Служу Советскому Союзу 2 (СИ) - Высоцкий Василий. Страница 8

"Когда я был священником, мне приходилось выслушивать разные исповеди. Один раз пришёл бывший солдат вермахта. Он рассказал, что во время Варшавского восстания они „зачищали“ бункеры: из одного такого убежища внезапно выскочила и бросилась бежать шестилетняя девочка, но споткнулась и упала прямо перед ним. „Ткни эту тварь штыком!“ — сказал обер-лейтенант, и солдат убил девочку. Её карие глаза, обращённые к нему с мольбой, он помнил 25 лет. Не завёл своих детей, не мог видеть чужих и смотреть им в глаза. Он был у меня на исповеди и сказал: „Бог не простит меня. Единственное, что я хочу: как можно больше мучиться в аду за то, что сделал“. Я не знал, что сказать ему. Через неделю этот человек повесился"

Я вздохнул. Доля священнослужителей такая — выслушивать грязь человеческих поступков и деяний.

"Я каждый день молюсь за души миллионов, погибших по вине моего отца, — евреев, русских, поляков"

Вот его отец вряд ли бы молился за подобное. Для нациста номер два это были нации с грязной кровью.

"Я видел фюрера на Рождество 41-го года. Он собрал вокруг себя детей для группового фото — ведь все диктаторы обожают фотографироваться с детьми. Принёс какао, пирожные и сладости. Но это всё фальшь — меня уже тогда удивило, что Гитлер не питал никаких чувств к детям и был к ним безразличен. В 1943 г. я спросил отца, что такое национал-социализм. Отец ответил коротко: „Это исполнение желаний фюрера“. Может, он и не верил в Бога, потому что его богом был Адольф Гитлер. Отец отрицал религию в любом виде. Один раз сестра, играя, надела на лоб повязку, на которой был крест, и побежала к отцу... Я никогда не видел его в такой ярости. Он закричал страшным голосом: „Немедленно сними это!“ То, что я стал священником, в его глазах было бы предательством"

Мда, такое почитание до добра не доводит. Неужели это была полная одержимость? Одержимость настолько, что терялся полностью человеческий облик? Что уходило прочь сострадание, жалость? Была только цель и эта цель — уничтожение и подчинение?

А Мартина, в сущности, спас секретарь его отца: во-первых, крепко отругав за желание умереть и, во-вторых, снабдив фальшивыми документами на имя Мартина Бергмана. Но есть ещё и в-третьих: Борман-младший уверен, что у секретаря его отца имелась радиограмма рейхсляйтера, согласно которой мать должна была поступить точно так же, как поступила Магда: убить себя и детей, чтобы они не попали в руки победителей. Но, видимо, в горах Австрии всё же была несколько иная атмосфера, чем в берлинском бункере, и секретарь ослушался приказа своего начальника.

Недалеко от Зальцбурга, в верующей крестьянской семье, и началось для Мартина его собственное перерождение:

"Меня удивило, что в семье этого крестьянина молятся даже на ночь и перед едой. Они никогда не говорили, как любят Господа, но всегда старались жить по заповедям Священного Писания, и меня поражало, как они крепки в своей вере. И в один прекрасный день я сказал: «Я хочу больше узнать о Боге». Крестьянин ответил: тогда иди в церковь. Я ходил каждое воскресенье — пешком за 15 километров. Дальнейшее произошло само собой. Я увидел фото в газетах — из концлагеря Берген-Бельзен. Штабеля трупов, в том числе и детей, газовые печи... Я пришёл в ужас, я пытался убедить себя, что Гитлер и отец были не в курсе таких вещей. Но потом я узнал, что всё это творилось по их приказам и с их ведома. И укрепился в желании стать священником, чтобы молиться за грехи моего отца и за тех, кто погиб из-за него. Всего за год жизни в этой деревне мой разум переменился полностью..."

Да уж, когда смотришь на фотографии военных лет, то мозг отказывается принимать это. Кажется, что это страшные декорации фильма ужасов. Что не может человек совершить такое. Но нет... может...

и делает...

