Люби меня (СИ) - Тодорова Елена. Страница 88
– Не придет, – обещаю я то, на что, по сути, не имею влияния. Потребность в ней слепит и притупляет осторожность. – Все будет хорошо.
И она верит. Двигая ногами, стаскивает кроссовки и мешающую нам одежду. Я дергаю шорты вниз и, подхватив свою Соню-лав под ягодицы, врываюсь в ее огненный рай.
– Мм-м… – стону на пониженных. – Умираю, как люблю тебя… Умираю, как мне, мать твою, охуенно… Умираю в тебе… Ты моя, блядь, навек… Моя… Обещай!
– Да, да, да… Обещаю… – частит она, пока я давлю рев своей потерянной, как корабль в шторм, души и пытаюсь концентрироваться только на кайфе, которого на фоне боли так, сука, одуряюще много. – Саша… – дрожит слишком явно. – Двигайся, пожалуйста… Двигайся…
Двигаюсь. И мы, как всегда, забываемся.
С ней отключается мозг. Прижигаются раны. Отрубаются тревожные кнопки.
Только жаркие вздохи. Только надсадные стоны. Только тугой ход моей плоти внутри ее лона.
Я не позволяю себе думать даже дома. Едва начинает бомбить, набрасываюсь на Соню. Чувствую, что уже не ласкаю, а терзаю ее, но остановиться не могу. Пока сознание полностью не мутнеет, и меня не утягивает в режим глубокого сна.
– Ты меня любишь? – первое, что спрашиваю утром.
– Люблю.
После еще десятки раз с этим вопросом придалбываюсь, пока не расходимся на парковке академии.
– Ты чем-то встревожен, – замечает Соня, пытаясь поймать мой взгляд. Я отворачиваюсь, она касается губами моей напряженной челюсти. По коже тотчас разлетается дрожь, которую она, я уверен, может видеть. На улице мороз. Может, решит, что это на него реакция. Но нет… – Расскажешь, Санечка? Что тебя беспокоит?
– Позже, – быстро выталкиваю. И даже заставляю себя улыбнуться. Глядя на нее, подмигиваю. – Опоздаю на треню, Кирилюк шкуру спустит.
– Мне… Саш, мне зачем-то твоя мама вчера звонила, – признается у парадной двери корпуса, когда я уже собираюсь отпустить ее ладонь и спуститься к спортзалу. – Я растерялась и не приняла вызов.
– Молодец. Не принимай, сколько бы она тебе не долбила. И сообщения не читай, – тоном, конечно, жестко орудую. – А лучше… Дай сюда телефон.
Когда вручает мне свой мобильник, блокирую контакты матери.
– Вот, держи, – возвращаю. – И с чужих номеров не принимай.
– Да что такое?..
– Ты меня слышала? – одергиваю грубо. – Не принимай ни от кого, кроме меня!
– Хорошо, – соглашается, как и всегда, покорно.
В знак раскаяния за то, что наорал, наклоняюсь, чтобы нежно поцеловать Сонины сладкие губы. От соприкосновения с ее теплым и влажным языком кружится голова и сходу вскипает кровь. Но у нас больше нет времени.
«Вечером…» – обещаю себе.
– Я тебя люблю, – последнее, что ей говорю.
А вечером… Соня исчезает.
[1] Здесь: лайф – сокращение от вымышленной социальной сети Лайфграм.
51
Полная остановка моего сердца…
© Соня Богданова
Их много. Человек семь… Или даже десять.
Мне трудно сфокусировать взгляд, но, похоже, мы находимся на каком-то складе. Я до сих пор не могу заставить себя шевелиться. Что-то вкололи еще в минивэне, в который меня втащили на парковке, едва я вышла из ТРЦ. Тело сразу же налилось тяжестью и перестало слушаться. Мозг продолжал функционировать. Однако и его работа казалась заторможенной.
Я не могу сказать, что чувствую страх. Возможно, беспокойство. Но не ужас, который стоило бы испытывать, когда тебя окружает толпа хладнокровных, словно наемные убийцы, мужиков.
– Мы на месте, – сообщает один из них по телефону. – Какие будут указания дальше? – после этого вопроса затягивается пауза. Он слушает, что говорит человек на том конце провода. И спокойно подбивает: – Понял.
Завершив разговор, мужчина смотрит на меня. Абсолютно бесчувственно. И вот тогда из задворок моих приглушенных чувств медленно сочится, словно гной, ужас. Потому как этот мужик либо был опаснейшим социопатом, либо просто не видел во мне человека. И то, и другое страшно.
Сердце, вырываясь из оков воздействия психотропного препарата, начинает оглушающе громко тарабанить. Но даже несмотря на ту контузию, что оно оказывает, я слышу свой сорванный вздох и ощущаю физическое положение своего тела.
