Царь нигилистов 3 (СИ) - Волховский Олег. Страница 28

Жуковская поднялась на ноги, и ее подозвала жестом мама́.

— Никса, я должен был поцеловать ей руку? — тихо спросил Саша. — Она же дама. Я как-то смешался. Слушай, если я веду себя, как медведь, только что вышедший из леса, ты пни меня.

— Ну, что ты! — удивился брат. — Ты все правильно сделал. Руку целуют даме, которая равна тебе или выше тебя. Александра Васильевна тебе не равная.

— Это точно! Она дочка Жуковского, а я не имею чести состоять в родстве даже с каким-нибудь Баратынским.

— Любишь ты поставить все с ног на голову.

— Нет, Никса. С головы на ноги. Я тебе кажется рассказывал о Наполеоне и Гете. Кто перед кем должен был стоять?

— Плохой пример, Саш. Наполеон был просто корсиканским выскочкой.

— Да, сам себя сделал.

— Есть определенный этикет. Есть иерархия, которую он выражает. И на этой иерархии держится государство. Ты придаешь поэтам слишком большой вес, которого они не имеют.

— Данте тоже не имеет веса? Кто помнит тех королей, которых он поместил в ад. Кто перед кем должен стоять: он перед ними или они перед ним?

— Мы почитаем поэтов, Саша. И дочь Тютчева, и дочь Жуковского — обе носят фрейлинский шифр. Это большая честь. Многие дамы были бы счастливы оказаться на их месте.

— Почитаем, но не признаем себе равными.

Папа́ сделал знак рукой, и началось построение. Впереди придворные чины и кавалеры, потом императорская чета, после них Никса, потом Саша с Володей и Алеша. За ними дядя Костя и тетя Санни с Николой, и дяди Миша с дядей Низи. Шествие замыкали придворные дамы, так что Александра Васильевна осталась где-то далеко за спиной.

Двери распахнулись, и вся процессия вышла в белый зал с расположенными попарно колоннами с коринфскими капителями, которые поддерживали карниз со статуями муз и богини Флоры.

Там ждали высшие придворные чины, министры и члены госсовета в расшитых золотом мундирах и дамы в роскошных платьях. Мужчины сделали глубокий поклон, женщины сели в реверансе.

Белый зал именовался «Концертным». Он был не столь велик, зато за ним открывался огромный Николаевский зал. Тоже белый с золотом с мраморными колоннами, двумя ярусами окон и огромными тяжелыми люстрами.

Слева и справа от процессии стояли навытяжку рослые кавалергарды в белых колетах, белых перчатках с широкими раструбами, красных суконных кирасах с серебряными Андреевскими звездами и золоченых остроконечных касках, увенчанных двуглавыми орлами.

И салютовали палашами.

Справа в простенке между окнами появился большой портрет Николая Павловича. Император был в седле, на белой кобыле, в мундире с золотыми эполетами и голубой Андреевской лентой, и в двурогой шляпе, как у Наполеона, но с плюмажем из перьев.

По правую сторону здесь выстроились генералы, флигель-адъютанты и старшие офицеры Генерального штаба и «старых» лейб-гвардейских полков: Преображенского, Семеновского, Кавалергардского Ея Величества, Конного, Кирасирского. По левую сторону: морские, приезжие и не состоящие в полках генералы.

Саша нашел в толпе Алексея Константиновича Толстого, улыбнулся и кивнул ему.

И тут же нарвался на замечание от шедшего следом дяди Кости.

— Саша, не следует кого-то выделять, — шепнул тот.

Очередной белый зал поменьше. Гражданские чины, отставные чиновники, а слева: городские дамы. Глубокие поклоны. Реверансы. Шорох шелков.

Процессия повернула направо, так что Нева осталась за спиной и вошла в Фельдмаршальский зал с портретами главнокомандующих, из которых Саша уверенно опознал Суворова и Кутузова, и батальными сценами.

За Фельдмаршалами был Зал Петра Великого со стенами, обитыми пунцовым бархатом с золочеными орлами и портретом Петра Алексеевича в компании богини мудрости Минервы, висящим над троном. Здесь ждали послы иностранных государств.

В Гербовом зале с золочеными парными колоннами и гербами губерний на позолоченных люстрах ждало высшее духовенство и купечество. Саша поискал глазами Нобеля с Путиловым и Чижова, но не нашел. Зато присутствовал законоучитель Бажанов в черной священнической рясе.