"Я хотел, чтобы Господь по­слал мне испытания. Во время гражданской войны в Конго меня и других миссионеров повстанцы взяли в заложники и гнали босиком по щебню 14 километров, в кровь избивая хлыстами. Я понял, что пришёл конец, — вот оно, наказание за грехи моего отца. И я молился Богу, чтобы он принял мою душу... Три дня мы просидели в болотной жиже под прицелами автоматов, теряя сознание от боли. Но пришли тысячи крестьян, сказавших, что мы „хорошие люди“, и нас не расстреляли. Потом ещё два раза нас похищали и требовали выкуп. Жизнь священника — не отпуск"

Похоже, что сын испытал то, что его отец делал с другими. Оказался в жерле войны. Понял, насколько это жестоко и всегда несправедливо.

"С нами были сотрудники партийной канцелярии в Мюнхене — они зарядили парабеллум и передавали его по кругу: один из офицеров спокойно брал пистолет, приставлял к виску и стрелялся, после чего оружие поднимал его сосед — так покончили жизнь самоубийством восемь человек. Мой школьный друг упал ко мне в объятия, мы рыдали и решили убить друг друга, чтобы не попасть в руки русских, но офицер СС не дал нам оружие..."

Побег от возмездия. Нежелание сдаться в руки тех, кого хотели поработить и растоптать. И всё это было преподнесено с таким пафосом...

"Я всегда хотел извиниться перед советским народом за всё, что сотворили нацисты с мирными жителями СССР"

В моем мире говорили, что сын за отца не ответчик. Даже Сталин на встрече с "передовыми комбайнерами и комбайнерками сказал, что "Сын за отца не отвечает!", когда один из комбайнеров выступил с речью о том, что он сам сын кулака, но работает не жалея души и сердца на благо трудового народа.

— Так может быть он и в самом деле так считает? — спросил я, откладывая папку в сторону.

— Может быть и считает. Однако, нужно всё-таки установить за ним слежку. Наш человек уже начал разработку. Если возникнут какие-нибудь подозрительные контакты, тогда мы узнаем об этом одни из первых. Посмотрим, как он среагирует на то, что найдут труп его отца... — спокойно ответил Вягилев, поглощая овсяную кашу.

Глава 8

Сергей Борисович Вягилев и Артем Григорьевич Зинчуков пробыли у Пантелеймона Борисовича Корнева целых три дня. После этого они укатили по делам в большой мир.

Я же с хозяином дома остался зимовать. Меня предполагалось забрать через месяц. До этого времени я должен был получить достаточную подготовку к дальнейшим действиям.

Всю прошедшую неделю мы занимались документами, сводками, донесениями в разведку. Кто-то кропотливо всё это скопировал с настоящих документов, а потом любезно предоставил Вягилеву. Он не стал распространяться о своих планах относительно продолжения поисков главного монстра двадцатого века, но сказал, чтобы я всё изучил досконально.

И я изучал. Ещё как изучал. С утра разминка, обливание и завтрак, а потом до обеда штудирование документов. Так как большинство из них были написаны на немецком языке, то мне приходилось ещё постоянно сверяться со словарем. Перерыв на обед и снова склонялся над бумагами. И так до ужина. После ужина снова документы…

Достаточно утомительное задание, скажу я вам, уважаемые читатели портала Автор Тудей. Тело затекало, глаза слезились, плечи с хрустом разминались. И всё это в то время, когда молодость брала своё. Когда хотелось приключений, радости и смеха.

Нет, всё-таки в курсантах было веселее. Там хоть такие же погодки, каким был Семён Епифанов, а сейчас… Сейчас я остался один на один с суровым человеком, который с утра до вечера заставляет копаться в документах тридцатилетней давности.

Поэтому для меня вырваться на свободу — сходить в магазин было лучшей наградой. Прогуляться в окружении гор, поздороваться с редкими встречными, поболтать с миловидной продавщицей… Ммм, сказка! Тем более, что и продавщица Алиса была не прочь поговорить с городским мальчишкой. Пусть и не красавцем писанным, зато обходительным и вежливым.

Смуглая, словно загорелая кожа, волосы чернее угля, узкий разрез глаз, пухлые губы, а фигура… Закачаешься. В свои тридцать лет она считалась местной красавицей. Вот только доля выпала незавидная, вдовья — муж на охоте сорвался со скалы. Осталась одна с дочкой. Всю себя посвятила воспитанию ребенка. Другие мужчины получали на ухаживания мягкий отказ. Алиса говорила, что им и с дочкой хорошо…