Звезды царской эстрады - Кравчинский Максим Эдуардович. Страница 26

Как сон пролетела неделя, и те же розвальни, так же запряженные цугом, повезли нас на станцию. Мы кое-как закончили наши гастроли, и я поспешил в Петербург, где моя невеста поселилась у меня на Каменноостровском.

Доходный дом г-на Маркова по Каменноостровскому проспекту, 67 был построен в 1908 г. Здесь в 1915–1917 гг. жил Ю. С. Морфесси

Сенсационная новость, что Морфесси вернулся из своего турне с молодой невестой-красавицей, облетела всю столицу. Телефонным звонкам, поздравлениям, пожеланиям и личным, и письменным не было конца. Нас чествовали, нас приглашали на обеды и завтраки. Такое подчеркнутое внимание, помимо всего, объяснялось еще и тем, что невеста моя была существом совершенно из другой среды, нежели та, из которой артисты берут себе жен. И был еще привкус чего-то пряно-эффектного. Девушка из старой дворянской семьи, убежавшая с артистом, – это было ново, если не считать Мамонта Дальского, женившегося на графине Стенбок-Фермор. Особенно пышно чествовали жениха и невесту мои друзья – офицеры 1-го железнодорожного его величества батальона. В своем собрании, на Семеновском плацу, они устроили нам пышный обед. За обедом гремел оркестр, сменявшийся хором батальонных песенников. Нескончаемые тосты, самые горячие пожелания. Финал обеда и наш отъезд превратились уже в настоящий триумф. На всем пути от столовой и до подъезда шпалерами вытянулись музыканты и песенники, мы с Марией Николаевной посажены были в массивные кресла, и офицеры, неся эти кресла высоко над головами, сошли вниз к поджидавшему нас автомобилю. Мы уже уехали, а вслед неслись исступленно-радостные крики друзей. Мне так понравились эти песенники и балалаечный оркестр, что я отправился к командиру – просить его разрешения отпустить песенников и оркестр на мой ближайший концерт в Малом зале консерватории. Ходатайство мое горячо поддерживали два офицера батальона: полковник Афанасьев и Раля Казбек – молодой красавец-офицер, трагическая кончина которого так ярко подчеркивает значение непреложной судьбы в жизни человека. Два его брата были убиты на войне. И государь император лично пожелал, чтобы третий и последний сын генерала Казбека оставался в Петербурге при его величестве, дабы избежать участи своих старших братьев. Но судьбе угодно было распорядиться иначе: вдень свадебной поездки его автомобиль наскочил на шлагбаум, и все сидевшие в автомобиле, в том числе и его молодая жена, остались невредимы, а Раля был убит на месте!..

Вспоминаю слова из «Фауста»: «Что кому суждено, с тем то и приключится. От смерти не уйдет никто, когда наступит час. Таков небес закон…»

Возвращаюсь к концерту. Когда на сцене консерватории появилось сто с лишним солдат-песенников и раздалась команда: «Смирно! На месте шагом арш!» – и под мерный ритм полилась лихая казачья песня «Из-за леса, леса копей и мечей едет сотня казаков-усачей», – весь зал встал со своих мест и овациям не было конца.

Это, кажется, единственный случай, когда на частном концерте выступала воинская гвардейская часть.

Этот концерт особенно памятен мне еще тем, что после моего выступления полковник Д. Ломан, сопутствуемый делегацией сестер царскосельских лазаретов имени государыни, великих княжон и наследника цесаревича, поднес мне на голубой бархатной подушке серебряный золоченый лавровый венок и фотографическую группу высочайшей семьи в формах сестер милосердия.

Надо ли говорить, как реагировала на это публика!.. Но этим вечер еще не закончился. В последнем отделении, когда я под аккомпанемент всех петербургских соединенных цыганских хоров под управлением знаменитого Алексея Шишкина запел старинную цыганскую песню: «Палсо было влюбляться!..» – и под конец песни артисты императорского балета – Женечка Лопухова и Шура Орлов, в русских костюмах, – начали плясать, стоявший в глубине эстрады, у органа, заслуженный артист Александринского театра В. Н. Давыдов не выдержал и пустился с платочком в пляс вместе с ними.

