Коричневая пуговка - Фраерман Рувим Исаевич. Страница 13

«Хорошо, — думал он, шагая за Наткой по тяжелому песку, — если б и старые женщины из Тазгоу послушали лесовода. Но кто же тогда разведет под котлами огонь?»

Рыбаков же сегодня не было. В море у трех скал, у Каменных Братьев, снова появилась иваси. Еще на заре все шаланды вышли из Тазгоу. Только один ленивый Лимчико, как обычно, сидел на пристани и курил, собираясь отвести на буксире пять пустых кунгасов.

— Не хочешь ли ты, — спросил он у Ти-Суеви, — чтобы я отвез тебя с Наткой домой?

— Нет, — ответил Ти-Суеви, — мы пойдем на заставу слушать, что скажет нам лесовод, приехавший из города. Ты не знаешь, Лимчико, где он? Я его нигде не видел.

Но Лимчико не ответил. Он только выпустил дым изо рта, так как даже сказать «не знаю» было ему лень.

Ти-Суеви и Натка одни отправились на заставу. Они прошли поле, лежащее в долине, подошли к яме, где недавно играли в камни, и тут постояли над ней.

— Поиграем, — сказала Натка.

Ленивый Лимчико сидел на пристани и курил.

Они заглянули в яму. Там было сыро после вчерашнего ливня, много камней обвалилось, и на дне ее, на влажной глине, виднелись следы толстых деревянных подошв, какие носят в Тазгоу только одни старухи.

— Кто-то тут был недавно, — сказал Ти-Суеви.

— Не старуха ли это Лихибон? — спросила Натка. — Ей зачем-то нужны камни, которые я нашла здесь.

Натка вынула из кармана камешки, с которыми с тех пор не расставалась, и положила их на ладонь. Солнце ударило вдруг по кремню, и он заблестел, как соль.

— Быть может, это золото? — сказала она.

— Может быть.

Ти-Суеви медленно закрыл глаза. Он хотел представить себе эту яму полной золота, но не мог, так как никогда не видел его.

— Но если это золото, — задумчиво добавил Ти-Суеви, — то оно нужно нам самим, а не старухе Лихибон.

— Зачем нам золото? — спросила Натка.

— Мы сделали бы много самолетов и танков для Красной Армии, и сам Ворошилов сказал бы нам: «Ирбо, Ти-Суеви и Натка, — спасибо». Сказал бы, как ты думаешь?

— Сказал бы, — горячо подтвердила Натка. А Ти-Суеви продолжал мечтать:

— Я срыл бы горы, размолол бы скалы в песок и в глину, сделал бы берег ровным.

— Зачем? — снова спросила Натка.

— Чтобы наши танки могли ходить повсюду. И я сделал бы еще что-то… Я посадил бы немного арбузов, — добавил вдруг смущенно Ти-Суеви, так как, в конце концов, он был мирный человек.

Дети отошли от ямы, оба в большом волнении. И еще немного помечтали о золоте каждый про себя.

— Кто знает, что может стать с этой ямой, — сказала Натка, — ее бы надо было постеречь от этой старухи Лихибон.

— Надо, — ответил Ти-Суеви. — Мы покараулим ее вместе.

Натка подпрыгнула, чтобы поравняться с Ти-Суеви, и долго, шла с ним в ногу по дороге, пока шаги его, более быстрые в ходьбе, не утомили ее.

На заставе у открытых ворот они увидели школьников. Те пришли раньше их и теперь сидели на траве тихо, опустившись по-корейски на корточки.

Смеха не было слышно вокруг. И тревога поселилась в сердце Ти-Суеви.

— Разве лесовода еще нет? — спросил он.

— Нет, — ответили печально дети. — И тут никто его не видел, ни вчера вечером, ни утром, ни ночью. Красноармейцы пошли его искать.

Ти-Суеви тоже опустился на корточки, прислонившись спиной к дереву, и задумался.

«Куда же он мог деваться?»

Дети молча расходились, часто оглядываясь и медленно исчезая в дубовой рощице, за поворотом дороги. Жаль было покидать это место, — может быть, еще придет лесовод и покажет новую бабочку или принесет в кармане вместе с кучей хвои гнездо дрозда. Кто знает, что может вдруг сделать веселый и добрый человек?

Но лесовод не приходил, и пусто было на заставе.

Неподвижно стоял у ворот часовой. Неподвижно стояла трава вдоль дорожки, обложенной камнями. Неподвижны были облака, серые, как известь.

Дети разбрелись.

Ти-Суеви даже не заметил, как вместе с детьми исчезла и Натка, — так он задумался. Она ни слова не сказала ему.

