Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы - Врублевская Галина Владимировна. Страница 18
Мое хождение «во власть» и уход из профессии
В стране возникли свежие структуры самоуправления: СТК – Совет Трудового Коллектива. Мы тоже надеялись, что через новый орган общественность сможет повлиять на производственную жизнь: и на составление плана научных исследований, и на распорядок труда, а также сможет контролировать распределение социальных благ среди сотрудников.
Представители в Совет выдвигались в коллективах открыто, на предварительных неформальных собраниях, совсем не так как прежде, когда решения спускались сверху – слово «гласность» не сходило с уст. На собрании нашей лаборатории опять общим вниманием овладела профорг – женщина скандальная и громогласная: когда разыгрывались дефицитные наборы, ее голос перекрывал голоса всех. Стоя, как обычно, на председательском месте, она заявила, что хочет работать в новом органе. Однако ее желание большинство присутствующих проигнорировали, стали предлагать другие кандидатуры. Я тоже активно обсуждала выдвинутых товарищей. И вдруг, уже на исходе этих предвыборных дебатов, одна из лаборанток обратила внимание на мою персону:
– А давайте изберем в СТК Отделения от нашей лаборатории Галину Владимировну! – к сорока годам в лаборатории к моему имени приросло и отчество.
Профсоюзница недовольно поджала губы. На тот момент Отделение представляло коллектив в четыреста человек, видимо, пост члена СТК показался ей привлекателен. – А я недоумевала: почему я? И неуверенно отозвалась отказом из дальнего угла комнаты, где стоял мой стол:
– Нет. Ну как? У меня и голос не сильный, мне в этом совете никого не удастся перекричать (тонкий намек в сторону нашей профсоюзницы).
Но лаборантка возразила:
– Мы вас слышим, услышат и они.
Еще несколько человек высказались в мою поддержку. Я поднялась со стула:
– Спасибо за доверие, конечно. Все это для меня неожиданно, но могу сказать, что меня изберут в СТК, то действовать буду в общих интересах.
Мою фамилию вписали мелом на коричневую грифельную доску, где во время «мозговых штурмов» обычно рисовали функции и выводили формулы. Затем перешли к обсуждению других кандидатур. Мы только-только постигали значение новых понятий: выборы на альтернативной основе. К концу дебатов на коричневой грифельной доске неровным почерком секретаря были написаны пять фамилий. Проголосовали поднятием рук, оставив в списке две – выбрали меня и молодого компьютерщика, из тех, кто активно подрабатывал на стороне. Окончательные выборы должны были происходить на общем собрании всего Отделения. Тогда и решится, кто из нас двоих станет заседать в Совете.
Наступил день официальных выборов. Пообедав, сотрудники разных лабораторий акустического Отделения группками потянулись в конференц-зал института. Вот оно, административное здание архитектуры сталинского ампира, – главное здание института. Здание, с которого началось мое знакомство с институтом, где я получала первый инструктаж по режиму секретности, где лежала моя трудовая книжка, и где я сама бывала считанные разы. С волнением поднимаюсь по мраморной парадной лестнице, украшенной с двух сторон нарядными ограждениями с широкими перилами. Вхожу в зрительный зал. Располагаюсь вместе с товарищами по сектору, только сажусь на крайнее место в ряду – ведь мне предстоит выйти на сцену и рассказать о себе всем присутствующим. Один за другим проходят к сцене и встают за трибуну представители от других лабораторий. Невольно приходит в голову, сколько партийных и профсоюзных чиновников, опирались ладонями о столик этой коричневой фанерной тумбы, повторяя фразы из газетных «передовиц»! Сегодня выходящие на трибуну люди говорят своими словами.
Секретарь собрания называет мою фамилию. Встаю – едва слышно хлопает откидное сидение зрительского кресла, но гулко отдается в голове биение сердца. Иду, постукивая каблучками по вощеному паркету к слегка приподнятой сцене, поднимаюсь на ступеньку и занимаю место у трибуны.