Что тут произошло и с публикой, и артистами, и с цыганами, и со мною, – описать нельзя.

Вспоминаю сердечный прием, какой мы встретили в доме Лианозовых – Норы Георгиевны и Давида Ивановича. Дом и семья, на которых нельзя не остановиться. В жизнь и быт петербургского артистического мира Лианозовы вписали незабываемые страницы. Можно было еще назвать дома и родовой и финансовой аристократии, где часто бывали артисты, где они пели, декламировали, музицировали, но нигде не было к ним такого дружественно-сердечного отношения, как у Лианозовых. И надо отдать справедливость: главная заслуга в этом Норы Георгиевны, женщины с душою глубокой и чуткой… Правда, и покойный супруг ее, Давид Иванович, был человеком редких качеств, но он прежде всего был крупным нефтяником, в кабинете которого задумывались и осуществлялись многомиллионные операции. Сначала – это, а потом уже несколько приятных часов в обществе знакомых артистов. Досуг от крупных дел с длинными рядами цифр.

…Чаще других бывала у Лианозовых и теплее, родственнее принималась следующая группа: артист Н. Ходотов, виртуоз-балалаечник В. В. Абаза, Саша Макаров, Федя Рамш, Де-Лазари, Лопухова, Орлов, еще несколько человек и я. Эта наша группа дружила с клоуном Жакомино, остроумным, деликатным и вполне светским человеком, всегда с иголочки одетым.

…Денежные гонорары артистам, принятые в других домах, у Лианозовых не имели места. И опять-таки сказывался редкий такт – боязнь обидеть артиста ролью наемного увеселителя. Зато каждый выступавший у Лианозовых певец или музыкант получал на следующий день какой-нибудь ценный подарок – либо персидский ковер, либо столовый сервиз, либо золотую безделушку с камнями.

Этот большой дом, где все было на широкую барскую ногу, жил настоящей жизнью богемы. К Лианозовым, не считаясь со временем, можно было приехать когда угодно. У Лианозовых, кроме заведенных часов обеда и завтрака, можно было всегда поесть и попить. Помню, это было в первые дни большевизма. Петербург очутился во власти разнузданных солдатских банд. Вовсю шла вакханалия грабежа винных погребов. Восемь дней эти потерявшие облик человеческие орды громили погреб Зимнего дворца. Одни напивались до бесчувствия и тут же умирали, большинство же делало из этого коммерцию. Солдаты, наложив в мешок десяток-другой бутылок со старым бесценным коньяком, венгерским, со всевозможными ликерами, взвалив этот мешок на спину, разбазаривали свою добычу. Из погреба Зимнего дворца они растекались по всему Петербургу.

В один из этих траурных дней, когда на душе особенно скребли черные кошки и когда особенно угнетало одиночество, я вызвал к себе по телефону оркестр «Виллы Родэ», еще кое-кого из друзей и опереточную примадонну Дмитриеву.

Начался шумный загул. На дне стаканов, под веселые звуки оркестра, так хотелось найти хотя бы минутное забвенье от мерзкой, чудовищной действительности. Уже третий час ночи. Телефонный звонок. У аппарата Нора Георгиевна Лианозова.

– Юрий, ты что делаешь?

– Пытаюсь забыться.

– Приходи к нам.

– С удовольствием, но я не один.

– А кто у тебя?

Я перечислил моих гостей.

– Забирай их всех – и к нам!

В то время никаких способов передвижения не было, кроме способа пешего хождения. И вот глубокой зимней ночью, среди мрака и гололедицы, мы всей компанией потянулись по Каменноостровскому. Шел я, шли мои гости, шли музыканты со своими инструментами, и странным силуэтом казался маленький человек, придавленный тяжестью громадного контрабаса. Спотыкаемся, чертыхаемся, проклинаем Керенского. Наконец, мы у дома Российского страхового общества, где жили наши друзья Лианозовы. В несколько очередей я поднял на лифте всех, и когда мы накопились на площадке перед квартирою Лианозовых, по сигналу, данному мною, оркестр оглушительно грянул староегерский марш, потрясший весь колоссальный особняк со всеми его портиками, флигелями и крыльями. Распахивается дверь, на пороге Нора Георгиевна.