Тигана - Кей Гай Гэвриел. Страница 131

Он был лучшим пловцом, чем отец, Дианора сразу же поняла это, хотя и была совсем ребенком. И еще она поняла каким-то образом, что это не имело особого значения. Он был принцем, ему полагалось быть лучше во всем.

Ее отец оставался самым чудесным человеком на свете, и ничто из того, чему можно научиться, не могло это изменить.

И ничто не изменило, думала она теперь в сейшане, медленно качая головой, словно стараясь освободиться от липкой паутины воспоминаний. Ничто не изменило. Хотя Брандин в другом, лучшем мире, в его воображаемом Финавире, возможно…

Она потерла глаза, потом снова покачала головой, все еще стараясь проснуться. Внезапно она подумала, видели ли эти двое, ее отец и король Играта, друг друга, смотрели ли друг другу в глаза в тот страшный день у Дейзы.

От этой мысли стало так больно, что она чуть не расплакалась. Но это никуда не годилось. Только не сегодня. Никто, даже Шелто — и особенно Шелто, который слишком хорошо ее знал, — не должен был в течение следующих нескольких часов видеть в ней ничего, кроме спокойной гордости и уверенности в успехе.

Следующие несколько часов. Последние несколько часов.

Часов, которые приведут ее на берег моря, а потом вниз, в темные, зеленые воды, которые она видела в пруду ризелки. Приведут ее туда, где наконец ее путь стал ясен, а затем подошел к концу.

Все разворачивалось так прямо и просто, начиная с того момента, когда она стояла у пруда в Королевском саду и видела в нем себя среди толпы людей в гавани, а потом себя одну под водой, и ее тянуло к смутной фигуре в темноте, которая больше не внушала детского ужаса, а наконец-то сулила освобождение.

В тот же день в библиотеке Брандин сообщил ей, что отказывается от Играта в пользу Джиралда, но Доротея, его жена, должна будет умереть в наказание за то, что она сделала. Его жизнь протекает на глазах у всего света, сказал он. Даже если бы он захотел пощадить ее, у него, в сущности, нет выбора.

Он не хочет ее щадить, сказал Брандин.

Затем он заговорил о том, что еще пришло ему в голову во время прогулки верхом в то утро, в предрассветном тумане острова: образ Королевства Западная Ладонь. Он собирается воплотить этот образ в жизнь, сказал он. Ради самого Играта и ради людей, живущих здесь, в провинциях. И ради собственной души. И ради нее.

Только тем игратянам, которые пожелают добровольно стать гражданами четырех объединенных провинций, будет позволено остаться, сказал он; все остальные могут плыть домой, к Джиралду.

Он останется. Не только ради Стивана и возникшего в его сердце плана мести за гибель сына, хотя это все останется по-прежнему, это нерушимо, но чтобы построить здесь объединенное государство, лучшую страну, чем была у него прежде.

«Это все останется по-прежнему, это нерушимо».

Дианора слушала его и чувствовала, как у нее из глаз полились слезы; она подошла к сидящему у камина Брандину и положила голову к нему на колени. Брандин обнял ее, перебирая пальцами ее черные волосы.

Ему нужна королева, сказал он.

Голосом, которого она никогда не слышала; голосом, о котором мечтала так долго. Он теперь хочет иметь сыновей и дочерей здесь, на Ладони, сказал Брандин. Начать все сначала, построить жизнь заново на фундаменте боли от потери Стивана, чтобы нечто яркое и прекрасное могло возродиться из всех лет печали.

А потом он заговорил о любви. Нежно пропуская пряди ее волос сквозь пальцы, он говорил о любви к ней. О том, как эта истина наконец-то открылась в его сердце. Прежде она думала, что гораздо вероятнее схватить и удержать луны, чем когда-либо услышать от него такие слова.

Она плакала и не могла остановиться, так как в его словах все собралось вместе, она даже видела, как это собирается вместе, и такая ясность и предвидение были слишком большим бременем для души смертного. Для ее смертной души. Это было вино Триады, и на дне чаши оставалось слишком много горькой печали. Но она видела ризелку, она знала, что им предстоит, куда теперь ведет их путь. В какой-то момент, всего из нескольких ударов сердца, она спросила себя, что бы произошло, если бы он прошептал ей те же слова прошлой ночью, вместо того чтобы покинуть одну у костров воспоминаний. И эта мысль причинила ей такую боль, как ничто другое в жизни.

