Владимир Мономах, князь-мифотворец - Боровков Дмитрий Александрович. Страница 18
Агиографически стилизованный рассказ о гибели Ростислава сохранился в «Киево-Печерском патерике»: если верить тексту этого памятника, накануне выступления в поход на половцев князь, направлявшийся за благословением в монастырь, повздорил у Днепра с монастырским старцем Григорием, которого оскорбили княжеские слуги: «Инок же, провидя, что близок их смертный час, стал говорить им: “О чада! В то время как вам следовало бы быть благочестивыми и призывать всех молиться за вас, вы великое зло творите, — не угодно Богу это. Плачьте о своей погибели и кайтесь в своих согрешениях, чтобы хотя в страшный день принять отраду, ведь вас уже постиг суд: все вы и с князем вашим умрете в воде”. Князь же, страха Божия не имея, не внял сердцем словам преподобного, а подумал, что лишь пустые речи — пророчества его, и сказал: “Мне ли предсказываешь смерть от воды, когда я плавать умею!” И рассердившись, князь велел связать старцу руки и ноги, повесить камень на шею и бросить в воду. Так был он потоплен <…>. Ростислав же не счел за вину греха своего и не пошел в монастырь от ярости. Не захотел он благословения, и оно удалилось от него; возлюбил проклятие, и проклятие пало на него. Владимир же пришел в монастырь для молитвы. И были они у Треполя, и произошло сражение, и побежали князья наши от лица врагов. Владимир, по молитвам и благословению святых, переехал реку, Ростислав же, по слову святого Григория, утонул со всем своим войском» {133}.
Для нас это сообщение интересно главным образом тем, что оно противопоставляет Ростислава Владимиру Мономаху, создавая своеобразную «оппозицию» между братьями, один из которых представлен как «благочестивый князь», а другой как «князь-грешник».
Еще один князь, подвергавшийся критике на страницах киево-печерских агиографических произведений, Святополк Изяславич, после поражения у Треполя попытался продолжить сопротивление кочевникам. Так как половцы оказались заняты осадой отчаянно сопротивлявшегося Торческа и, лишь видя бесплодность своих усилий, по прошествии девяти недель разделили свои силы, с тем чтобы подвергнуть опустошению окрестности Киева и Вышгорода, киевский князь получил возможность собраться с силами и встретил половцев на реке Желани: «И побежали наши от иноплеменников, и падали, раненные, перед врагами нашими, и многие погибли, и было мертвых больше, чем у Треполя. Святополк же пришел в Клев сам-третей, а половцы возвратились к Торческу», — свидетельствовал летописец {134}.
Лишь в 1094 г. Святополку удалось наконец заключить мир с половцами, женившись на дочери половецкого хана Тугоркана. По-видимому, участие в мирных переговорах принимал и Владимир Мономах, который, описывая эти события в «Поучении», сообщает следующее: «…По смерти отца и при Святополке, на Стугне бились мы с половцами до вечера, бились у Халепья, и потом мир сотворили с Тугорканом и с иными князьями половецкими, и у Глебовой чади отняли дружину свою всю» {135}. Подобное заявление «от первого лица» в определенной степени опровергает тезис А.Е. Преснякова о том, что «политика Святополка и Владимира совершенно независимы одна от другой и часто скрещиваются» {136}. Точнее было бы сказать, что соправители «Русской земли» имели как общие, так и частные интересы, которые не всегда совпадали друг с другом.
Среди общих интересов первое место, несомненно, занимала борьба с половцами, которая продолжалась из года в год, так что даже родственные связи киевского князя с Тугорканом не делали достигнутый мир прочным, к тому же новую партию кочевников на Русь привел Олег Святославич, возобновивший притязания на «черниговское наследство». По свидетельству «Повести временных лет», «в тот же год пришел Олег с половцами из Тмутаракани и подошел к Чернигову, Владимир же затворился в городе. Олег же, подступив к городу, пожег вокруг города и монастыри пожег. Владимир же сотворил мир с Олегом и пошел из города на стол отцовский в Переяславль, а Олег вошел в город отца своего. Половцы же стали воевать около Чернигова, а Олег не препятствовал им, ибо сам повелел им воевать» {137}.
Владимир Мономах в «Поучении» сообщает детали этих событий, из которых выясняется, что он далеко не сразу уступил тмутороканскому князю его «отчину»: «…Олег на меня пришел со всею Половецкою землею к Чернигову, и билась дружина моя с ними 8 дней за малый вал и не дала им войти в острог; пожалел я христианских душ, и сел горящих, и монастырей и сказал: “Пусть не похваляются язычники”. И отдал брату отца его стол, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль. И вышли мы на святого Бориса день из Чернигова и ехали сквозь полки половецкие, около 100 человек, с детьми и женами. И облизывались на нас половцы точно волки, стоя у перевоза и на горах — Бог и святой Борис не выдали меня им на поживу, невредимы дошли мы до Переяславля» {138}.
Строго говоря, Чернигов являлся «отчиной» как для Олега, так и для Владимира Мономаха, но с точки зрения «старейшинства» этих прав приоритет, безусловно, был за тмутороканским князем. Но почему Мономах без сопротивления признал приоритетные права одного брата на Киев в 1093 г., а в 1094 г. на протяжении восьми дней сопротивлялся признанию прав на Чернигов другого?
Ответ на этот вопрос заключается в том, что в первом случае Мономах стремился сохранить в неприкосновенности раздел «Русской земли» 1077 г., к которому представители старшей и младшей ветвей потомков Ярослава вернулись в 1093 г., а во втором — препятствовал его нарушению. Поэтому применение им «отчинного» принципа на практике было избирательным, как в свое время у Всеволода Ярославича, который наделял волостями одних племянников, игнорируя при этом других и предпочитая решать насущные проблемы за счет волостей на правобережье Днепра, которые в 1077–1078 гг. перешли сначала под контроль Изяслава, а затем его сына Ярополка, что позволяло ему сохранять неделимыми территории по левому берегу реки. Однако вынужденный отказ от Чернигова ознаменовал изменение его отношения к этой проблеме.
Трудный путь к «триумвирату»
24 июля 1094 г. стало днем крушения дискриминационной политики Изяслава и Всеволода, осуществлявшейся с 1077 г. по отношению к сыновьям Святослава, с которыми их преемникам отныне пришлось считаться. Как отмечал Г.В. Вернадский, «в определенном смысле первоначальный триумвират сыновей Ярослава теперь восстанавливался его внуками», но «во втором триумвирате было еще меньше согласия, чем в первом» {139}. В действительности, несмотря на то что свои права на владения волостями реализовали представители всех трех ветвей потомства Ярослава, стратегическое партнерство между ними установилось далеко не сразу и Мономаху со Святополком пришлось приложить немало усилий для того, чтобы ликвидировать нарушенное в 1070-х гг. единство княжеского рода, так что оформление нового «триумвирата» произошло несколько позже, а пока продолжалось противостояние двух междукняжеских коалиций.
Одновременно с Олегом активизировался и другой Святославич — Давыд, который каким-то образом оказался в Смоленске, где продолжал оставаться до тех пор, пока Владимир и Святополк, объединив свои силы, не выпроводили его на княжение в Новгород {140}. Стремление киевского и переяславского князей убрать Давыда из Поднепровья можно объяснить необходимостью предотвращения консолидации Святославичей, в результате которой под их контролем могла оказаться вся верхняя часть бассейна Днепра, позволявшая им блокировать важнейший сегмент пути «из варяг в греки». Переведя Давыда в Новгород, а Мстислава в Ростов, Святополку и Мономаху удалось на некоторое время предотвратить подобное развитие событий.