолк, многие пали ниц, — чтобы не смотреть, а прочие дрожали от озноба под изнуряюще палящим солнцем. Кто-то увидел вышедшего из глубин, покрытого тиной старца, закричал: «Иордан!» — и лишился чувств.

Креститель набрал воды в глубокую раковину и дрожащей рукой стал кропить лицо Иисуса.

— Принимает крещение раб Божий… — начал было он и замолчал, потому как не знал имени.

Он повернулся, чтобы спросить о том Иисуса, и в это время в небе над толпой, которая, приподнявшись на носках, ожидала услышать имя, послышалось хлопанье крыльев. Белая птица — птица или серафим Иеговы? — стремительно спустилась с неба и уселась на голове принимавшего крещение. Некоторое время птица оставалась неподвижной. Затем она неожиданно сделала в воздухе три круга, и три нимба засияли в воздухе. Птица закричала, словно провозглашая имя — впервые изреченное, тайное. Казалось, небо отвечало на немой вопрос Крестителя.

В ушах у людей зашумело, в головах все смешалось. Слова и крылья, глас Божий, крик птицы, необычайное чудо. Иисус напрягся всем телом, пытаясь вникнуть в эти звуки, догадываясь, что это и есть его подлинное имя, но разобрать не смог. Он слышал только, как внутри него сшибается множество волн, крыльев, горьких и великих слов. Он поднял глаза: птица уже взмыла высоко в небо, став светом среди света.

Только Креститель, который за столько лет, проведенных в безлюдном одиночестве среди пустыни, научился разбирать глас Божий, понял.

— Принимает крещение, — прошептал он с внутренним содроганием, — принимает крещение раб Божий, сын Божий, Надежда человеческая!

И затем кивнул Иордану, как бы говоря, что теперь его воды снова могут течь. Таинство свершилось.

Глава 17

Солнце, словно лев, набросилось из пустыни, застучало во все двери Израиля, и повсюду в еврейских домах зазвучала суровая утренняя молитва, обращенная к твердоголовому Богу Евреев.

Рассвет застал Иисуса и Иоанна Крестителя сидящими у Иордана в расселине крутой скалы. Всю ночь они держали мир в своих ладонях, время от времени передавая его друг другу, и размышляли о том, что с ним делать. Лицо одного из них было сурово и решительно, а длани его то взмывали вверх, то падали вниз, словно и вправду сжимая секиру и нанося ею удары. Лицо другого было мягко и нерешительно, а глаза его полны милосердия.

— Разве любви недостаточно? — спросил он.

— Нет, недостаточно, — гневно ответил Креститель. — Древо сгнило, Бог позвал меня и вручил мне секиру. Я взял ее и положил у корней древа. Свой долг я исполнил, исполни теперь и ты свой: возьми секиру и руби!

— Если бы я был огнем, я бы жег. Если бы я был дровосеком, я бы рубил. Но я — сердце я потому люблю.

— Я тоже сердце и потому не в силах терпеть несправедливость, бесстыдство, бесчестие. Разве можно любить несправедливых, бесстыдных, бесчестных? Руби! Гнев есть долг человека, одна из величайших его обязанностей.

— Гнев? — спросил Иисус, и сердце его возроптало. — Разве все мы — не братья?

— Братья? — язвительно переспросил Креститель. — Братья? Неужели ты думаешь, что любовь есть путь Божий? Смотри!

Он поднял свою костлявую волосатую руку и указал вдаль, на источающее смрад Мертвое море.

— Не случалось ли тебе видеть там, на дне, двух блудниц — Содом и Гоморру? Бог разгневался, метнул пламя, потряс землю, суша стала морем, и оно поглотило Содом и Гоморру. Таков путь Божий, ступай по нему. Что гласят пророчества? «В День Господень древо изойдет кровью, камни оживут, поднимутся из домов, куда они положены, и умертвят хозяев!» Грядет уже День Господень и все ближе к нам. Я первым узрел его, воззвал, взял секиру Божью и положил ее у корней мира. Я все звал и звал, ожидая твоего прихода. Ты пришел, и я ухожу.