Барышня. Нельзя касаться (СИ) - Иванова Ксюша. Страница 31

Потом, увидев себя самого во всей красе в зеркале, висящем над комодом у выхода из квартиры, остановился. Это ж Катя! Ей лучше не видеть меня такого… И что теперь? Всё коту под хвост? Она ж теперь меня и на километр к себе не подпустит!

Стоял перед долбаным зеркалом и, как последний идиот, смотрел на себя. Ну, ни за что ведь не поверит, что у меня с Инной ничего на было! Ха! Как же не было? Это для меня не было… Но она-то видела! Нет, ну надо же так лохануться! Если бы мне кто-то из друзей рассказал о подобном случае… никогда бы не поверил такой отмазке — "не хотел", "она сама", "не верь глазам своим — поверь моим словам"!

— Марк, — сзади на плечи легли женские руки. — Марк, давай всё сначала начнем? У нас же раньше всё так хорошо было! И Маринка будет счастлива. Ты же знаешь, как она тебя любит, как она хочет, чтобы наша жизнь наладилась.

Ее руки зашарили по моей груди, нарочно касаясь сосков, спускаясь вниз, к полотенцу, которым я успел обмотаться, но останавливаясь ровно на границе ткани и пока не переходя ее.

— Я клянусь, никаких друзей больше, никаких стихов… Ни пьянок, ни… наркотиков. Я готовить буду. На работу пойду. Буду из агентства тебя вечерами ждать. С Мариной уроки буду делать… Давай попробуем! Прошу тебя!

Она твердила, как в бреду, что будет жить только для нас с Мариной, что никогда больше ни с кем и ни за что… Что любит и всегда любила… А я стоял голый посреди квартиры и понять не мог — она что, не слышала, что здесь была Катя? Не заметила, что я звал другую женщину, что нас видели? Что за…

— Инна, ты что… Ты под кайфом, что ли? — дошло наконец-то.

Потянул за руку, закатал накинутый ею халатик, сначала на левой, потом на правой руке. Но следов от уколов там не было. Подумал было, что ошибся, что она просто распереживалась и в чувствах своих не обратила внимания на Катю. И даже мысль мелькнула, что это мне самому моя Барышня повсюду чудится, а на самом деле её никак здесь быть не могло!

Но вдруг вспомнилось, как один бывший коллега рассказывал, что его знакомый наркоман кололся в ноги, потому что в вены на руках попасть не мог. Грубо задрал подол длинного халата, не обращая внимания на визги Инны, и увидел кучу синюшных синяков, кровоподтеки и красные точки от проколов иглой.

— Дура! Зачем из клиники ушла? Тебе же там помочь могли! Идиотка! Угробишь себя! Всю жизнь свою угробишь! Что ж ты делаешь? Зачем? Что ж тебе не живется? Ну, чего не хватает? Хоть бы о ребенке подумала!

Она заплакала, спиной сползая по стенке на пол. Вцепилась руками в длинные, когда-то так любимые мною, волосы и начала раскачиваться из стороны в сторону, подвывая:

— Ма-а-арк, помоги мне! Я жить хочу! Я не могу больше! Не хочу та-а-ак!

Присел на корточки рядом, обхватил ладонями лицо, заставил посмотреть на себя.

— Завтра обратно в клинику отвезу. И попрошу, чтобы тебя в отдельную палату под присмотром положили. Но если сбежишь оттуда, больше вытаскивать не буду! Поедешь?

— Да-да! Поеду!

— Инна, я уеду сейчас… ненадолго уеду. Тебя запру в квартире. Ты спать ляжешь. Утром отвезу. Согласна?

— Помоги мне-е! Так жить хочется! — она рыдала, и я, конечно, бросить её в истерике не мог. Напоил чаем, заваренным из чудом сохранившегося в кухонном шкафчике пакетика. Потом уложил трясущуюся, как от температуры, под два одеяла, дождался пока уснет, и решил ненадолго, часа на полтора только сгонять к Кате и вернуться обратно.

Понимал, что сейчас, наверное, не имеет смысла ехать и приглядеть за Инной было нужно… Просто потому приглядеть, что у неё, у дурочки, никого для этого больше нет…

Но у самого было тяжко на душе и, пусть поездка будет бессмысленной, пусть Катя видеть меня не захочет, я вот так все оставить просто не мог!

