Тринадцать подвигов Шишкина - Петров Олег Георгиевич. Страница 13

– Одиночество, дражайшая Марья Георгиевна, это когда тебя некому забрать из морга. Всё остальное – временные затруднения или разлуки. – Шишкин-младший уже настолько пришёл в себя, что вернулась и привычка парировать.

– Шишкин, ну почему ты такая ж…? – грустно раздалось из-за двери.

– Европа-Пенелопа! – быстро ответил он.

За какое-то время с той стороны повисло молчание.

– А ты это кому? – наконец раздалось недоумённое.

– Тебе, Машенька, тебе. – Шишкин скорчил гримасу, как будто осаждающая сторона могла это лицезреть.

– Мне?! А при чём тут…

Шишкин беззвучно рассмеялся, а потом спросил, стараясь придать голосу некую озабоченность:

– А вот какая первая рифма приходит тебе в голову на слово «Европа»? Только честно.

– А я не рифмую. Это ты у нас филолог.

– Ну а всё-таки? Средь шумного быта, случайно, в тревогах мирской суеты… – Шишкин уже откровенно забавлялся в сложившейся ситуации, поглядывая на наручные часы и представляя, как скромницу Машеньку у запертой двери санузла-ванной обнаружит маман Шишкина. Протянуть надо было ещё минут тридцать-сорок.

– Не быта, а бала! – с сардоническим оттенком в голосе поправила Александра собеседница.

– Ну так, всё-таки, Машуля? Европа…

– Пенелопа!

И Шишкин младший довольно потёр руки.

– Да… Марья Георгиевна… Вот вы и открыли всю свою сущность!

– Чего-чего? – забеспокоились с той стороны двери.

– А вот того… Я не знаю, дражайшая, насколько серьёзно преподают в вашем вузе психологию… Даже допускаю, что на очень высоком уровне. Но тогда вынужден занести вас в список нерадивых студентов, у которых вместо тяги к знаниям главенствуют иные порывы. Вот что говорил дедушка Троцкий? Вам знакома такая демоническая фигура российской и мировой истории? – Александр бросил очередной взгляд на часы и поудобнее устроился на крышке унитаза. – А дедушка Троцкий призвал молодые зубы грызть гранит науки ещё в двадцать втором годе, на пятом всероссийском съезде молодежи… Так вот, Марь Георгивна, ежели б вы настырно грызли этот самый гранит в области психологии, то вам бы открылся интереснейший аспект…

– Давай-давай, умник!

– …Вы бы узнали тогда, что если вы на слово «Европа» озвучиваете рифму «Пенелопа», значит, вы неискренний человек.

– Это я-то?! – прозвучало за дверью уже с обидой.

– Да-с, милочка! И посему уж позвольте вам не поверить и в остальном! – торжествующе подытожил довольный Александр.

– А ты и впрямь, Шишкин, ж…, – устало ответила Машенька. – При том – трусливая. Забился, как в бомбоубежище…

– Нет, драгоценная. Я поступил, как мудрые поросята из известной сказки. «Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк!..» – пропел Шишкин-младший, вновь поглядев на часы.

– «Я тебя давно опоила колдовскою травой. Никуда не денешься, влюбишься и женишься! Всё равно ты будешь мой!» – тоже песенно парировала Машенька голосом, очень похожим на Аиду Ведищеву.

– Браво! Браво!! – прокричал Шишкин. – Ну, я точно как «В гостях у сказки»! Пошёл волк к кузнецу и заставил того отковать себе голосок матушки семерых козлят…

– Много на себя взял, Шишкин! – насмешливо отозвалась Машенька. – Ты не семеро козлят, ты – один великовозрастный козёл!

– Вот, вот! – обрадованно воскликнул Александр. – А то чего-то там про любовь…

– Дурак ты, Шишкин…

С той стороны двери скрипнула половица, зашуршала ткань. По всей видимости, осаждающая сила поднялась с пола. Потом раздался удаляющийся перестук каблучков. Хлопнула входная дверь. И наступила тишина.

«Увы, – вздохнул Александр, – немая сцена «Ревизора» в исполнении Марьи Колпакиди и маман Шишкиной не состоялась». Он повернул защёлку и выглянул в прихожую. «Опустела без тебя Земля…»

Вообще-то было грустно.

