Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 24

Если социалисты и коммунисты не сумели пойти на майские выборы единым блоком, то Муссолини удалось заручиться поддержкой части итальянских либералов и консерваторов. «Вчерашний бунтарь» был принят патриархом итальянской политики либералом Джолитти, впервые ставшим премьером еще в 1892 году. Отчаянно маневрируя, Джолитти охотно пошел на сделку с фашистами: несомненно, свысока посматривая на «простоватого» Муссолини, итальянский премьер решил использовать фашистов на грядущих выборах, заключив с ними тактический союз. Но кто в действительности оказался в дураках? Решение идти на выборы вместе с людьми Муссолини принесло итальянским либералам больше вреда, нежели пользы.

Поддержка правительства немедленно сказалась на «Союзе борьбы» – полиция окончательно закрыла глаза на устраиваемые «черными и красными» побоища, а некоторые армейские командиры начали неофициально передавать «своим» чернорубашечникам оружие. Вдохновленный фашистской поддержкой армии, военный министр генерал Армандо Диас распорядился распространять Il Popolo d’Italia в казармах. Наконец, благодаря этому странному блоку либералов и фашистов, последние получили в свое распоряжение немало армейских грузовиков, чем окончательно задавили не столь «моторизированных» левых. Агитация «словом и кулаком», проводившаяся с бортов автомашин, по некоторым подсчетам стоила Италии сотни убитых и во много раз большего числа пострадавших.

Правительство, не ожидавшее от своих «подопечных» такой прыти, растерялось, но предпринимать что-либо было уже поздно. Выборы состоялись, а уже готовое обвинение Муссолини в подготовке к насильственному перевороту пришлось убрать в стол – отныне вождя фашистов защищал депутатский иммунитет. После стольких попыток стать депутатом нижней Палаты дуче наконец-то добился желаемого.

…

Социалистам удалось все же сохранить статус одной из крупнейших фракций парламента – к выгоде Муссолини, который продолжал утверждать, что левые представляют собой сторону, развязавшую настоящую войну в итальянских городах и деревнях. Страх перед кровавым гражданским конфликтом продолжал оставаться сильнейшим политическим оружием в его руках – «красная угроза» легитимизировала действия фашистов.

Однако теперь не только левые с тревогой следили за взлетом новой политической силы. Консерваторы – вчерашняя элита, вся эта аристократия и буржуазные либералы с их капиталами, – все они морщились от вида чернорубашечников. И на самом деле было от чего – повседневная деятельность фашизма, мягко говоря, не везде и не всегда была вдохновляющей. Во многих местах она перерождалась в откровенный бандитизм, парализуя всякое подобие нормальной жизни.

Ворвавшись со своими бойцами в какой-нибудь город, иной жестокий фашистский вожак устраивал в нем царство произвола, от которого страдали не только политические противники, но и многие аполитичные горожане. Конечно, это мало было похоже на официально принятую «карательную» практику во время гражданской войны в бывшей Российской империи: вместо массовых расстрелов – оплеухи и побои, вместо организованной системы государственного террора – хаотические вспышки насилия, но бесконтрольность развращала лидеров боевых отрядов движения. Сквадристы (еще одно самоназвание бойцов фашистской партии – от итальянского squadristi, то есть эскадроны) дичали, порой выходя из-под контроля своего вождя… А что же он?

На словах Муссолини всегда был против «излишнего насилия» по отношению к политическим врагам. В своих выступлениях он вполне допускал его в той же мере, что и кровопускание при хирургической операции – но не более того. Но насколько с этим соглашались его соратники? И где следовало проводить линию между насилием «умеренным» и «излишним»? В итоге каждый фашистский вожак решал этот вопрос для себя самостоятельно, и постепенно стремление разрешать сложные вопросы простыми методами возобладало.

Неудивительно, что в первый же день работы новой Палаты фашистские законодатели устроили драку, в буквальном смысле вышвырнув из здания парламента ненавистного им депутата-коммуниста, дезертировавшего из армии во время Мировой войны. Муссолини, организовавший эту акцию, благоразумно отошел в тень, предоставив всю «славу дня» командиру своих чернорубашечников. Если таким образом можно было обращаться с защищенным иммунитетом «народным избранником», то на что могли рассчитывать остальные?

