Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 11

И все же первые годы семейной жизни были трудными: денег решительно не хватало, и увеличивающаяся семья Муссолини жила очень бедно. Бенито зарабатывал немногим более сотни лир в месяц, значительная часть из которых проходила мимо семейного бюджета: ни тогда, ни после Муссолини не умел считать деньги. В своих мемуарах, написанных уже после смерти мужа и падения фашистского режима, Ракеле не без апологетики, но довольно ярко передает семейную атмосферу тех лет: «Две меблированные комнатки были совсем крошечные, но имели большое преимущество:

стоили менее 15 лир в месяц. Все семейное имущество состояло из четырех простыней, четырех тарелок и четырех столовых приборов, доставшихся от родителей. Мы были богаты нашей молодостью и надеждами. Бенито сам – гораздо позднее – часто повторял, что это были самые счастливые дни в нашей жизни. Бенито работал. Я, напевая народные мелодии Романьи, занималась хозяйством в нашем маленьком жилище. Таком мирном и безмятежном».

Бытовые проблемы и разность характеров не помешали Бенито и Ракеле Муссолини состояться в качестве семьи, «фамилии». Избранница Бенито проявила себя как примерная жена. Довольно красивая в молодости, она до конца жизни оставалась простой крестьянкой, так и не научившейся «женским премудростям» горожанок. Но Ракеле вовсе не была простодушной или слабохарактерной. Как мы помним, мать Муссолини тоже умела добиваться своего, не подвергая сомнению авторитет мужа, – так было и здесь. В тех редких случаях, когда Ракеле считала, что семье угрожает опасность, она действовала со свирепой решимостью, как правило, заставлявшей мужа уступать.

Так, после первого же инцидента ей удалось искоренить дурную привычку Бенито приходить домой в сильном подпитии, попросту пообещав убить его в случае рецидива. И она своего добилась – такого себе он больше не позволял. Хотя к алкоголю, как и к еде, Муссолини был, в общем-то, равнодушен. А вот заставить «убежденного социалиста» окрестить новорожденную дочку она тогда не сумела – опасения Муссолини потерять лицо на глазах у соратников оказались сильнее уговоров жены.

В остальном разногласий у них не было: Ракеле рожала детей, с удовольствием занималась домом, не лезла в политику и смотрела сквозь пальцы на не опасные для семьи любовные интрижки своего супруга. Наверняка много мужчин сочли бы такой подход к семейной жизни идеальным. Возможно, Муссолини и раздражала порой ограниченность круга интересов его жены, но, как известно, полностью идеальные браки – большая редкость. Покончив с бытовой неустроенностью и сведя количество любовных связей на стороне к минимуму, Муссолини с неизменным удовольствием проводил свободное время дома, в кругу семьи, и только события 1943–45 гг. разрушили этот крепкий дом.

Там же, в своих воспоминаниях, Ракеле справедливо отмечала: «Инстинкт… подсказывал мне, что в моих чувствах к нему есть что-то материнское… он это сознавал и любил меня за это». В общем, жена Муссолини выгодно отличалась от его прежних любовниц тем, что всегда «разделяла его гордость, восхищалась и хвалила его». Муссолини оценит это и, уже будучи премьером Италии, станет довольствоваться женщинами из среды аполитичных жен чиновников или поклонниц, не имеющих за душой «идеологического стержня».

…

В сентябре 1910 года Муссолини от социалистов города Форли поступило заманчивое предложение – не возьмется ли он редактировать еженедельный журнал? Конечно же, Бенито сразу согласился. Новое издание получило название Lotta di classe («Классовая борьба»).

Муссолини быстро придал этому изданию леворадикальный характер. Солдаты должны дезертировать из армии, обращался он со страниц журнала к своим читателям, если правительство пошлет их в очередную колониальную авантюру или втянется в большую европейскую войну. Армия, утверждал бывший рядовой берсальерского полка, это такая же опора режима, как и бюрократия. Разумеется, по его мнению, обе должны были быть уничтоженными.

