Владимир Петрович покоритель (СИ) - "Дед Скрипун". Страница 10

— Дроци не дроци, какая разница, с вами пришел, значит биться готов. — Смеется гад, а мне то какого?

Все естество вниз опустилась. Встать вроде надо, а не могу. Прирос. Задница корни пустила.

Наши гомонят, возмущаются, а сделать ничего не могут. Я сижу глазами лупаю, улыбаюсь. Дебил дебилом. Еще радовался придурок, что так лихо все обставил. Дипломат хренов. Гоня подошел, по лбу мне пальцем постучал, дятел переросток:

— Ты как?

Что тут ответишь.

— Нормально. — Говорю. Как в тумане все. Мозги отключились, все на автомате.

— Не согласен он тебя на другого поменять. Уперся. Ничего сделать не можем. На вот. Возьми мой топор, он поострее и потяжелее. — И протягивает железку свою. — И да не обижайся на нас, если что.

Успокоил блин.

Ну что приплыли вы, господин Владимир Петрович Иванов. Пора некролог заказывать. Озеро ждет, рыбкам тоже кушать хочется. Шансов ноль. Как в сторону противника гляну, сердце останавливается. Но выбора нет. Поднялся не торопясь, а куда теперь спешить, торопливость сокращает срок жизни, в моем случае и так короткой. Стою на ватных ногах, начало жду. Такая пустота внутри. Топор у Гони не взял, какая разница, с каким сдохнуть. В голове туман в глазах круги разноцветные.

— Начали! — Кто скомандовал я не понял. Не до того было. Кто-то меня в спину подтолкнул, мол: «Чего стоишь? Топай давай.»

Я вперед глянул, улыбающийся баруци топором поиграл, воздух со свистом порубил, крест на крест, улыбнулся мне ласково, и не торопясь на встречу пошел. Все, это конец. Ну я и бросил свой топор не целясь, и не о чем не думая, бросил как камень, просто от себя швырнул посильнее, да и думать то не мог не о чем. Только мама привиделась перед глазами, кашей меня кормит манной в последний раз. Так тепло на душе стало. И все свет погас, отключился.

Да всё-таки привычка дело может и хорошее, но в моем случае неприятное. Вылет в астральное небытие, с возвращением каждый раз в новом месте дело гадкое. Точно говорю.

Глаза открыл, небо с облачками. Смотрю, оторваться не могу. Вокруг смех, бабы поют, дети кричат. В рай попал что ли. Неправильный рай какой-то, разговаривают не по-русски. Где-то я уже слышал такой язык? Понимаю все. Твою дивизию, я что в дроцкий рай попал, только мне здесь их рож видеть нахватало.

— Ты очнулся, Фаст! — Блин и дыня эта противная тут. Тоже в раю. Вон рожу корчит улыбается небо заслонил. Не, не может он в рай попасть с такой рожей не возьмут, ему место в чистилище, сковородки мыть. А ведь я рад его видеть. Черт, действительно рад, без дураков.

— Где я? — Голос свой не узнал, как из подземелья.

— У баруцев мы в гостях. Ты, когда их вождя завалил, упал в изнеможении. Еще бы, столько сил в удар вложить, точно ведь между глаз топор ему вогнал. И где только такого нахватался. У нас топоры не кидают. Научишь потом. А сейчас в гостях мы. Баруци пригласили. Они, оказывается, давно грохнуть своего старшего мечтали, да побаивались. Силен больно. Мировую мы гуляем. Простили все друг другу, по новой начать решили. Теперь вот празднуем. Тебя восхваляем. Благодарны тебе все…

— Нашли героя. — Пробубнил я, и сел. Вокруг карнавал бушует.

— Ту это. — Дын замялся. — Наши тут тебе клятву принести хотят.

— Чего? — Я не понял сначала, туман в голове еще не прошел, а потом дошло:

— Какую, на хрен клятву! Вы что сбрендили! Я, тебе-то вернуть хотел! А тут еще десяток придурковатых головорезов. Вон Гоне присягайте, он хотя бы знает, что с вами делать.

— Так это. — Стушевался друг. — Он первый и предложил. Так что теперь? Отказываешься? Как им после такого позора жить-то.

Долго, ненормативно с пояснениями, я донес до оппонента, что о таких вещах, надо спрашивать, а не ставить перед фактом. Он понял конечно, но на ответе с моей стороны, не перестал настаивать.

