Царевна, царица, богатырь и птица (СИ) - Филимонова Наталья Сергеевна. Страница 47
– Кровь колдуна-оборотня.
И все согласились, что это было крайне рискованно, хоть и смело.
А Наина не слышала ничего больше. Маги не используют для зелий и артефактов собственную кровь – это непреложно. С каплей своей крови чародей может влить слишком много силы – и не суметь справиться. Колдун может погибнуть.
Нужны ли ей еще доказательства? Ради Алевтины Ратмир рисковал собой. Не в бою, как обязан каждый воин, а вот так – расчетливо и хладнокровно, вымеряя собственную жизнь по капле, сцеживая в свое зелье. Но не позволил себе уйти за грань – ведь тогда некому было бы завершить работу и воскресить царевну.
А потом, практически лишенный сил, еще и полетел на доклад к государыне Наине – и не сказал ни слова о том, чего это ему стоило. Должно быть, оттого она тогда так легко его и одолела… впрочем, колдун ведь и не сопротивлялся.
После же, едва дав воину оправиться, правительница снова отправила его на задание. На опаснейшее задание… и он справился.
Наина прикрыла глаза. Да нет, никаких здесь, пожалуй, больше доказательств не нужно. Наверное, Алевтина объявит о своем выборе на пиру. И она, Наина, благословит. Слово будет сказано.
Хороший выйдет царь.
Глава восемнадцатая, в которой гости пируют, а царевна находит разгадки
Наряд для пира Алевтина Игнатьевна выбирала с особым тщанием. Больно уж хотелось наконец перед богатырями показаться во всем блеске своем. Не оборванной чернавкой, не девкой в крестьянском платье, не чумазой ученицей, даже не воином – настоящей царевной-красавицей.
Ленты все перебирала, украшения. В одной из своих шкатулок неожиданно нашла небольшую парсуну, что дарил когда-то жених – на память. Надо же, а ведь ни уезжая, ни сбежав, об этой картинке так и не вспомнила. Ненадежная память оказалась. Девичья!
Художник, что парсуну малевал, чуточку даже польстил Елисею – на своем портрете тот выглядел красивым, точно девица. Под изображением гордо выпрямившегося юноши было подписано его имя на чужом наречии – Ulixes.
Хмыкнув, Алька отложила парсуну. Эх, Елисей, слишком долго ты блуждал незнамо где. Да и слава небу.
Сарафан голубой, серебром да жемчужным бисером расшитый. Серьги-орлики, монисто богатое, запястья самоцветные – чтоб глаз никто отвести не мог! А в волосы – витую шпильку со скромной незабудкой подколоть. Пусть любуются!
*
На пиру было… шумно. Алька, обводя глазами бесчисленные столы в большой зале, только диву давалась. А иноземцев-то сколько! Кроме официальных делегаций откуда-то и просто заезжие дворяне взялись. Вон, даже из Двунаседьмого султаната кто-то есть – их халаты и шаровары ни с чем не спутаешь. Они-то что здесь забыли? Султанат даже в союзный договор не входит, и в войне не участвовал. А вон, гляди-ка, явились праздновать да почтение заверять.
Хотя и знакомых лиц тут немало. Вон, к примеру, воительница Хильдур лихо опрокидывает в себя разом огромную кружку с брагой. Сильна… а после, выдохнув, с усмешкой говорит что-то сидящему рядом Савелию. А тот багровеет отчего-то.
А вон и Елисей. Совсем неподалеку сидит… выглядит слегка помятым и несчастным и, кажется, пытается декламировать свои стихи незнакомой улыбчивой толстушке в традиционном платье, какие приняты в Триждытретьем шляхетстве. Правда, улыбка толстушки все больше вянет.
Алька попыталась прислушаться.
– Увидел я когда тебя, все изменилось для меня! И сердце радостно взвилось, и все в душе оборвалось. Твои глаза – как солнца свет. О дева, дай же мне ответ! – вдохновенно бубнил королевич.
Как солнца свет… это белые, что ли? Али желтые? И светятся притом. Алька представила этакую раскрасавицу и вздрогнула. Про нежить какую стихи, что ли? Тогда ясно, почему все оборвалось-то. Хотя вот куда сердце взвилось, все равно непонятно. Тонкая она штука – поэзия.