«Откажись! — хотелось ей сказать, хотелось так сильно, что она прикусила губы, чтобы удержать слова. — О любовь моя, откажись от этого заклятия. Позволь Тигане вернуться, и вернется вся радость мира».

Но она ничего не сказала. Знала, что не может этого сделать, и знала, потому что она уже не была ребенком, что милость так легко не даруется. Это невозможно, после всех этих лет, в течение которых Стиван и Тигана так переплелись и так глубоко внедрились в боль самого Брандина. После всего, что он уже сделал с ее родным домом. Невозможно в том мире, в котором они живут.

И кроме того, и прежде всего, была еще ризелка, и ее ясный путь, раскрывающийся перед ней с каждым словом, произнесенным у огня. Дианоре казалось, что она знает все, что будет сказано, все, что за этим последует. И каждое пролетающее мгновение уносило их — она видела это, как некое мерцание воздуха в комнате, — к морю.

Почти треть игратян осталась. Больше, чем он рассчитывал, сказал ей Брандин, когда они стояли на балконе над гаванью две недели спустя и смотрели, как отплывает его флотилия домой, туда, где прежде был его дом. Теперь он находился в ссылке, по собственной воле, больше в ссылке, чем когда-либо раньше.

В тот же день позже он сказал ей, что Доротея умерла. Она не спросила, как или откуда он узнал. Она по-прежнему не хотела ничего знать о его магии.

Но вскоре после этого пришли плохие вести. Барбадиоры начали двигаться на север, по направлению к Феррату и через него, все три роты явно направлялись к границе Сенцио. Дианора видела, что он этого не ожидал. Не ожидал так скоро. Это было слишком не похоже на осторожного Альберико — делать столь решительные шаги.

— Там что-то произошло. Что-то его подталкивает, — сказал Брандин. — И я бы хотел знать, что именно.

Теперь он стал слабым и уязвимым, вот в чем проблема. Ему необходимо время, все они это понимали. После ухода большей части армии Играта Брандину необходимо было получить возможность создать новую структуру власти в западных провинциях. Превратить первую головокружительную эйфорию после его заявлений в узы и обязательства, из которых выковывается истинное Королевство. Это позволило бы ему создать армию, которая сражалась бы за него, из покоренных людей, еще недавно так жестоко угнетаемых.

Ему крайне необходимо было время, а Альберико ему этого времени не дал.

— Вы могли бы послать нас, — предложил однажды утром канцлер д'Эймон, когда размеры кризиса начали вырисовываться. — Послать игратян, которые остались, и разместить корабли вдоль побережья Сенцио. Вот увидите, это задержит Альберико на какое-то время.

Канцлер остался с ними. Никто и не сомневался, что он останется. Дианора знала, что, несмотря на испытанный им шок — он еще долго после заявления Брандина выглядел постаревшим и больным, — глубокая преданность д'Эймона, его любовь, хотя он бы со смущением отверг это слово, были отданы человеку, которому он служил, а не стране. В те дни, когда ее саму раздирали противоречивые чувства, она завидовала простоте выбора д'Эймона.

Но Брандин наотрез отказался последовать его совету. Она помнила его лицо, когда он объяснял им причину, подняв взгляд от карты и рассыпанных по столу листков с цифрами. Они втроем собрались вокруг стола в гостиной рядом со спальней короля. Четвертым был беспокойный, озабоченный Рун, сидящий на диване в дальнем конце комнаты. У Короля Западной Ладони все еще был его шут, хотя короля Играта теперь звали Джиралд.

— Я не могу заставить их сражаться в одиночку, — тихо сказал Брандин. — Взвалить на них полностью бремя защиты тех людей, которых я только сделал равными им. Это не может быть войной игратян. Во-первых, их мало, и мы проиграем. Но дело не только в этом. Если мы пошлем армию или флот, они должны состоять из людей всех провинций, или этому Королевству придет конец еще до того, как я начал его создавать.