Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы - Врублевская Галина Владимировна. Страница 66

Ирина Сергеевна не сразу поняла, что возлежит на носилках, в карете скорой помощи. Низко нависал потолок машины, пугая необычной близостью. Приподняла голову, чтобы осмотреться. Крепкая фельдшерица в белом халате придавила натруженной рукой плечи пострадавшей к носилкам:

– Очнулась? Молодец! Лежим-лежим! Сотрясение мозга – не шутки, милая! Что ищешь? Сумка твоя – вот она, и шапка тут, мужики ничего не забыли. Приволокли тебя без сознания из соседнего двора! Считай, повезло, что любители петард во дворе Новый Год встречали, а то валялась бы на снегу до утра. А как только тебя угораздило так грохнуться? Если бы не меховая шапка, черепушка точно треснула б. Погоди чуток: водитель разговаривает по телефону с диспетчером. Получим наряд – отвезем тебя в стационар.

Ирина Сергеевна окончательно включилась лишь на последних словах фельдшерицы – «отвезем в стационар» – и резко возразила:

– Я никуда не поеду!.. А, Маша, где Маша!? Что с людьми из взорванного дома? Жертв много?

– Какие жертвы? И взрывов-то не было! Лоботрясов, сообщивших о заминировании, быстро вычислили – уши бы им надрать. И группа захвата уже на месте. О! Гляди-гляди, террористов ведут!

Ирина Сергеевна медленно села, спустив ноги с носилок, посмотрела туда, куда показывала пальцем фельдшерица. Картинка в проеме за открытой дверцей машины слегка покачивалась, но вскоре головокружение прошло. Поняла, что карета скорой стоит как раз напротив ее подъезда, и среди скопления людей в форме рассмотрела долговязого парня с хмурым лицом и в наручниках. И сразу узнала незадачливого «террориста» – Саня! Великовозрастный шутник жил в их подъезде. В начальных классах мальчишка учился с дочерью, но позже его перевели в школу для умственно отсталых. Дурак, дурак, но подростком Маше прохода не давал, впрочем, чувства свои проявлял невинно: задаривал ее цветами, срывая их летом с газонов. Родители парня потом куда-то уехали, оставив уже взрослого инвалида на попечении бабушки. А недавно старушка умерла, и в последнее время бедолага жил один. В общем-то, смирный стал, залеченный диспансером, даже где-то работал. И что на него нашло!

Не успела Ирина Сергеевна домыслить за непутевого соседа, как из подъезда вывели девушку в красной куртке. На ней не было наручников, но крепко держали под руки два спецназовца.

– Маша! – вскрикнула Ирина Сергеевна.

Она с неожиданной прытью соскользнула с носилок, выбралась из машины и бросилась к дочери. Ей преградили дорогу.

– Отпустите мою дочь. Она не виновата! Маша!

– Мама!

Старший наряда дал знак сопровождающим остановиться. Видимо, благополучное завершение операции в короткий срок смягчило его нрав. Снисходительно бросил:

– Пусть женщины попрощаются!

Ирина Сергеевна обняла дочь, сквозь слезы допытываясь: «Как же так, девочка. Сказала, что у подружки, а сама…»

– Мамулечка, я, правда, вначале у Эльки была, и сразу, как ты попросила, домой пошла. По лестнице поднималась мимо Санькиной квартиры, дай, думаю, загляну. Сама не знаю, что туда потянуло. Решила ему тоже сувенирчик подарить, пожалела дурачка по старой памяти – у меня в сумке много всякой мелочи.

– Закругляйся, гражданочка, – перебил старший. Маша торопливо продолжила:

– Зашла до того, как все закрутилось. Минут пятнадцать поболтали, а тут полиция во двор нагрянула, всех к эвакуации призывают. Санька сильно струхнул и сразу заявил, что не выпустит меня. Признался, что тоскливо одному в Новый Год стало, вот и решил пошутить. От страха весь трясется, но меня крепко держит – разрешил только позвонить тебе. Ну, я и сказала, что у Эльки осталась, чтобы ты не волновалась. А, когда Саньку вычислили, и омоновцы за ним приехали, прикрывался мною, как заправский террорист. Что тут было, что было! Но ты не беспокойся, дам в полиции показания, и меня сразу выпустят.

Машу снова подтолкнули и повели к полицейской машине.