Стихоплет между тем чуть повысил голос на особенно возвышенном моменте, и толстушка, дернувшись всем телом, сморщила рябоватое круглощекое лицо, торопливо что-то пробормотала и поднялась из-за стола.
Елисей неверяще распахнул глаза, однако в этот момент рядом с ним склонилась горничная Прашка, подливая браги из кувшина.
– Эка, барин, у тебя так складно получается! – мечтательно вздохнула она.
Глаза поэта радостно вспыхнули.
– О! Не ожидал я встретить столь тонкий вкус в девице простого звания…
– Вкус-то да, – Прашка энергично кивнула несколько раз. – С нашей кухни все вкусное! А вы, барин, стишков-то будете еще читать? Больно красиво оно!
– Конечно! – схватив горничную за руку, королевич потянул ее на место рядом с собой. – В наше время нечасто встретишь истинного ценителя…
Алька, хихикнув, отвернулась – чтобы обнаружить, что на свободное место по другую руку от нее уже громоздится давешняя толстушка.
Вообще-то место это было Наинино. Но правительница, как обычно, была чем-то занята – то ли очередных припозднившихся гостей приветствовала, то ли слуг распекала. И незнакомка решила, что никто не пострадает, если она втиснется на пустующий стул, угрожающе закряхтевший под ее весом. Затем схватила кружку и от души хлебнула браги, после чего пришлось вытирать липкие капельки откуда-то с третьего подбородка.
А и ладно, подумалось Алевтине. Все равно сегодня все запросто – за одним столом простые воины с послами да благородными дворянами сидят. Нынче все победителей чествуют, и члены царской семьи не чинятся. Как традициями Тридевятого заведено.
– Никакого покоя нет, – доверительно сообщила новая соседка Альке. – Поклонники всюду достанут! Верите ли, сил никаких нет. Ах.
Алька моргнула. Поклонники?!
– Не принимайте на свой счет, – вежливо пробормотала она. – Елисей – он всем стихи читает.
– Ах, – решительно махнула пухлой ручкой уверенная в себе девица, и Альку едва не снесло ветром. – И не утешайте меня. Где бы я ни появилась, это повторяется. Красота – тяжкое бремя… верите ли, в поединках за меня едва не каждый день дерутся! А ведь поединки запрещены в шляхетстве.
– А вы… простите, нас, наверное, представили…
– Панна Касажина Загульская, – кажется, незнакомка ничуть не обиделась.
Загульская… что-то крутилось в голове у Альки об этой фамилии, но за всеобщим гомоном, здравницами и стихами Елисея никак не удавалось сосредоточиться. – Вы моего братца, должно быть, знаете – Кшишто Загульский, он в делегации от шляхетства прибыл.
Кшишто? Кшишто! Алька едва удержалась, чтобы не потереть руки. Неужто она наконец узнает, что же случилось с тем поединком, после которого Анжей из родной страны сбежал?
– Я слыхала, – осторожно начала она, – что ваш брат никогда не знал в поединках поражений…
– Ах, – панна Касажина скромно потупила глазки. – Почти никогда. Но тот единственный случай брат скрывает…
– Но вы расскажете мне? По секрету?
*
– По секреееету… – панна Касажина задумалась лишь на миг, однако видно было, что рассказать ей и самой страсть как хочется. – Но это очень большой секрет! Только вам, Ваше Высочество! Думаю, вы оцените. Больно уж история романтичная. Ах, какая любовь была!..
Панна Касажина Загульская в своей несравненной красоте не сомневалась никогда, и победам своим даже не вела счета. И без того знала, что стоит ей появиться, как ни один мужчина глаз отвести не сможет.
А еще панна Загульская славилась как девушка чрезвычайно решительная. Если ей кто-то нравился, уйти от нее у него не было шансов. Только вот беда – стоило красавице благосклонно кивнуть кавалеру, как брат ее, вступаясь за честь семьи, немедленно вызывал несчастного на поединок. И неизменно побеждал. Конечно, посрамленные и побежденные противники никогда не жаловались – не то им самим пришлось бы наравне с ним нести за поединок наказание.
А панна Касажина тотчас теряла к ним интерес. Не сомневаясь, что разбивает сердца, но что поделать – красавицы непостоянны!