Барышня. Нельзя касаться (СИ) - Иванова Ксюша. Страница 13

А ведь лицо закрывать было нельзя. Только не при нем. Не при мужчине. Не при чужом. Его на виду держать было нужно! Следить за каждым движением! А я, дурочка, потеряла контроль. И когда очнулась, когда убрала руки, почувствов, что он стоит ближе, чем было нужно… чем было можно, то поразилась тому, что вижу!

Он был так близко, что руку протяни — дотронешься, упрешься в мощную грудную клетку, туго обтянутую светлой тканью футболки. И мне казалось, что я не просто его запах ощущаю, я чувствую жар его тела, от которого, как от печки, идет тепло ко мне. Я вижу его руки, открытыми ладонями выставленные передо мной — мол, смотри, я без каких-либо скрытых намерений! А… цветы где? Пока я в испуге взглядом ищу цветы — ну, не могли же они мне привидеться — он говорит:

— Катя, я не обижу, я не трону, ничего не сделаю. Клянусь тебе. Обещаю, слышишь?

— Зачем тебе всё это? — выдавливаю из себя, не смея поднять взгляд в его лицо, желая, но не решаясь шагнуть, убраться подальше от него. — Что ты от меня хочешь?

15 глава. Марк

Еще утром я и предположить не мог, что ночью буду стоять перед Катей, перед моей Барышней, странной, загадочной женщиной, из-за которой не мог спать ночами, из-за которой поставил на уши весь город. Но узнал, нашел, понял, кто она!

А ведь искал я зря. Понять, что Барышня — это Катя Семёнова, соседка Гриши Мерцалова, оказалось проще простого! Всего-то нужно было внимательно рассмотреть фотографии с ее игрушками, те самые, которые Барышня присылала мне в первый день нашего виртуального знакомства! Кукла, например, была сфотографирована на подоконнике в ее кухне, ровно в том ракурсе, с какого видел помещение я, когда разговаривал с Натальей Аркадьевной, матерью Кати, а потом и с ней самой. А бык — в прихожей, на комоде, ровно в центре его поверхности, сидящим на белой кружевной салфеточке. Когда я снимал обувь, взглядом упирался именно в нее, в салфетку эту!

У меня была хорошая память. Профессиональная. Особенно четко откладывались в голове мелочи. Если бы сразу же после посещения их квартиры я додумался посмотреть фотографии, понял бы еще быстрее. А так почти неделю, урывками, отрывая такое необходимое, такое быстротечное сейчас время от поисков ребенка, я искал Катю или, точнее, искал я, кто такая Барышня, напрягая одного своего хорошо знакомого хакера. А параллельно (нет, ну бывают же такие совпадения!) наводил справки о Екатерине Семёновой! И каково же было мое удивление, когда ровно за полчаса до звонка того самого программиста, который пробивал месторасположение компьютера Барышни, я додумался посмотреть фотографии и по задним планам на них понял, кто она такая!

… - Зачем тебе всё это? Что ты от меня хочешь? — спрашивает она отрывисто, и даже в полутьме, даже в неярком свете далекого фонаря, я вижу слезы, еще не пролитые, но вот-вот готовые побежать по щекам.

Я знаю о ней все. И это знание такую бурю подняло в моей душе, что впору заорать сейчас, или, что еще лучше было бы, разогнаться на машине так, чтобы спидометр зашкаливал, чтобы от адреналина, от эмоций этих сгорело, вытеснилось из сердца странное чувство… Дикое желание найти и голыми руками разорвать тех уродов, которые морально и физически когда-то уничтожили эту женщину. И, сука, за столько лет не нашлось никого — ни среди ее близких, ни среди наших доблестных правоохранительных органов, кто наказал бы обидчиков, кто просто дал бы им по заслугам! Я уже знал их имена… Из троих мудаков, которые фигурировали в уголовном деле об изнасиловании, давно сданном в архив, только один отсидел в тюрьме. Да и то за преступление, не связанное с Катей. Дело было развалено, причем достаточно грубо — при желании, можно было и сейчас попытаться…

Из троих мразей, по сути, наказан был только один, Стас Морозов, по кличке Лоцман, причем наказан, так сказать, высшими силами — он умер около шести лет назад от рака желудка. Остальные до сих пор топчут землю… нашего города! Они, бл. ь, ходят где-то здесь, вполне возможно, иногда встречают Катю…

Я стоял рядом с ней и не мог выдавить из себя ни звука, но мысленно разговаривал с нею:

