Звезды царской эстрады - Кравчинский Максим Эдуардович. Страница 71
И себя, и другого губя,
Будешь жить так, томясь и страдая,
Я хочу умереть, не любя!
Раздались аплодисменты, но я сдала, что скажет Морфесси. А он попросил спеть еще. И я, уже спокойнее и увереннее, исполнила еще два романса: “Ты смотри, никому не рассказывай” и “Очи черные”. А в самом конце я даже немного прошлась по кругу, демонстрируя “ход твой в ре-миноре” – то подрагивание плечами, которому я обучилась в цыганском таборе. Гости восхищенно следили за мной. Юрий Спиридонович поцеловал мне руку и сказал:
– Талант у тебя, безусловно, есть. И тембр голоса довольно редкий. Что-то от Вари Паниной, только более динамичное. Однако ты еще слишком молода и не пережила того, о чем поешь. Это чувствуется. Но с каждым годом ты будешь петь лучше и лучше и, я уверен, станешь великой певицей. Конечно, если будешь работать над собой.
Я сразу вспомнила предсказание цыганки Драги. Вот и Морфесси предрекает мне большое будущее. Два совершенно разных, не знакомых друг с другом человека сказали мне одно и то же. Неужели сбудется? А вдруг нет? Все стали просить выступить нашего дорогого гостя. Морфесси кивнул гитаристу. Тот привычно взял первые аккорды, Юрий Спиридонович облокотился на рояль и, глядя мне в глаза, запел:
Мы вышли в сад, чуть слышно трепетали
Последние листы на липовых ветвях,
И вечер голубой, исполненный печали,
Бледнея, догорал в задумчивых лучах…
Я ощутила, как меня охватывает блаженство. Господи, как дивно звучал этот романс, сколько было в нем поэзии и тонкого, неуловимого настроения. Потом были “Тени минувшего”, еще несколько романсов из его репертуара, и закончил Морфесси свой небольшой концерт совершенно очаровательной вещью, которую я до того не слышала:
Пир наш окончен, в окне брезжит свет,
Тих и задумчив усталый рояль.
Звуки умолкли, и песен уж нет,
Ах, этих радостных песен так жаль.
Слезы восторга стояли у меня в глазах. Чувствовалось, что и Юрий Спиридонович получил громадное удовлетворение и от благодарной аудитории, и от моего благоговения перед его искусством, да и от самого романса. Варвара Королева все время отталкивала меня в сторону, как паршивого котенка, болтающегося под ногами, видимо, не на шутку ревнуя к Морфесси. Через много лет, в Нью-Йорке, пути Господни снова свели нас, и я помогала ей как могла и даже проводила ее в последний путь. Вечер у тетки удался на славу. Разумеется, такие подарки судьбы, как встреча с Морфесси, были редчайшим по тем суровым временам исключением».
А летом 1944-го Морфесси выступал в польской столице. Берлинская русская газета «Новое слово» поместила объявление о концерте Юрия Морфесси в Варшаве: «Зал института глухонемых, площадь Трех Крестов, в пятницу, 14 июля. Вся новая программа. Предварительная продажа билетов в музыкальной библиотеке»)[55].
О встречах с Ю. Морфесси упоминает в своих мемуарах и А. П. Альбов, руководивший в 1941–1944 гг. русским отделом пропагандистской организации «Винета», а затем служивший в Русской освободительной армии (РОА). Возглавив отдел пропаганды в штабе военно-воздушных сил армии Власова, Альбов по просьбе В. И. Мальцева отвечал и за культурно-развлекательную работу. Для этого приглашал певцов, танцоров, других артистов. Среди выступавших он называет и Морфесси, откликнувшегося, как он пишет, «с большим удовольствием». Весной 1945 года Ю. Морфесси выступил перед генералом А. А. Власовым и его ближайшими сподвижниками Г. Н. Жиленковым и В. И. Мальцевым. Случилось это в ставке последнего, возглавлявшего военно-воздушные силы КОНР[56], в тихом, уютном курортном Мариенбаде, куда генералы заехали по пути из Берлина в Карлсбад (по-чешски Karlovy Vary) и где к февралю 1945-го уже проживал Морфесси с Адой Морелли. Б. Плющов в своей книге «Генерал Мальцев» так вспоминает об этом: «…Виктор Иванович представил гостям певца Юрия Морфесси и его супругу Аду Морелли и попросил их порадовать гостей прекрасным пением. Ада Морелли исполнила несколько популярных цыганских романсов, а Юрий Морфесси спел с большим чувством “Чубчик”, “Фонарики”, “Замело тебя снегом, Россия”, “Молись, кунак” и несколько арий из опереток. Гости были в восторге и наградили артистов громкими аплодисментами».