Ти-Суеви поднялся на ноги и долго стоял неподвижно, с огорчением думая о Натке.

Нет! Напрасна его дружба. Ничто не помогает. Ни утиное яйцо, ни лесные орехи, ни даже золото, о котором они только что с Наткой мечтали. А ведь это и для нее хотел он размолоть камни в песок, сделать берег ровным и посадить в Тазгоу хоть немного арбузов.

Ти-Суеви тяжело вздохнул. И снова замер, подчиняясь общей тишине. Она стояла вокруг, зоркая, как птица. Так без крика поднимаются в небо орлы, если в море появляется сельдь.

Вдруг чья-то рука легла на плечо Ти-Суеви. Сизов наклонился над ним. Он был в скатке, с ружьем и, как всегда, дружески улыбался Ти-Суеви.

— Что же ты, браток, не заходишь во двор? Личик по тебе соскучился.

На груди у Сизова висел бинокль, а через плечо на ремне болталась черная коробка.

Эта глухая коробка, крытая дерматином, привлекла внимание Ти-Суеви. Он молча смотрел на нее. И, зная обычай Ти-Суеви ни о чем не спрашивать первым, Сизов сказал ему:

— Это фотографический аппарат. Я могу тебя снять. Входи.

И Ти-Суеви вошел во двор. Давно уже не был он тут. Но все по-старому хрустел на дорожке песок. Слева пахло конюшней, а справа гудела тайга, должно быть, ветер внезапно посетил ее.

У старой вышки лежал, свернувшись, медвежонок Личик. Он по-собачьи, исподлобья посмотрел на Ти-Суеви, не узнав его. Но потом вскочил и подкатился под ноги, урча. Он был рад другу.

Ти-Суеви обнял его.

Сизов осторожно снял крышку с объектива. Шерсть встала дыбом на спине медвежонка. Он припал к земле, пополз, визжа, как раненый.

— Вот дьявол, — сказал Сизов, — ни за что не дает себя сфотографировать. Пуще ножа боится аппарата. Подержи его, Ти-Суеви, покрепче. Я вас обоих сниму.

Но и Ти-Суеви, хотя имел сердце более храброе, чем Личик, тоже немного боялся. Его еще никогда не фотографировали.

И медвежонок, словно понимая Ти-Суеви, обращал к нему полный жалобы взгляд.

— А-ай, а-ай! — два раза крикнул медвежонок.

Ти-Суеви погладил его нетвердой рукой. Сизов нацелился.

— А-ай! — крикнул еще раз Личик и, вырвавшись из рук Ти-Суеви, бросился вдруг на старую деревянную вышку.

Доски заскрипели под ним. Древесная плесень упала вниз на траву, на лицо Ти-Суеви, обращенное вверх.

Медвежонок был ловок.

— Теперь доставай его! — с сокрушением сказал Сизов. Он был недоволен своей шуткой.

Ти-Суеви вытер туфли о землю. Он помахал руками, чтобы придать им гибкость. Так делал он всегда, прежде чем влезть на кедр.

Гнилые ступени подались под ногой Ти-Суеви. Он схватился руками за доски и еще раз посмотрел вверх. Над самой вышкой проплывало облако. Но оно казалось неподвижным, а плыла, накреняясь, вышка. Ти-Суеви тихонько смеялся над этим жалким обманом. Он лез все выше. Уже близко верхушка, где сквозь сгнившие доски светило чистое небо.

На досках сидел Личик. Он не боялся. Он смотрел сверху на тайгу.

И Ти-Суеви тоже огляделся вокруг с любопытством. Он увидел леса, с земли он никогда их не видел такими. Они клубились по сопкам, как тучи, они качались, будто туман. Но воздух был прозрачен над ними. Океан поднимался вверх, к горизонту, и край его казался выше гор.

Ти-Суеви отвел глаза. Теперь перед ним был весь Тазгоу. Вот школа, вот поле, вот пять высоких скал. Где же тут Натка?

Ти-Суеви повернул голову в другую сторону. Теперь он увидел дорогу. Она выбегала из леса и падала в море, как река. Из глубины тайги вышли на дорогу два красноармейца. Они несли кого-то на руках. По дороге скакал всадник. Стук копыт был хорошо слышен, как удары дятла, долбившего за забором сосну.

«На заставе всегда тревожно», — подумал Ти-Суеви.

Он хотел уже спускаться, забыв о медвежонке. Вдруг взгляд его остановился на знакомой лиственнице. Он знал ее. Она была выше всех елей — орлы отдыхали на ней.

Две птицы кружились теперь над ее вершиной, не решаясь присесть. Кто-то мешал им. Птицы громко кричали, кружась.