Жизнь за гранью (ЛП) - Малком Энн. Страница 10

Да, эмоциональная лотерея. С выигрышем в миллиарды.

— Ты сказал им это? — сделала я вывод. — Вот почему за последние полторы недели никто даже не смел покоситься на мою задницу?

Взгляд Хансена стал пустым.

— Поверь мне, детка, даже угрожай я им смертью и расчленением, они не перестанут пялиться на эту дерзкую задницу, — категорично заявил он. Он провел пальцем по моей губе. — В тот миг, когда я попробовал твою сладость, я понял, что она — лучше, чем я когда-либо мог себе представить, и что никто, кроме меня, больше не попробует ее.

Я вздрогнула.

— Значит, ты отпугнул всех, но и сам оттолкнул меня? — резко спросила я.

Несмотря на то, что его слова были милыми, я не могла не испытывать раздражения. Возможно, он пытался защитить меня от своего сурового, плохого, байкерского мира, но это не ему решать. Я сама выбрала быть в этом мире. Я хотела этого. Меня уже тошнило от того, что люди решали, что единственное место, которому, по их мнению, я принадлежу, мне не подходит.

Хансен вздохнул.

— Я пытался никого не убить, — заявил он. — Потому что именно это произошло бы с тем, — брат он мне или нет, — кто прикоснулся бы к тому, что я, наконец, испробовал спустя год.

Я втянула в себя воздух.

— Если ты чувствовал себя так, какого черта оттолкнул меня, ты, большой идиот? — спросила я, шлепнув его по плечу. — Ты должен был понять, что я твоя, в тот момент, как коснулся моих губ, — сказала я тише, теряя браваду.

Он сделал то, что всегда: проник взглядом в глубины моей души.

— Да, детка, я понял. Вот почему оттолкнул тебя. Если бы я заявил на тебя права, как сейчас, то никогда бы не отпустил, не дал бы тебе шанса на лучшую жизнь.

Мое сердце бешено колотилось в груди.

— А теперь? — выдохнула я.

— А теперь я тот, кто собирается дать ее тебе, — заявил он. — Я ответил на твой вопрос?

— Думаю, ты ответил на этот вопрос и на любой другой, который у меня может возникнуть о чем угодно в этой Вселенной… когда-либо, — выпалила я очередную глупость.

Хансен ухмыльнулся. Нежно поцеловал меня в макушку и вернулся к плите.

Моя фантазия, превратившаяся в реальность, никуда не пропала, когда он приготовил нам вкусный завтрак, который мы съели на террасе. Фантазия продолжилась после того, как мы закончили с упомянутым завтраком и занялись сексом на барной стойке. И на диване.

Весь день мы потратили на то, чтобы изучать тела друг друга, шептать глупые шутки — это относилось ко мне, — и смеяться над глупыми шутками — это относилось к Хансену. Несмотря на ноющую головную боль, за которой Хансен очень бдительно следил, это был почти лучший день в моей жизни на данный момент. Нет, это был лучший день в моей жизни на данный момент. Точка.

Вот почему поздним вечером в воскресенье мне не хотелось разрушать чары. Во многом это было связано с тем, что я очень не хотела возвращаться в свой шикарно обставленный, но обшарпанный дом и следующие четыре часа сидеть перед экраном компьютера. Мне хотелось прижаться к теплому, сильному телу и продолжить проводить время в скудно обставленном, но явно не убогом доме Хансена. Я не хотела покидать этот дом. Я пришла в ужас от того, что чары, под которыми мы находились, разрушатся, и реальность ворвется обратно, или, вдруг, прибежит ведущий со съемочной группой, объявив весь этот чудесный день тщательно продуманным трюком.

Я рассудила, что моя эмоциональная травма послужит отличным примером для телешоу. Как и пресс Хансена.

Я водила пальцем по его груди, коснувшись сморщенного шрама, портящего в остальном гладкий и совершенный торс.

— Откуда он? — тихо спросила я, давая себе еще пять минут, пока не впущу реальность обратно.

— Пулевое ранение, — ответил он рассеянно, вырисовывая легкие узоры на моей спине.

Я в ужасе вскинула голову, опуская подбородок ему на грудь.

— Пулевое ранение? — повторила я.

Он небрежно кивнул, будто пулевое ранение было чем-то сродни порезу от бумаги.