— Ладно, черт с тобой, уболтал языкастый. Согласен я. Но только, чтобы в последний раз. — Его с места сдуло. Вот что в последний раз? Сам что сказал не понял. Надо всё-таки голову полечить. Спрошу, может есть тут какая-нибудь мазь., от дури.

Фаст многоразовый

Ну вот скажи мне. Какой из меня герой? Нет, я теперь конечно не прежний Владимир Петрович. Теперь я грецкий орех двумя пальцами, указательным и средним, раздавлю, бегаю так, что олимпиаду, сразу все сезоны выиграю, но всеравно, не герой. Да и не хочу я в герои эти. Жизнь у них суетливая. То государства от злодеев спасать, то принцессу, не спрашивая на то ее согласия, от богатого папика выкрасть, а потом еще придумать, как не женится, потому что следующая претендентка на освобождения ожидает, сидя на сундуке с бриллиантами, хрустя круассаном и попивая чашечку кофе глясе.

Нет, не мое это. Но вот опять обстоятельства выше моих желаний. Не спросили меня, молча поимели. Был один придурок в подчинении, теперь будет целое племя. И что мне с ними делать? Вот и я не знаю.

Присягу они решили провести торжественно, с подобающим застольем по окончании, да еще в присутствии гостей. Помирил, блин, на свою голову дроцев с баруцами. Где же ты, моя спокойная прежняя жизнь. Любимый диван, с протертой от частого соприкосновения с головой подлокотником, телевизор, с таким милым бредом эфира, усыпляющего лучше мамино колыбельной песенки в детстве. Где ты покой. Сейчас заплачу.

— Фаст — Все готово. — Дын склонился в поклоне, прервав мою слезливую ностальгию.

— Сейчас я тебе в лоб дам. Сколько раз тебе говорить, что я не фаст, а друг, сколько просить не кланяться. Ты специально подбиваешь вернуть клятву.

— Кардир! Я не понимаю твоего раздражения. То, что ты мой фаст, не отменяет того, что ты мой друг, поклон является частью необходимого ритуала, меня перестанет уважать племя, если я не буду высказывать почтение своему господину, пусть и другу. Смирись.

— Не могу. Меня коробит от такого. Неудобно становится.

— Придется привыкать. В твоем подчинении скоро будет много фастиров. Давай друг, соберись. Подотри сопли. Тебя ждут. Все готово к ритуалу. — Он хлопнул меня по плечу. — Идем.

В центре поселка, около ритуального костра собралось все местное население. Кстати костер действительно ритуальный, олицетворяющий собой жизнь племени. На нем никогда не готовили пищу, и всегда поддерживали горение. Он даже был не костром, а скорее имитацией. Внутри сложенных дров горела, довольно крупная лампадка, и каждый дроц мог подойти и погреть руки, вроде как прикоснуться к самой жизни. Красивый ритуал.

Сам поселок изменился. В него вернулась жизнь. Бегали дети. Ото всюду слышались голоса. Где-то ругались, где-то смеялись, дроци вообще народ шумный, темпераментный. Воздух наполнился запахами пищи, не помойными общепитовскими, а уютными, домашними. Территория вычищена и выметена, посыпана желтым песочком, наполнена уютом, который могут создать только женские руки. Мужик такого сделать не сможет, какой бы он аккуратист небыл. Ведь даже брошенный на спинку стула в беспорядке женский халат создает определенный шарм в маленькой спальне, и это совсем не то, что брошенные у кровати мужские носки. Согласись.

Меня ждали. Нет не толпой. Стройными рядами. Впереди мужчины, защитники и добытчики, сзади женщины, хранительницы, и в самом конце дети — будущее племени. Тишина, не звука, даже мухи молчат, поддавшись общему настрою витающей в воздухе торжественности момента.

Вперед вышел Гоня, и встал на колени.

Фаст Кардир. — Он заговорил громко и торжественно. — Племя дроцев просит принять их жизни в твое подчинение. Не откажи. — Он ткнулся лбом в песок, и все последовали его примеру.

Странное чувство. С одной стороны, гордость за себя, с другой удрать хочется от чувства неловкости от происходящего. Но надо взять себя в руки. Если я откажу, то нанесу обиду, которую никогда не простят.

— Принимаю ваши жизни в полное свое подчинение, и да будет так во веки веков. — Я говорил хриплым дрожащим голосом. Волнение, как себя в руках не держи, а всеравно пробивается. Дальше пошел по рядам касаясь каждого, начиная с Гони, и они следом вставали с колен, сияя улыбками счастья. Полный бред. Стать добровольно, практически рабом, и радоваться этому. Мне такого не понять.