«Мы не станем защищать нашу страну, потому что у нас нет страны для защиты», – заявил Муссолини в начале 1911 года. Он пошел еще дальше, заявив, что «если Родина, эта лживая фикция, которая отжила свой век, опять потребует в жертву крови и денег, пролетариат, следуя указаниям социалистов, должен ответить на это всеобщей забастовкой». Муссолини определенно становился одним из наиболее крайних левых, и не только в Италии.

Но пока о нем все еще мало кто знал. Хотя за два года ему и удалось увеличить тираж Lotta di classe почти в два раза, речь все равно шла о незначительном местном издании – всего две тысячи номеров. Для обретения известности этого было явно мало. Однажды его имя уже прозвучало на общеитальянском уровне, но он все равно продолжал оставаться «маленьким вождем» социалистов, как охарактеризовала его одна римская газета, на страницах которой вышла статья об итальянских социалистах в Швейцарии.

И все же сотрудничество с Lotta di classe не стало для Муссолини напрасной тратой сил. Он развивал свой журналистский стиль, окончательно придав ему то характерное для Муссолини-автора сочетание грубой и напористой аргументации, апеллировавшей к слуху и сердцу читателя, но полностью игнорировавшей рассудок. Главным же стало то, что издание журнала открывало ему путь в Итальянскую социалистическую партию – организацию, которую Муссолини стремился возглавить и подчинить своей воле.

Осенью 1910 года он впервые попытался занять подобающее ему (по мнению самого Муссолини, разумеется) место в ее руководстве, устроив нечто вроде бунта на ежегодном конгрессе в Милане. Но большинство представителей итальянского социализма (люди, как правило, «интеллигентных» профессий) восприняли мрачного делегата из Форли без малейшего пиетета. В итоге Муссолини полностью провалился, заработав репутацию ограниченного и малообразованного радикала.

Тем не менее, как это всегда и бывает, выступив с наиболее крайних позиций, он сумел выделиться на съезде – и постепенно вокруг него начала формироваться небольшая фракция таких же радикальных социалистов. В этот момент Муссолини помогли внешнеполитические маневры итальянского правительства, начавшего войну с Османской империей.

Тот факт, что королевская Италия определенно преследовала «империалистические цели» (то есть хотела отобрать у турок Ливию и ряд других территорий на Средиземном море), казалось бы, лишний раз подтверждал правоту Муссолини. Никаких договоренностей с буржуазным правительством, никаких уступок монархии, вновь и вновь призывал он в 1911 году.

В то время как общественность рукоплескала дешево добытым победам итальянской армии в Африке, Муссолини страстно призывал отвергнуть межнациональную рознь вместе с богами всевозможных религий. «Да здравствуют мятежники всех стран и народов», – писал он. Даже завоевав Ливию, утверждал Муссолини, страна получит лишь дыру в бюджете, а итальянским беднякам придется еще туже затянуть пояса. В будущем его отношение к колониальным походам в Африку претерпит значительные изменения, но тогда мало кто высказывался по отношению к разгоревшейся войне столь же негативно, как этот журналист-социалист из Форли.

Пока руководство Итальянской социалистической партии колебалось, с большим трудом решившись на объявление всеобщей забастовки в качестве антивоенной меры, Муссолини не ограничивался только лишь словами. Несомненно, памятуя о том, как он возглавил протестные демонстрации в Предаппио тремя годами ранее (и о том, что это принесло ему первую общенациональную славу), Муссолини начал призывать своих романьольских земляков к решительным действиям.

Если верить некоторым источникам, выступая на митинге в Форли, Муссолини «посоветовал» портить железные дороги – чтобы остановить переброску войск в порты Южной Италии и таким образом парализовать все усилия правительства. Сам Муссолини впоследствии от этого – о, конечно – решительно открещивался. «Его версию» отчасти изложила в своих мемуарах Ракель, которая представила все дело так, будто ее муж «всего лишь» произнес перед собравшимися речь, а когда события приобрели неуправляемый характер – был вынужден отправиться вместе с толпой на железнодорожный вокзал.