— Хочешь сказать, что это… — я слегка коснулась шрама. — …свидетельство того, что пуля пробила твою грудь? — спросила я, слегка истерично.

— Ерунда, детка. Ничего особенного, — ответил он, не сводя с меня глаз.

— Ничего особенного? — снова повторила я. — Мужчина относит огнестрельное ранение к категории «ничего особенного», и считает сумасшедшей меня, — обратилась я к пустой комнате.

Грудь Хансена завибрировала от смеха. Он подтянул меня так, что я полностью накрыла его тело, а наши лица почти соприкасались.

— Дела давно минувших дней, Мэйс. Другой жизни, — сказал он более серьезно. — Той, что сделала меня тем, кто я есть. Той, что научила многому. И той, от которой я рад избавиться из-за высокой вероятности быть застреленным.

Я задумалась. Представила Хансена, — большого, сильного, невозмутимого Хансена, — сраженного пулей. От этой мысли желудок скрутило. Я не могла представить его на больничной койке.

— Пожалуйста, скажи, что ты не вытащил сам себе пулю, не залепил рану грязью и не вернул свою прекрасную задницу обратно туда, где тебя подстрелили, — попросила я с намеком на серьезность, но в основном, шутя.

Хансен снова улыбнулся.

— Нет. Я позволил тому, у кого не было кровотечения из груди, вытащить пулю, и мне потребовалось несколько недель, чтобы встать на ноги.

— Несколько недель? Боже, ладно, Кларк Кент. Я почти уверена, что кому-то меньшему, чем Супермену, потребовались бы месяцы, чтобы встать на эти великолепные ноги, — поддразнила я.

— Великолепные ноги? — переспросил он с широкой улыбкой.

Я пожала плечами.

— Ты, очевидно, не пропускаешь день ног.

Лицо Хансена стало серьезным, и он покачал головой.

— Господи, я тупой ублюдок. Упускаю женщину, которая может заставить меня смеяться над гребаным огнестрельным ранением и в то же время сделать меня твердым как камень, — пробормотал он себе под нос. Его рука скользнула по моей ключице. — Я упустил это, Мэйс, а значит, мне нужно много времени, чтобы наверстать упущенное.

При этом заявлении, я заморгала от легкого покалывания в глазах и позволила себе задаться вопросом: щелкнул ли за последние сутки в Хансене какой-то переключатель, чтобы превратить его в другого человека. С ласковыми глазами, улыбающегося, говорящего искренние признания в перемешку с ругательствами.

Я решила не подвергать это сомнению. Когда ты слишком пристально вглядываешься, то обычно обнаруживаешь дерьмо, которое не хочешь знать.

— Можешь компенсировать его после того, как отвезешь меня домой и позволишь мне приковать себя к компьютеру? — легкомысленно спросила я, ненавидя то, что от моей просьбы его челюсть напряглась. — У меня горят сроки у пары проектов, которые нужно закончить к завтрашнему дню, — пояснила я извиняющимся тоном. Как бы мне ни хотелось остаться, я должна зарабатывать, чтобы есть. И покупать туфли.

— Черт, — буркнул он себе под нос. — Мне не нравится, что ты живешь в том районе, детка.

Как бы мне ни нравилось его беспокойство обо мне, я также чувствовала себя немного обиженной из-за невысказанной фразы, что я, как женщина, не могла позаботиться о себе, потому что внезапно привязалась к мачо-байкеру.

Я слегка отстранилась, так как объятия Хансена не давали возможности полностью от него отодвинуться.

— У нас, вроде, был этот разговор прошлой ночью. Пусть мой район и не получил награду за самую дружелюбную улицу Нью-Мексико, но и самодельных бомб там в последнее время не взрывалось, — парировала я с резким сарказмом.

— У нас был этот разговор, когда ты не принадлежала мне. Теперь все изменилось, — нахмурившись, ответил Хансен.

Я прищурилась.

— То, что я становлюсь твоей, не превращает меня автоматически в беспомощную девицу, неспособную жить в реальном мире без альфа-байкера за спиной, — возразила я. — Я двадцать четыре года чертовски хорошо ориентировалась в реальном мире. Я крепче, чем кажусь.

Мне не слишком хотелось рассказывать ему все темные подробности моего мрачного прошлого среди ужасов реального мира, поэтому я оставила все как есть.