Приводя эти, к сожалению, достаточно фрагментарные зарисовки жизни Морфесси в военное время, автор далек от мысли представить выдающегося певца в роли апологета нацизма либо «сочувствующего». Насколько известно, Юрий Спиридонович ни разу не выступал в Берлине в 1933–1941 гг. (по крайней мере если верить изданной в Берлине в 1999 году фундаментальной «Хронике русского Берлина», в последний раз (до войны) Морфесси появился в Берлине 16 марта 1929 года нажюр-фиксе «Литературно-драматического общества имени Островского»)[57]. Скорее всего, генералы КОНР просто старались уберечь артиста от неумолимо надвигавшихся невзгод, да и ему самому выжить в одиночку было бы невозможно. В середине апреля 1945 года вместе с руководством КОНР Юрий Морфесси прибывает в основанный древними римлянами маленький альпийский курортный городок Фюссен (самый высокогорный в Баварии), на юго-запад от Мюнхена, у границы с Австрией, где проведет ровно четыре последних года своей жизни. После окончания войны здесь, в больших казармах немецких горных войск (альпийских стрелков), был организован лагерь для перемещенных лиц, в котором было приблизительно две тысячи человек. Лагерь был хорошо организован: работала школа, где училось около 150 учеников, действовали театр, гимнастическая организация «Сокол» и разведчики-скауты. Было две церкви: гимназическая и общая. В уже упоминавшемся выше номере «Наших вестей» хорунжий Русского корпуса Н. Н. Протопопов вспоминает о своей последней «встрече» с Юрием Морфесси. Делает он это, прочитав в одном из номеров советской «Недели» интервью с Оскаром Строком.
Восьмидесятилетний юбиляр на заданный ему вопрос, кто из наиболее известных русских артистов исполнял его произведения, упомянув Вяльцеву и Плевицкую, отвечает: «Пожалуй, самым тонким интерпретатором моих вальсов и танго был обладатель бархатного баритона Юрий Морфесси». Как пишет Н. Протопопов, «странно было увидеть это упоминание о Морфесси в советском еженедельнике. Странно потому, что память моя хранит воспоминание о нем как об идейном артисте – эмигранте, непримиримом антисоветчике. Эту свою непримиримость Юрий Морфесси доказал на деле во время II мировой войны. И после ее окончания…». И далее в подтверждение своих слов автор рассказывает: «Осень 1945 года в Мюнхене. Мы на положении бесправных ДиПи. Мы – поляки, югославы, балтийцы – все, что угодно, но только не русские. Слово “русский” стало антонимом слова “советский”. За нашими черепами охотятся явные и тайные представители одной из “сверхдержав”-победительниц. А мы хотим жить. И почти живем: даже театры у нас функционируют… Почти все концерты и представления в “Дойчес музеум” проходят, как говорится, с аншлагом. И вот объявление: Юрий Морфесси. С трудом удается достать билет. Рассматриваю публику. Много людей старшего возраста, но много и молодежи – “поляки”, “югославы”, “балтийцы”, все “кто угодно”… Не только певца ранее не слышали, но и о нем самом ничего слышать не могли – “белобандит” ведь. Обладатель уже не бархатного баритона, как-то сразу, с первой же песни установил тесный, а порой даже интимный контакт с аудиторией.
Тут и “Черные глаза”, и “Чубчик”, и “Замело тебя снегом, Россия”… Всего репертуара и не припомнить. А вот и “Фонари” Сережи Франка: