Эскортник (СИ) - Алтер Лил. Страница 3

— Я с ней в баре гостиницы «Европа» разговорился. Она приехала на какой-то семинар на несколько дней.

— Макс, слушай, а она не сказала, в каком номере?

— Сказала, 415.

Опять наступила пауза.

— Спасибо, Макс, что позвонил. Растёшь ты у меня. Заезжай как-нибудь после работы, посидим, поговорим.

— Хорошо, пап, мне надо идти.

— Конечно, матери привет передавай.

Лёха повесил трубку и нажал кнопку интеркома:

— Таня, я уйду сегодня раньше, так что для всех я — занят, поняла?

— Алексей Николаевич, а как же вечером? Я бы ужин приготовила, — обиженно пропела Таня.

— Сегодня не получится.

Лёха вышел из кабинета, стараясь не обращать внимания на недовольно поджатые хорошенькие губки девушки, спустился в гараж и сел в машину. Куда теперь? Сидеть в кабинете и делать вид, что работает, не хотелось. У должности были свои привелегии — можно уйти и не сказать, куда. Пусть шестёрки всё разгребают. «Поеду-ка я прогуляюсь», — Лёха завёл мотор и выехал из-под здания, щёлкнул шлагбаум, выпуская его тёмно-зелёный Рендж Ровер.

Парк «Сосновка» совсем не изменился — главную алею обрамляли сосны, создавая приятную тень, а бабушки на деревянных облупившихся белых скамейках как коршуны охраняли своих беспечных внуков, делавших первые шаги через поребрик. Старушки подозрительно провожали глазами мужчину в деловом костюме и галстуке. Лёха привычно свернул направо на знакомую тропинку и прошёл чуть-чуть вглубь, к кладбищу, чтобы скрыться от навязчивых взглядов. Он прислонился лицом к дереву и закрыл глаза. Шероховатая грубая, как наждачная бумага, нагревшаяся за день, кора, не охлаждала горящий лоб.

Странно, он помнил всё в мельчайших подробностях, будто это было вчера, а не двадцать с лишним лет назад: девушка льнула к нему в вечернем сумраке, целовала, обнимала за шею, обвивала ногами, шептала: «Лёшек, я люблю тебя!». Её волосы пахли яблоком, её любимый шампунь, а на губах — привкус модного тогда клубничного блеска. Им было наплевать на всё и всех, на мелкий противный дождик, висевший в воздухе и превращавший хлюпающую под ногами грязь в непроходимое месиво. Они были вместе, любили друг друга, и больше ничто не имело значения.

Потом Эля, стройная и сексуальная, в красном облегающем платье, танцевала на какой-то тусовке с высоким противным парнем из Николаева, а Лёха, подвыпивший и ревнующий, порывался с ним подраться и обозвал её «шалавой». Она ушла в тот вечер с подругой, и на следующий день он не позвонил, как обычно, ища примирения. Она тоже не звонила, и это злило. Нинка видела, как Эля целовалась с этим чернявым козлом прямо на входе в метро. Нинка вообще пришлась тогда Лёхе очень кстати, постоянно попадалась ему на глаза, утешала, звала в кино, к себе домой, скоро заговорила о свадьбе. Он был просто дурак!

Что Эля сказала ему на прощание, тогда, на кухне? «Желаю тебе счастья!». Какая стерва может такое сказать, особенно после того, что только что произошло между ними? Что ему оставалось делать? Он кинул книжки в рюкзак и хлопнул дверью. Постоял, ожидая, что щёлкнет замок, и она позовёт его назад. Дверь оставалась закрытой, и внутри было тихо. Лёха накинул рюкзак на плечо и сбежал по тёмной лестнице, с вечно вывернутой лампочкой и запахом мочи. Потом перешёл двор, оглянулся, привычно нашёл на втором этаже третье окно слева, ожидая увидеть её силуэт. Обычно она стояла и провожала его глазами, но в тот вечер в окне было пусто, только облака отражались в стекле. Он прошёл сквозь изящные железные ворота и быстро зашагал к метро, больше не глядя назад.

Всё завертелось в вихре: подготовка к свадьбе, брачная ночь, когда он по-пьяни назвал новоиспечённую жену Элькой. Нинка никогда ему этого не простила, и на следующий же день изрезала все фотки на которых они с Элей были вместе на мелкие кусочки и выкинула в мусор. Дура, как будто он и так не помнил Элькино лицо. Потом Нинка забеременела, и начались скандалы и глупая, отупляющая, беспочвенная ревность. Наконец он не выдержал и позвонил по знакомому номеру. Хорошо, что помнил наизусть — страничка из записной книжки тоже была вырвана женой. Трубку снял Элькин отец. Обычно он общался с Лёхой доброжелательно и серьезно, но не в этот раз.

— Владимир Иванович, это Лёха, а Элю можно?

— Эля больше здесь не живёт.

— Как это не живёт? Где она?

— Она уехала из города, далеко.

— Вы не дадите мне её новый телефон?

— Юрьев, ты ведь женат, так?

— Так.

— И жена твоя ребёнка ждёт, так?

— Да, — он что, следит за мной?

— Вот и подумай, что ты делаешь. Будь мужиком, разберись в своей жизни, а Элю не трожь. Она теперь в своей жизни сама разбираться будет, без тебя. Понял?

— Я всё понял, Владимир Иванович.

Лёха повесил трубку. Домой, к крикам и обвинениям, идти не хотелось. За углом от работы призывно горели огоньки вывески бара. У стойки ему улыбнулась симпатичная брюнетка, и Лёха, осторожно сняв с пальца в кармане обручальное кольцо, спросил, что она пьёт. В тот вечер, трахая эту брюнетку в туалете, он в первый раз изменил жене и понял, что ему наплевать.

Лёха выдержал супружескую жизнь ещё пять лет. «Разбирался» с работой, квартирой, машиной. Ругался с женой и уходил к матери. Спал с очередными девчонками. Нинка ревела, приезжала с сыном, и он возвращался, ради Макса. Всё закончилось очень просто:

— Если бы я знала, какое ты дерьмо, никогда бы тебя с Элькой не развела! Пусть ей бы такое сокровище досталось!

Лёха стоял, остолбенев от неожиданного злобного выкрика жены, и в голове пронеслась череда событий, обретая новый смысл.

— Ты соврала, не было у Эльки никого? Ты всё придумала?

— Да твоя Элька только по тебе сохла! Всё ждала, что ты к ней обратно прибежишь! Дура!

— Я должен был быть с ней! — он развернулся и ушёл к матери, не забрав даже зубной щётки, на этот раз навсегда. Развод прошёл быстро и Лёха не торговался — Нинка взяла квартиру, машину, общий счёт в банке. Лёха получил свободу.

***

Вдруг настойчиво зазвонил телефон.

— Лёшенька, — его передёрнуло от одного звука голоса жены. — Когда ты будешь дома?

— Я задерживаюсь, дорогая, наверно поздно.

— Ты что-то всё время стал задерживаться, я волнуюсь!

— Не надо, от этого на лбу появляются морщины. Не будем же мы портить такой хорошенький лобик, так ведь?

— Хорошо, только приезжай по-раньше, я скучаю.

— Обязательно.

Из мягкого кресла в лобби гостиницы «Европа» видно было вертящуюся входную дверь. Лёха терпеливо сидел и ждал. Он увидел Элю сразу: дверь повернулась, и она вошла в вестибюль, высоко держа голову и уверенно стуча каблуками по мраморному полу. Да, она чуть-чуть располнела и перекрасила волосы, но он всё равно узнал её. Приветливо улыбнувшись консьержу, Эля прошествовала к лифту. «У неё, похоже, всё прекрасно — просто излучает спокойствие и довольство. Может не стоит? Зачем я ей сдался через столько лет? Глупость какая. У неё своя жизнь, у меня — что есть, то есть. Не стоит напоминать ей о прошлом».

Стоя у лифта, Эля нетерпеливо теребила обручальное кольцо на пальце. К двери подошёл какой-то рыжий немец, и его круглая физиономия расплылась в улыбке. Эля рассеянно кивнула и прошла вперёд в подъехавшую кабину. Немец окинул её спину оценивающим взглядом, и Лёхе вдруг захотелось дать ему по морде: «Да как он смеет так смотреть на мою девушку! — пронеслось в мозгу. — Хотя она ведь сто лет, как не моя!». Почему-то это всё для него решило — он никуда не уйдёт, они поговорят, во что бы то ни стало.

Через полчаса, выпив для храбрости, Лёха стоял у двери номера, пытаясь составить приветственную фразу. Это вдруг показалось единственно важным, и он снова и снова придумывал одну другой витиеватее. Наконец решил, «будь что будет», и громко постучал.

Эля, открывшая ему дверь, была совсем другой, чем победительница жизни в лобби: волосы растрепались, лицо распухло, и глаза покраснели. На щеках засохли тёмные бороздки размытой слезами туши. Лёхе вдруг стало по-странному хорошо — не так уж она счастлива, её тоже что-то мучает. Эля не ожидала его и не узнала.