Наконец, они пересекли военную галерею с портретами героев 1812 года и оказались в Большой церкви дворца.

Начиналась литургия, читали «часы», с клироса доносились отрывки псалмов: «Услыши, Господи, правду мою…»

— Даже хорошо, что я в опале, — шепнул Саша, — чтобы крышу не снесло.

— Что? — переспросил брат.

— Чтобы не сойти с ума от всего этого поклонения, — пояснил Саша. — Тот факт, что папа́ со мной не разговаривает, создает некоторый противовес. Полезно, чтобы не придавать себе веса, которого не имеешь.

— А ты помолись, — посоветовал брат. — Как раз сейчас покаянный псалом будет.

Саша поднял глаза к золоченым царским вратам, к золотому голубю в ореоле золотых лучей и еще выше: к распятию. Верить бы еще!

Папа́ обернулся и строго посмотрел на Никсу.

— Да, да, папа́, я молчу, — прошептал брат.

На клиросе покончили с псалмами, хор запел: «Господи, помилуй!»

Саша украдкой сделал полшага назад, потом еще полшага. И оказался рядом с дядей Костей.

— Жаль, что среди купцов не было Нобеля и Путилова, — заметил Саша.

— Нобель не купец первой гильдии, завод принадлежит его отцу. А Путилов — дворянин.

— Мне кажется промышленники и фабриканты обязательно должны присутствовать.

— Кое-кто присутствовал. Но надо и меру знать. Ты бы еще фортепьянных мастеров позвал.

— А что не так с фортепьянными мастерами? Плохое дело делают?

— Всех не позовешь.

— И академика Якоби не было среди гражданских чинов, и академика Остроградского.

— Вообще могли быть, — шепнул дядя Костя. — Академик по статусу равен министру, они все, как минимум, тайные советники.

— Это правильно, — сказал Саша, — когда академик равен министру. Только министры были в Концертном зале, а академиков я там не видел.

— Предлагаешь пригласить академиков за кавалергардов?

— За кавалергардов — это в ближайший к Малахитовой гостиной зал?

Дядя Костя кивнул.

— Это считается очень почетным? — спросил Саша.

— Да.

— Значит, за кавалергардов. Они же, наверное, не только нам кланяться приходят, а дела свои решать в неформальной обстановке. Заодно вытрясут из министров денежку на университеты.

— Угу! Нам сейчас только университеты финансировать! — усмехнулся дядя Костя.

— Университеты финансировать гораздо эффективнее, чем финансировать войну. Тот, кто финансирует университеты — войны выигрывает, а кто закрывает — продувается вчистую.

— Голословно, — заметил Константин Николаевич. — Но от тебя ожидаемо. Меритократию будешь строить, да? Слухи доходили.

— Скорее основу под нее.

— Саш, нам до меритократии, как до Японии вокруг Индии. Помнишь, как я тебе про неграмотную помещицу рассказывал?

— Помню, конечно.

— Вот это та точка, где мы сейчас.

— Главное задать направление, — возразил Саша.

— И еще денег найти, миллиончиков десять.

— Найдем.

— Кстати ты с твоим лондонским корреспондентом насчет меритократии не договоришься. Социализм ей противоположен.

— Естественно, — пожал плечами Саша. — А что кто-то счел нас единомышленниками?

Папа́ повернулся и строго посмотрел на Константина Николаевича.

— Костя! — одернул он.

— Да, да, Саша, извини, — прошептал дядя Костя. — Молчим.

Служба окончилась.

В обратную сторону шествие прошло первыми тремя залами: Гербовым, Петровским и Фельдмаршальским. Публика оттуда никуда не делась, и снова их встречали бесконечными поклонами.

Дальше они свернули на Иорданскую лестницу, роскошную с мраморной балюстрадой и ярким плафоном с изображением пиршества олимпийских богов.

На первом этаже лестница вела в Иорданскую галерею с двумя рядами белых парных колонн, а галерея — в Иорданский подъезд.

Они вышли на набережную.

Давно рассвело. Солнце шло к зениту. Небо было лазурным, как весной. Только традиционный крещенский мороз щипал за щеки и хватал за уши. А шапку, между прочим, надеть нельзя, ибо служба еще не кончилась.