Последний свет Солнца - Кей Гай Гэвриел. Страница 2

— Они говорят, — Ульфар выговаривал слова медленно, громким голосом, каким разговаривают с умственно отсталыми, — что теперь знают, кто брать коня Хальдра. — Варвар стоял очень близко к ибн Бакиру, изо рта у него воняло селедкой и пивом.

Однако его сообщение было весьма приятным. Оно означало, что торговца из Аль-Рассана, чужестранца, не подозревают в причастности к этой краже. Ибн Бакир сомневался в способности Ульфара, учитывая его скромные навыки и наличие всего двух дюжин слов в их языке, доказать тот очевидный факт, что Фираз прибыл только накануне днем и не имеет ни малейших причин срывать местные торжества, похитив коня.

— Кто это сделал? — Ибн Бакира это не слишком интересовало.

— Раб Хальдра. Продали ему. Отец убивать не того человека. Его изгнали. У сына теперь нет правильной семьи.

По-видимому, отсутствие семьи здесь объясняет кражу, уныло подумал ибн Бакир Кажется, именно это хотел сказать Ульфар. Он знал кое-кого у себя на родине, кого бы эго позабавило за бокалом хорошего вина.

— Поэтому увел коня? Куда? В лес? — Ибн Бакир махнул рукой в сторону сосен за полями.

Ульфар пожал плечами. Махнул в сторону площади. Ибн Бакир увидел, что мужчины садятся на коней — не всегда ловко — и скачут к открытым городским воротам и деревянному мосту через ров. Другие бежали и шагали рядом с ними. Он услышал крики. Гнев, да, но и еще что-то: оживление, интерес. Обещание забавы.

— Его быстро найдут, — сказал Ульфар на том языке, который здесь, на севере, мог сойти за ашаритский.

Ибн Бакир кивнул. Он смотрел, как мимо галопом проскакали два всадника. Один вдруг пронзительно крикнул, проезжая мимо, и яростно стал вращать над головой топор, со свистом описывающий круги, без какой-либо явной причины.

— Что они с ним сделают? — спросил Фираз не слишком заинтересованно.

Ульфар фыркнул. Быстро заговорил с остальными на языке эрлингов, очевидно, повторяя его вопрос.

Раздался взрыв хохота. Один из них в приступе добродушия хлопнул ибн Бакира по плечу.

Купец, восстановив равновесие и потирая онемевшую руку, осознал, что задал наивный вопрос.

— Может быть, кровавого орла, — ответил Ульфар, сверкнув желтыми зубами в широкой ухмылке и сделав сложный жест двумя руками. Купец с юга его не понял. — Когда-нибудь видел?

Фираз ибн Бакир, забравшийся так далеко от дома, только покачал головой.

Он мог винить отца и проклинать его, даже пойти к женщинам в поселок за стенами города и заплатить им за сейта. Тогда вёльва могла бы послать ночного духа, чтобы он завладел его отцом, где бы тот ни находился. Но в этом было нечто трусливое, а воин не может быть трусом, иначе он не попадет к богам после смерти. Кроме того, у него нет денег.

Пока Берн Торкельсон ехал верхом в темноте, до восхода первой луны, он с горечью думал о семейных узах. Он ощущал запах собственного страха, и, положив ладонь на шею коня, поглаживал его, то ли пытаясь успокоить животное, то ли в надежде избавиться от напряжения. Было слишком темно, чтобы ехать быстро по неровной местности у леса, и он не мог — ясно почему — зажечь факел.

Он был абсолютно трезв, и это хорошо. Мужчина может умереть как трезвым, так и пьяным, полагал он, но у трезвого больше шансов избежать некоторых видов смерти. Конечно, можно сказать, что ни один по-настоящему трезвый человек не сделал бы того, что Берн делает сейчас, если только им не завладел дух, его не преследуют призраки и не обрекли на мучения боги.

Берн не считал себя обезумевшим, но должен был признать, что его нынешний поступок — совершенно не запланированный заранее — не самый мудрый в его жизни.

Он сосредоточился на дороге. Не было оснований предполагать, что кто-нибудь окажется в этих полях ночью. Землепашцы спят за закрытыми дверьми, пастухи пасут стада дальше к западу. Но всегда есть шанс, что кто-нибудь бродит в надежде получить кружку пива в одной из хижин, или отправился на свидание с девушкой, или высматривает, что бы стащить.