Машенька, конечно, отколола номер. Но она права: самым наипозорнейшим образом спрятался от девушки. Права! Трус! Хотя, с другой стороны… Девушка напирает на тебя топлесс а ты ей целомудренно объясняешь, что так делать не надо?

Александр невесело усмехнулся, представив эту картинку и её продолжение, которое обязательно, по правилам жанра или, проще говоря, по закону бутерброда, должно было последовать – в виде появления маман Шишкиной или вездесущей тёти Эли. Туши свет, сливай воду!

«М-м-м… Тушите свет…» В голову, совершенно не ко времени и ни к месту, полезли, рождаясь и громоздясь друг на друга, дурацкие строчки:

Тушите свет! Сливайте воду!
Окончен бал наш при свечах…
В который раз, не зная броду,
В любовь полезли вгорячах.
А нам за это – по мордасам!
Шестёрку бьёт козырный туз.
И охладели чувства разом,
И вместо кавалера – трус.
А надо было посмелее,
А не таиться, аки мышь.
Патрициям, как и плебеям,
Красиво жить не запретишь.
Но у одних и так красиво,
А у других – всегда тоска.
И жмёт на спуск поэт тоскливо
В очередной раз у виска…

«Во! Выдал на-гора! И как быстро, и как складно! Впрочем, рифмовать глубокомысленную белиберду всегда получается быстро, эффектнее и эпатажнее. В поэзии вообще есть вещи непредсказуемые… – вздохнул про себя Александр. – Великий тёзка, например, разве мог предполагать, семь лет сочиняя «Евгения Онегина», что его энциклопедия русской жизни, как оценил роман Белинский, или который сам поэт называл «плодом ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» и подвигом, будет изучаться младшими школьниками в виде отдельных стишочков: «Уж небо осенью дышало… Встаёт заря во тьме холодной… …На красных лапках гусь тяжёлый… Зима!.. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь… Шалун уж заморозил пальчик… Гонимы вешними лучами, с окрестных гор уже снега…» Это анонимное цитирование романа в итоге приводит к анекдоту. Утверждала же на курсовом экзамене одна из шишкинских сокурсниц, анализируя картины природы, созданные классиком в романе, что «Мороз и солнце; день чудесный!..» и так далее, – тоже фрагмент «Евгения Онегина», а не отдельное стихотворение. Но это «Зимнее утро», которое поэт написал в ноябре одна тысяча восемьсот двадцать девятого года и которое было напечатано лишь на следующий год, в альманахе «Царское Село».

Не надо думать, что Шишкин-младший – ходячая литературная энциклопедия. Просто, под впечатлением истерики, которую устроила на экзамене несчастная сокурсница, он тогда перепроверил свои знания – залез в полное собрание сочинений АСа Пушкина, проштудировал пространные комментарии к роману и к стихотворению, предлагающему красавице проснуться. А потом вполне успешно сокурсницу утешил. Сопереживаниями и всем прочим, во что, зачастую, такие сопереживания выливаются или незаметно переходят. Как там у Шекспира? «Она меня за муки полюбила, а я её за состраданье к ним»? Вроде бы так Отелло о Дездемоне? Ну, там так, а у Шишкина – наоборот. Зато никто никого не душил и не резал. «Злодей мавр, а попросту говоря, араб, поначалу придушил бедную женщину до потери сознания, – если безоговорочно доверять тексту в изложении Пастернака, – а потом истыкал кинжалом. В акте судмедэкспертизы это бы изложили, наверное, так: «Потерпевшая скончалась не по причине асфиксии, наступающей обычно вследствие удушения, а из-за множественных колото-резаных ран, нанесённых острым предметом…»

Шишкин угрюмо хмыкнул. После Машкиной атаки в мозгах действительно был полный сумбур. Вот и опять что-то стихотворное…

Уеду в Чмаровскую осень.
Там лепота и в небе просинь.
И сразу выдам там шедевр…

Дальше дело не пошло. Подходящей рифмы под «шедевр» в голову не лезло. «Консерв», «нерв»… Можно, конечно, вымучить что-то типа: «И сразу выдам там шедевр, // Такой, что вздрогнет каждый нерв». Но что-то подсказывало, что вздрагивающий нерв – это нечто новенькое в сфере медицины, но не поэтический образ. У лягушки подопытной, когда бедолагу током мучают, лапка вздрагивает, а не нерв.