Расстроенный, уставший, несся по улицам уснувшего города и понимал, что, наверное, нужен подарок или, на худой конец, букет цветов — в прошлый раз она была в восторге от роз. Но ни времени, ни сил на это у меня не было.

Примчался к ней, как был — в наспех натянутом на голое тело спортивном костюме, с мокрыми на затылке волосами, непослушно завернувшимися в колечки.

Взлетел вверх по лестнице и… даже не успел позвонить в дверь — она приоткрылась сама…

43 глава. Марк

Рыжеволосая головка высунулась в дверной проём и проговорила — спокойно, без ноток злости или обиды, без ревности и упрека:

— Марина и мама спят. В квартиру не пущу.

— Здорово! И где мне ночевать? На улице? — непреложная истина — лучшая защита, это — нападение! Я знал, что уеду все равно, но не мог не сказать именно так.

— А ты у себя дома переночуй! С женой…

И снова в её словах не смог различить упрека. Да ей безразлично все! Ей все равно! И ты, Изотов, Кате не нужен! И никто не нужен, наверное… Стало так обидно, словно она в чем-то виновата, словно ОНА виновата, а не я сам! Лучше бы ругалась — так я бы понял, что не совсем ей безразличен!

— А я не хочу с ней. С тобой хочу! — буркнул, неожиданно встречаясь с ее задумчивым взглядом — надо же, разглядывает меня! И даже глаз не опускает!

Дверь открылась, выпуская Катю ко мне на лестничную площадку. Она тронула меня за рукав и молча указала на лестницу, ведущую вниз. Потом начала спускаться сама, а я, пожав плечами, последовал за ней. Когда мы оказались на улице, она села на скамейку возле подъезда и сказала:

— Как это всё работает? Каковы правила? Ты зачем-то приехал сейчас… К Марине или ко мне приехал? Если бы я могла дать тебе то, что дала она, ты бы был мне верен? Объясни мне! И ещё…

Она замялась, не решаясь говорить дальше, но потом, видимо, решила, что договорить явно заготовленную фразу все-таки нужно и быстро выдавила из себя, сосредоточенно разглядывая носки собственных тапочек:

— И ещё… Ей… твоей жене ведь ЭТО нравилось также, как и тебе? Да? Это на самом деле может нравиться женщине?

Хм… И что на это все я должен ответить? Как рассказать взрослой женщине те прописные истины, которые человек познает в течение многих лет, ошибаясь и получая удовольствие, теряя и находя? Как рассказать взрослой женщине о чувствах? Если столько лет она, похоже, избегала всяческого упоминания о них…

Я не был психологом. И не мог подобрать слов. И почему-то именно сейчас ничего хорошего в голову не приходило. Приходило только плохое… В смысле, для меня хорошее, а для Кати — плохое… Просто сейчас далекий фонарь светил ей в лицо. И оно казалось таким притягательным, таким милым! Левая бровь чуть приподнята — Катя ждет ответа на свой вопрос. Личико немного запрокинуто вверх — со скамейки не очень-то удобно на меня, стоящего, смотреть.

Заглянул в её глаза, обвел взглядом аккуратный носик, бледный в фонарном свете овал лица и… остановился на губах. И забыл о том, что собирался провести ликбез… Об Инне тоже забыл. И о том, что мы, как подростки, у подъезда на свидании…

Протянул ей руку. Нет, дело было вовсе не в том, что она сидела, а я стоял, и из-за этого мне было неудобно. Дело было в том, что я хотел дать ей возможность самой решить, как я должен поступить… И она решила за нас двоих — вложила холодную ладошку в мою. И эта ладонь, чуть подрагивающая, словно птица в силки попавшая, позволила мне сделать то, что давно уже хотелось.

Потянул со скамейки. Поставил рядом, но так, чтобы не касалась меня нигде больше, кроме ладоней. Протянул вторую руку… медленно, очень медленно… кончиками пальцев коснулся ее щеки, провел вниз к подбородку. Она ощутимо вздрогнула, но не отстранилась. А потом и вовсе закрыла глаза — видимо, чтобы не так бояться.

И я с бешено стучащим сердцем, словно у меня самого всё происходит впервые, медленно наклонился и поцеловал ее в уголок губ. Просто прикоснулся, успел ощутить мягкость полной нижней, вишневый аромат дыхания и, уже отрываясь, буквально силой заставляя себя самого прекратить то, что еще и не началось толком, столкнулся со взглядом ее широко распахнутых глаз.