Говорить через микрофон непривычно, свои слова слышу дважды: то, что тихо сказала я, и что вторит через усилитель эхо. Речь, транслируемая микрофоном, вроде бы, звучит авторитетно. Преодолевая смущение, выступаю без бумажки. Но листок с тезисами написан, и даже лежит в те минуты в кармане делового пиджака, надетом на мне. А сейчас, спустя много лет, я нашла ту бумажку в своем домашнем архиве и могу привести ее содержание:
«О себе скажу, что никогда не участвовала в работе выборных органов: ни комсомольских, ни профсоюзных, ни партийных.
Однако в стороне от общественной жизни не стояла. Много лет работая в редколлегии газеты «Спектр», старалась дать людям возможность высказаться о болевых проблемах. И когда еще не было в ходу слова Гласность, она, пусть и в усеченном виде, жила на страницах нашей газеты.
Если мне будет дана возможность работать в нашем совете, то я постараюсь предать гласности (в письменной или устной форме) решаемые, я подчеркиваю решаемые, а не только уже решенные вопросы.
Буду развивать формы обратной связи с коллективом, чтобы все сотрудники через СТК могли высказать свои пожелания и предложения. Чтобы текущие вопросы решались оперативно и продуктивно».
Сейчас припоминаю, какие же насущные вопросы тогда волновали сотрудников? Вспомнила главный! Все отстаивали введение скользящего графика: вместо фиксированного часа начала рабочего дня желали установить двухчасовой интервал для прихода на работу с сохранением суммарного рабочего времени за день. То есть, раньше пришел, раньше ушел, а позже явился – задержись вечером.
Но это вопрос нашим Советом поднимется позже, а пока еще предстоит голосование. После тайной процедуры за меня отдают голоса 250 человек нашего Отделения, за моего конкурента-компьютерщика – 125. Прохожу я!
Всего было избрано в СТК девять человек: я – единственная в совете женщина. Потому на первом же собрании, где распределялись функции членов Совета, меня обрекли на пост секретаря, подавив мужским большинством. Мое желание войти в экономический блок осталось нашими низовыми демократами неуслышанным. Еще сильнее разочаровалась я в последующие месяцы.
Мне казалось, что нетрудно принять решение о скользящем графике работы – о нем я упомянула выше – или о предоставлении отпусков всем сотрудникам в летнее время, потому что научно-исследовательский процесс непрерывен только в голове – бумаги и отчеты вполне могут подождать до осени. И длительность командировок не превышала обычно месяца, то есть каждый сотрудник успел бы и погулять за наше короткое лето, и, в свой черед, выехать на испытания. Помню, как сама не единожды маялась в жарком июле, когда перегрева не выдерживали компьютеры; как сидела в унынье в душной комнате, листая опостылевший литературный журнал.
Но решение проблем рядовых сотрудников все время откладывалось, потому что остальные члены СТК без устали возвращались к оргвопросам, регламентирующим деятельность Совета. Я оказалась в совете белой вороной. И годы спустя вспоминаю те наши собрания, когда слышу по телевизору разговоры о тех или иных привилегиях, установленных для себя депутатами Госдумы!
Членам нашего общественного Совета привилегий не полагалось – от работы нас никто не освобождал – однако как цеплялись члены низового управленческого звена за свое место в Совете! Да простят меня поборники гендерного равноправия, но я думаю, что стремление хотя бы к минимальной власти свойственно именно мужчинам – напомню, кроме меня, все остальные были представителями сильного пола. Итак, на заседаниях – они проходили, между прочим, всегда в рабочее время – без конца мусолились вопросы типа: на какой срок избирать совет, и сколько раз повторно можно избираться отдельным членам. Первоначально установленный в примерном Положении двухлетний срок действия органа пытались сдвинуть к трем и даже четырем годам. Мой голос, призывающий к более частому обновлению Совета, опять остался в меньшинстве.
Мой опыт «хождения во власть» продолжался два года, до моего увольнения из ЦНИИ. И позволил мне сделать главный вывод: одиночка бессилен в любой властной структуре, даже на нижнем уровне. Не зря в Думе и в других органах создаются фракции и разрабатываются стратегии для продвижения тех или иных законопроектов.