Соседи помогли растерянной матери подняться на пятый этаж, но пройти им в квартиру она не предложила, закрыла за собой дверь. В прихожей сняла разодранную о кусты шубу, стянула с ног неудобные сапоги и, шаркая тапками, прошла на кухню. Устало присела к столу: есть не хотелось, но половинка яйца, начиненного икрой, незаметно исчезла во рту. Ирина Сергеевна думала о Саньке-террористе, о его неприкаянности, о дочке, пожалевшей больного великовозрастного ребенка, и собственное одиночество уже не тяготило ее.

Фехтовальщица

Выйдя из метро, я свернула в сторону парка. Весна! Зеленоватая дымка над кронами деревьев, робкая трава на газоне, прозрачность воздуха пробуждали во мне беспричинное счастье. Хотя и повод для радости имелся: быстро решив рабочие дела в сторонней организации, не стала возвращаться в свой душный офис, а махнула сюда, на чудный зеленый остров среди пыльного города – вырвалась на свободу! За розоватыми стеклами солнечных очков мир выглядел уютно-спокойным. Шла не спеша, рассеянно поглядывая вокруг. И вдруг на центральной аллее мои глаза наткнулись на яркую афишу, приклеенную к отдельно стоящему стенду. Прочитав текст, застыла в оцепенении, и тут же поняла, что прогулка отменяется.

Пока перечитывала объявление второй раз, в голове выстраивалась цепочка предзнаменований. Все замеченные по дороге сюда случайные эпизоды обретали смысл.

Так, в вагоне метро меня задела длинным цилиндрическим футляром девушка, по виду студентка. Она извинилась, а я отошла подальше, вспомнив, что в похожей трубе и сама когда-то возила в институт чертежи курсовых проектов. Всколыхнулись в груди тревоги перед защитой и волны радости от вожделенного «зачтено». И взгрустнулось оттого, что среди вороха моих документов давно нет зачетной книжки, зато вот-вот появится пенсионная. От чертежного тубуса мысли перекинулись к еще одному длинномерному предмету, с ним мне тоже приходилось ездить в транспорте. Я возила рапиру в спортивном мешке, похожем на футляр гитары – многие так и думали, что везу музыкальный инструмент.

Взойдя на эскалатор, я почти успела забыть девушку с тубусом и свои мысли о студенческой поре, пока не заметила ступенькой выше юную пару. Они целовались. Приподнятые широкие плечи парня заслоняли от меня лицо его подружки, так что невольно мой взгляд застрял на его затылке, на смешном рыжеватом завитке над шеей. Студенческие артефакты, пробужденные только-что в вагоне, потянули дальше в глубины памяти. Уже эскалаторная лента сложилась площадкой и убежала из-под ног, вытолкнув меня в вестибюль. Уже потерялась из виду влюбленная пара, а мысли продолжали кружение, спиралью устремляясь к единственной точке из прошлого, где маячил перед глазами такой же пшеничный завиток на затылке любимого.

В ту весну я оканчивала школу, но посещала спортзал университета, тренируясь вместе со студентами в секции фехтования. Проводила в спортзале многие часы: и не ради спортивных достижений, а сгорая от безответной влюбленности в тренера. Поначалу он не выделял меня из группы учениц. Но однажды плотина дала трещину.

Мы уходили из спортзала вдвоем, я специально задержалась в раздевалке, чтобы оказаться последней. Шли плечом к плечу гулким, пустынным коридором. Спускались полутемной лестницей, ведущей к запасному выходу, потому что парадные двери ввиду позднего времени были закрыты. Разговор замирал, удлинялись паузы, а среди вязи слов уже слышались безмолвные мотивы. На площадке «черной лестницы» мы остановились. Бросили на каменный пол, как по команде, наши фехтовальные сумки, похожие на чехлы с гитарой, и губы наши встретились. Этот поцелуй запечатлелся волшебным чудом в том быстротечном романе.

История длилась лишь одну весну – последнюю весну моей школьной жизни. Игорь, так звали моего тренера, открывал мне большой и радостный мир спорта. До того, как остановить свой выбор на фехтовании, он занимался пятиборьем: бегал, стрелял, и плавал, и скакал на лошади. И хотя уже оставил активные тренировки, продолжал интересоваться этими видами спорта как болельщик. Мне довелось побывать вместе с ним и на балконе бассейна, и в спортивном тире, и на трибунах ипподрома. Если соревнования заканчивались поздно, он провожал меня до дома, и снова целовал. Я пребывала в уверенности, что он тоже меня любит, хотя наши отношения балансировали на грани целомудрия.