Со временем «политические методы» фашистов становились всё жестче – вплоть до убийств и даже демонстративных расправ. Все чаще лилась кровь. Муссолини, всегда чувствительный к подобным вещам, начинал опасаться, что поддержка от среднего класса, крестьянства и части буржуазии может столь же быстро исчезнуть, как и появилась. Тот факт, что многие генералы вели в своих войсках агитацию в поддержку его «движения», а также снабжали чернорубашечников оружием и грузовиками, был намного значимее деятельности любого фашистского боевика или оратора. Муссолини это хорошо понимал и рисковать симпатиями со стороны армии и полиции не желал.

Иначе говоря, он держал руку на пульсе: балансировал, стараясь поддержать репутацию среди респектабельных правых (и властей вообще), но и не утратить при этом столь значимый для него «динамизм» – другими словами, способность к организованному насилию в масштабах страны.

Муссолини также очень опасался того, что какой-нибудь «увлекшийся» насилием соратник мог бросить ему публичный вызов, а то и вовсе начать внутрипартийную фронду. Конечно, свергнуть вождя такому оппозиционеру вряд ли бы удалось, но даже небольшой публичный раскол между боевым крылом «движения» и его политическим руководством мог обернуться тяжелым моральным поражением.

Разве их сила не в единстве и армейской спайке? Разве не это отличает фашистов от обанкротившихся либералов и погрязших в спорах социалистов? Нельзя ставить это единство под угрозу из-за ошалелых от безнаказанности командиров на местах. Итальянцы не увидят «общенационального спасителя» в том, кто не в состоянии обеспечить порядок в собственных рядах, они уже сыты по горло межфракционными, межличностными и межпартийными дрязгами. Кто-нибудь, ворчали обыватели, – заставьте эти чертовы поезда приходить вовремя!

Весной 1921 года анархисты – наиболее радикальные из левых – организовали серию взрывов в Милане. Мишенью их были объекты городской инфраструктуры, такие как городская электростанция, и места для «развлечений буржуазии», вроде городского театра. Взрыв унес жизни двух десятков зрителей оперетты – в том числе женщин и детей. Еще большее число было ранено. Казалось, что проигрывающие левые мстили итальянскому среднему классу, стараясь лишить его элементарных удобств, доступных радостей и ощущения безопасности. В любом случае, каковы бы ни были их мотивы, это не принесло им ничего хорошего.

Муссолини сполна воспользовался охватившей Италию волной негодования. Всю страну облетела новость о том, что он обнял молодого человека, смертельно раненного взрывом бомбы в миланском театре, исполнив последнюю просьбу умирающего. Призывы к умеренности, зазвучавшие из уст известного своей радикальностью политика, были не слишком убедительными, но находили путь к сердцу напуганного всеобщим ожесточением представителя «среднего класса».

Видите, восклицал Муссолини со страниц своих газет, видите, в чем отличие нас, фашистов, от этих негодяев социалистов? Мы выходим на бой с открытым забралом (читай – с армейскими винтовками нападаем на почти безоружных врагов), а они действуют подло, исподтишка, против женщин и детей. И действительно, после провала «сельскохозяйственного наступления» в долине реки По основой тактики итальянских «красногвардейцев» стала охота на отдельных чернорубашечников. Обычно их подстерегали в малолюдных местах и избивали до полусмерти. Но запугать фашистов в той же мере, что чиновников или местную администрацию, у «красных» не получилось.

Наоборот, Муссолини мог открыто говорить о прекращении силовой борьбы с позиций явно выигрывающего это противостояние лидера. Летом 1921 года фашисты и наиболее умеренные представители левого лагеря, представленные социалистами и городскими профсоюзами, ударили по рукам, подписав нечто вроде перемирия. Соглашение, собственно, так и называлось – «Договор о примирении». Язык его был далеким от чистой политики, скорее напоминая собой о временах, когда итальянские городские коммуны раздирали войны между «жирными горожанами» и беднотой, но главным было то, что соглашение обещало прекратить ползучую войну, число пострадавших в которой уже превышало несколько тысяч… Неужели наступил конец кровопролитию?