"Что я хочу от тебя? Если бы я знал, Катя, если бы я только знал! Просто еще до того, как в моей голове соединились два твоих образа — виденный мною здесь в день пропажи Гриши Мерцалова и тот, виртуальный, который сложился во время нашей переписки, уже тогда, испытывая странное чувство раздвоения сознания, я… хотел вас обеих. И эта тяга, она ведь не только в физиологической потребности заключается… Не столько в ней…"

Иррациональное, малообъяснимое чувство заставляло меня, как маньяка какого-то, всматриваться в Катины фотографии, сделанные Тимуром по моей просьбе…

Такая удивительная, такая особенная женщина. Необычная, странная, пугливая и, одновременно с этим, гордая, с глазами, наполненными болью, хрупкая и сильная, ни от кого не зависящая и безумно одинокая, очень красивая — яркая с этими волосами рыжими и в то же время неприступная, совершенно точно не понимающая, какой она видится окружающим… Женщина, обладающая удивительным качеством — она умела слушать, умела сочувствовать, умела понимать! И я ведь не был большим любителем рассказывать подробности из собственной личной жизни, а выложил ей все о себе! Она была принцессой, заточенной в башне. Барышней, которую мысленно вот уже который день я называл своей. Моя Барышня…

— Я, пожалуй, пойду уже, — так и не дождавшись от меня ответа, говорит она и разворачивается к подъезду.

И я понимаю, что вот сейчас упущу свой единственный шанс! Я не для того столько искал! Интуитивно запрещаю себе говорить ей о том, что она мне нравится и, тем более, о том, что я хочу добиться ее расположения. Нельзя. Это — табу… пока это табу. Но говорить что-то нужно и прямо сейчас.

— Барышня, — окликаю ее, подошедшую к самому подъезду, и она останавливается, но ко мне лицом не решается повернуться. — Я скажу, зачем мне все это! Но ты мне ответь первая! Только честно! Скажи, какое-такое колдовство знаешь, чем приворожила меня? Почему к тебе тянет так? Я ж тебя не знаю почти! Что мне от тебя надо? Да я сам не понимаю! Ты иди-иди, только учти, у меня сердце не каменное, завянет, как вот эти несчастные розы, для которых ты воды пожалела!

И мне кажется, что на мгновение, на секунду только, когда Катя поворачивается, на ее губах появляется улыбка. Но могло и привидеться просто — все-таки темно под козырьком подъездной двери. Брошенные мною, розы сиротливо лежат на скамейке. Беру их, шагаю к ней, протягиваю, вглядываюсь в красивое лицо, пытаюсь прочесть эмоции, понять, как с нею себя вести, что делать, что говорить, как не оттолкнуть от себя, а наоборот, приблизить. И продолжаю:

— Номер телефона дашь? Комп я с собой, конечно, беру, но хрен его знает, будет ли там, куда еду, интернет, — и уже зная, что испуганно вскинется, что этот простейший вопрос ее выбьет из колеи, даю время осмыслить мою вполне закономерную просьбу и добавляю. — Буду держать тебя в курсе, как идут поиски.

А мысленно добавляю: "Ага, вру, конечно, не только для этого. И даже больше, совсем не для этого телефончик твой нужен. Привык. За неделю какую-то привык по вечерам строчить тебе послания! Мне это нравится. Душой отдыхаю, расслабляюсь я так!"

— Записывай! — говорит она и, по-видимому, ждет, что я достану телефон, брошенный на сиденье в машине.

— Диктуй! — смеюсь в ответ. — Буду поражать тебя своими способностями. У меня феноменальная память, между прочим.

— Хм, ну, ладно тогда, — совершенно точно улыбается она. И пусть эта улыбка только на секунду озаряет лицо, пусть я толком ее рассмотреть не могу, я знаю, помимо набора цифр, помимо своего телефонного номера, Катя сейчас, может не осознавая этого сама, делает маленький шаг мне навстречу. — 8-952-492…

16 глава. Катя

Ненормальная дура! Сумасшедшая идиотка! Ни о чем толком не расспросила его! Ничего не узнала! Даже… Даже забыла спросить то, зачем вышла — куда он едет и как связана поездка с Гришей! А теперь вот стой и думай! И переживай! Ведь сумела перебороть себя! Ведь вышла — разговаривала, сдерживалась, не истерила, не убежала, хоть и пыталась! А могла спрашивать обо всем! О том, откуда он все обо мне знает, какие предположения о пропаже Гриши у него есть… да мало ли о чем еще — столько всего сейчас нахлынуло, столько мыслей закрутилось в голове, стоило мне только спрятаться в спасительную темноту родного подъезда.