Он сам стащил коня у покойника.

Хорошей, правильной местью было бы давным-давно убить Хальдра Тонконогого и тем самым положить начало кровной вражде. Возможно, какой-нибудь дальний родственник, если таковые у него имеются, пришел бы ему на помощь. Но Хальдр погиб, когда несущая балка нового дома, который он строил (на деньги, ему не принадлежавшие), рухнула ему на спину и сломала ее. А Берн украл серого коня, которого должны были завтра сжечь вместе с конунгом.

Это заставит их отложить похороны, понимал он, и лишит покоя дух человека, который сослал отца Берна и сделал его мать своей второй женой. Человека, который также, и не случайно, приказал отдать самого Берна на три года в услужение к Арни Кьельсону в качестве расплаты за преступление отца.

Молодой человек, отданный в рабство, отца которого отправили в ссылку и который оказался без поддержки семьи, без имени, не мог назвать себя воином среди эрлингов, разве только он уедет далеко от дома, туда, где о нем ничего не известно. Его отец, вероятно, так и сделал, снова отправился разбойничать за моря. У него была рыжая борода, вспыльчивый нрав и богатый опыт. Идеальный гребец для какой-нибудь ладьи, если только не убьет своего напарника на веслах в припадке ярости, кисло подумал Берн. Он знал способность отца впадать в ярость. Брат Арни Кьельсона Никар погиб из-за нее.

Хальдр мог вполне изгнать убийцу и отдать половину его земли, чтобы не допустить кровной мести, но, взяв в жены супругу изгнанника и присвоив остаток его земли, он с удовольствием пожинал плоды своего положения судьи. Берн Торкельсон, единственный сын, две сестры которого вышли замуж и покинули остров, обнаружил, что мгновенно превратился из наследника прославленного разбойника в бесправного раба, у которого нет родственников, способных его защитить. Стоило ли удивляться, что он чувствовал обиду и даже нечто большее? Он ненавидел конунга с холодной страстью. Эту ненависть разделяли с ним многие, если верить словам, произнесенным шепотом за пивом.

Конечно, никто из них никогда ничего не сделал Хальдру. Это Берн теперь ехал на любимом жеребце Тонконогого среди камней и валунов в холодной тьме в ночь перед тем, как должны были зажечь погребальный костер правителя у каменистого берега.

Явно не самый мудрый поступок в его жизни.

Во-первых, у него не было ничего, хотя бы смутно напоминающего план. Он лежал без сна, прислушиваясь к храпу и присвисту двух других слуг в сарае за домом Кьельсона. В этом не было ничего необычного, в этой бессоннице: горечь способна лишить человека сна. Но на этот раз он встал, оделся, натянул сапоги и куртку из медвежьей шкуры, которую ему пока что удалось сохранить, хотя пришлось за нее драться. Он вышел наружу, помочился у стены сарая, а потом зашагал в ночной тишине поселка к дому Хальдра. (Его мать, Фригга, лежала где-то внутри, теперь в одиночестве, второй раз в этом году оставшись без мужа.)

Он обошел вокруг дома, тихонько открыл дверь в конюшню, прислушался. Услышал, как конюх сопит во сне, зарывшись в солому, потом бесшумно вывел крупного серого коня по кличке Гиллир из конюшни под глядящие на них звезды.

Конюх так и не пошевелился. Никто не появился во дворе. Берн был наедине с ночными духами Рабади. Ему казалось, что это сон.

Ворота запирались, когда возникала опасность, но только в этом случае. Рабади — остров. Берн и серый конь прошли прямо через площадь у гавани, мимо закрытых лавок, по середине пустой улицы, в открытые ворота и по мосту надо рвом вышли в ночное поле.

Вот так просто меняется жизнь.

Заканчивается жизнь, вероятно, так будет правильнее, решил он, учитывая, что это все же не сон. Берну не попасть на корабль, на котором мог бы поместиться конь, а с восходом солнца множество вооруженных и очень сердитых мужчин, возмущенных его нечестивостью и напуганных гневом неприкаянного духа, начнут искать коня. Когда они обнаружат, что сын изгнанного Торкела тоже исчез, единственной проблемой для них будет выбрать, каким способом его прикончить.