Я лежу. На огромной, стерильно чистой, еще пахнущей новой клеенке. Со связанными сзади руками и заклеенным ртом.
– Что сказали? – рядом с «бесчувственным» возникает более живой персонаж. Глядя на меня, он даже посмеивается. – Во что сегодня играем? Белоснежку? Русалочку? Или, может, все-таки разделаем ее, как свинью? Я хочу крови. После траха, конечно.
– Никакой крови. Владимир Всеволодович сказал, чтоб чисто все было. Иди, приготовь яхту, – так же безэмоционально отдает распоряжение первый. – Мы выходим в море.
– Сука…
Дальше я не слышу. Как себя ни торможу, паника одолевает. За мгновение меня накрывает истерикой. Чтобы хоть как-то справиться с ужасом, я принимаюсь бессмысленно орать.
Не знаю, слышит меня кто-то небезразличный… Практически мгновенно рядом с моим и без того слабо подвижным телом опускается на колени мужчина. Легкий укол в локтевую зону, и по венам начинает бежать леденящая жидкость.
Темнота обрушивается скоропостижно, как смерть. Но я успеваю проститься со всеми своими сбывшимися и несбывшимися мечтами. В такие моменты это, оказывается, происходит за секунды.
Только вот… Спустя какое-то время меня будят голоса.
– Что тут происходит? – доносится смутно знакомый женский голос. Пытаюсь поднять веки, чтобы увидеть ее. Не понимаю, зачем мне это нужно. Вероятно, инстинктивно. Анализировать, как и открыть глаза, не получается. – Кто отдал приказ? – звучит еще жестче, еще более знакомо.
Но идентификация не происходит.
– Владимир Всеволодович.
– Отмена, – высекает женщина безапелляционно.
– Но Владимир Всеволодович…
– Ты меня не слышишь? Устроили тут! – в то время как во мне просыпается новая лавина ужаса, она разговаривает с ними, будто воспитатель с непослушными детьми. – Все ваши задницы страхую я. И Владимира Всеволодовича, в том числе.
Кто-то прочищает горло. Несколько человек. Эти звуки заполняют напряженную паузу и вызывают в моем теле дрожь. Боюсь, они поймут, что я пришла в себя, но сдержать эту волну не в силах.
– В таком случае… Что прикажете с девчонкой делать, Людмила Владимировна?
Людмила Владимировна…
Она… Она… Она!!!
Злая сука!!!
Если бы я могла встать, я бы подорвалась и дала ей такую затрещину, чтобы аж в мозгах зазвенело.
– Для начала перестать накачивать всякой дрянью. Сейчас стемнеет, перевезете по следующему адресу. Откапать, чтобы огурцом встала. И, не дай Бог, пальцем тронете! Мне она нужна без повреждений. Оставите в квартире и уедете. Дальше я сама. У меня там все готово.
Все готово? Что это значит? Что?!
Слабею, как ни сражаюсь с собой. И снова отрубаюсь.
А в следующий раз прихожу в себя уже в квартире. Голова тяжелая. Во рту дико сухо. Но я могу двигаться. И соображаю полноценно. Последнее воспринимается одобрительно только первые несколько секунд. Потому как с ясным сознанием меня охватывает такой страх, что кажется, за миг с катушек съеду.
По своей силе это чувство совершенно мне незнакомое…
Животное. Яростное. Сумасшедшее.
Возможно, с выводом препаратов все, что было заглушено, хлынуло. А тут еще новая реальность… Чужая спальня, и я под простынями голая. На мне даже трусов нет.
Что со мной делали? Что?!
А что меня ждет впереди?
– Потому что ты, мать твою, рехнулся, если думаешь, что я это покрывать буду! – резкий голос Людмилы Владимировны доносится из соседней комнаты. Очевидно, она говорит по телефону, потому как в образовавшейся следом за этим тишине других голосов не раздается, а она будто бы отражает: – Игнатий ничего не решает! – кажется, что в следующей паузе она готова разразиться натуральной бранью. – Я сама устраню проблему. И я тебе это говорила! Ты чем слушал? Мое слово уже ничего не значит? – все больше расходится в возмущениях. – Ты сейчас меня пугаешь? Приди в себя, Володя! Или мне напомнить, кто твои яйца в кулаке держит? В этом городе главная я. Не заставляй меня сомневаться в привлекательности родства с твоей семьей, – отбривает так жестко, что меня дрожь сотрясает. – Я не нервничаю! Я раздосадована и разочарована. Тот момент, что вы с Игнатием полезли в это дело за моей спиной, еще обсудим. Уже сейчас могу сказать, что условия нашего сотрудничества будут пересмотрены. Все. До связи.